Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 122 из 147



Как заметил Михаил Делягин, экономический советник правительств Евгения Примакова и Михаила Касьянова, «сырьевая ориентация в долгосрочной перспективе звучит не диагнозом, а приговором» [796]. Такая система «бесперспективна из-за «врожденной» нестабильности сырьевых рынков, которые, в отличие от рынков товаров с высокой степенью обработки, не контролируются продавцом и в целом дестабилизируют его» [797]. Выход Делягин предлагал искать на путях развития высоких технологий и модернизации промышленности, обслуживающей внутренний рынок. Однако сырьевая ориентация была для российских элит к началу 2000-х годов уже не просто экономической политикой, а основой их существования и способом их интеграции в мировую систему. Соответственно, решить проблему было невозможно, не затронув ключевых интересов отечественной олигархии и не вступая в конфликт с неолиберальным миропорядком (а то и с капитализмом) в целом. Попытки стимулировать промышленность с помощью государственного регулирования, повышения покупательной способности населения и инвестиционных программ, предпринятые правительством Евгения Примакова в 1998-1999 годах, принесли явственные и быстрые результаты. Но, увы, именно эти меры вызвали дружное осуждение западных «экспертов по России» и отчаянное сопротивление олигархов, обернувшись политическим поражением кабинета. Просуществовав всего 8 месяцев, правительство Примакова вынуждено было уйти, оставив после себя светлые воспоминания и недоделанную работу.

В 1990-е годы в России и других постсоветских республиках не просто закрывались предприятия, а миллионы людей, ранее работавшие в промышленности, вынуждены были искать себе новые места – мелких торговцев, охранников, прислуги у «новых русских» и т.д. Резкий переход к открытой экономике означал, что советские производители, привыкшие к совершенно другим условиям, оказались беспомощны перед лицом мирового рынка. Погибали целые отрасли экономики. Реформаторы оправдывались, напоминая, что многие из рухнувших предприятий производили некачественную продукцию и были неэффективны. Что, разумеется, верно. Однако показательно, что творцы экономических реформ вместо того, чтобы создать этим предприятиям стимулы для более эффективной работы, создали условия, при которых не выживали даже сильнейшие. На рубеже 1980-х и 1990-х годов эксперты Международного валютного фонда, предрекавшие неизбежный спад советской промышленности в условиях «структурной перестройки», пророчили успешное развитие сельского хозяйства. На практике сельское хозяйство перенесло не менее тяжелый спад, нежели промышленность. В 1998 году производство в этом сектора экономики составило лишь 43,4% к уровню 1990 года [798].

Итоги «десяти лет российских реформ» лучше всего иллюстрируются данными о валовом внутреннем продукте (ВВП). По этому показателю позиции России в мировой экономике оказались к началу XXI века не только хуже, чем в советское время, но даже хуже, чем в 1913 году. Были утрачены не только многие завоевания послереволюционного периода, но и то, что было достигнуто при Витте и Столыпине.

Доля России в мировом ВВП:

1 - СССР/Россия без Польши и Финляндии;

2 - Россия в границах РФ;

    1913 1960  1980  2000

1: 9,07 14,47 11,71 3,8

2: 6,8   8,94   7,08  2,1



Источник: Мировая экономика. Глобальные тенденции за 100 лет. М.: Юрист, 2003. С. 509-510.

Деиндустриализация в республиках бывшего Советского Союза качественно отличалась от того, что имело место на Западе. Если в первом случае промышленное производство сокращалось при одновременном развитии новых технологий, то в России имела место технологическая деградация. Изрядная часть рабочих мест, потерянных в промышленности, либо не была компенсирована вообще, либо была замещена работой в «неформальном секторе», где говорить о современных технологиях не приходится. Оборудование нередко разворовывалось, а там, где производство сохранилось, машины постепенно изнашивались. Сами промышленные коллективы начали стремительно стареть, поскольку прекратилось обучение кадров и набор новых сотрудников.

Деградация производства затруднила и развитие технологического потенциала страны. Большая часть передовых разработок отечественных инженеров и ученых, созданная в 1980-е годы, так и не была доведена и внедрена в производство. Значительная часть идей и технологий были просто разворованы. «Отставание России от мира в технологической сфере, – мрачно констатировал Михаил Делягин в 2000 году, – приняло необратимый характер еще в середине 90-х годов…» [799]

Первый этап разграбления общественной собственности породил гротескную породу «новых русских» – полуграмотных бизнесменов, зачастую с криминальным прошлым и неизменно бандитскими повадками. Однако эти анекдотические персонажи никогда не были настоящими хозяевами жизни. Реальная экономическая власть понемногу сосредоточивалась в руках новой элиты, овладевшей крупнейшими нефтегазовыми и металлургическими компаниями. Выйдя из рядов старой бюрократии, эта элита трансформировалась, пополняла себя «свежей кровью», меняла свою культуру поведения.

К середине 1990-х годов процесс перехода был в основном завершен. В стране сложились серьезные предпринимательские кланы, лидеры которых получили в прессе прозвище олигархов. Основой их капиталов был контроль за вывозом сырья и полуфабрикатов на мировой рынок. Экспорт ресурсов рос пропорционально распаду отечественной промышленности. В этом смысле кризис и спад были важнейшим условием успешного накопления капитала.

Контроль над экспортом в сочетании с катастрофическим падением курса рубля гарантировал то, что в руках у олигархов сосредоточились «настоящие» финансовые ресурсы. Обесценение рубля вело к долларизации экономики. А это, в свою очередь, означало, что господствующие позиции в стране получают компании, которым гарантирован стабильный приток западной валюты. Предпринимательские кланы, оседлавшие экспорт сырья, диктовали свои правила игры не только в экономике, но и в политике, культуре, масс-медиа.

Олигархический тип капитализма, сложившийся в России середины 1990-х, был теснейшим образом связан с периферийным характером экономики. Одно было бы невозможно без другого. Включение Российской Федерации в мироэкономическую систему в качестве поставщика сырья и рынка сбыта для транснациональных компаний, предопределило формирование соответствующей олигархической элиты, власть и богатство которой базируются на паразитической эксплуатации ресурсов страны и остатков производственного потенциала, созданного советской индустриализацией. А власть олигархии делала политически и экономически невозможными попытки реализации любых иных сценариев развития.

Государство, конституционно оформленное переворотом 1993 года, когда законно избранный парламент был расстрелян из танков, не могло не быть авторитарным. Конституция 1993 года закрепляла не только непомерные амбиции Ельцина, который стремился быть самодержцем и «демократическим» президентом в одном лице. Она создавала удобную для олигархических и бюрократических элит политическую систему, в которой народ практически не имеет шансов влиять на власть, в чьих бы руках эта власть ни находилась. Новое государственное устройство смогло удачным образом соединить авторитаризм исполнительной власти, покоящийся на избирательных фальсификациях, с легальным существованием парламентской оппозиции и реальной свободой печати, совершенно не влияющих на «серьезную политику». В этом смысле российское государство уже вновь обрело черты, присущие царизму эпохи 1905-1914 годов, с той лишь разницей, что формальное восстановление монархии (неоднократно обсуждавшееся в российской элите) для этого не понадобилось. Устаревшая модель сословной монархии была заменена более «современной» олигархической республикой.