Страница 4 из 7
Появился официант, молодой, сытый, в голубом костюме. Сказал «Добрый вечер», положил меню и ушел. Наталья Петровна посмотрела вслед — смешно: идет и задом вертит, будто девка.
Выбирал Николай Иванович долго и степенно. Сперва, надев очки, внимательно прочитал меню от начала до конца. Отметил про себя, что цены — будь здоров (надо бы куда сообщить, чтоб проверили), но решил не жаться, не для того выбрался с женой в ресторан, не копейки считать. Сказал:
— Значит так. Возьмем салат «Столичный», шпроты, две порции. Теперь — селедка. Закуска. Так. Суп — борщ «Московский». На второе бифштекс натуральный с яйцом. Осилим?
Тут как раз подоспел официант, достал какую-то книжечку, карандаш. Стоит, молчит, ничего не спрашивает. Ждет и глядит вдаль. А Николай Иванович, как нарочно, тоже молчит. Наталье Петровне опять стало стыдно, вдруг подумалось: плохо одета. И ногти страшнее, а у этого, у официанта вроде маникюр. И вообще чуть не духами пахнет. Сжала руки, подобрав пальцы.
Николай Иванович смотрит в меню, официант смотрит по сторонам. И нехорошо как-то смотрит, будто помирает с тоски или живот у него заболел.
Наконец Николай Иванович поднял голову, продиктовал, что принести, добавил еще сладкое — компот из слив. Официант ножками лакированными переступил, пошевелил губой:
— Что пить будем?
— Ага! — согласился Николай Иванович. — Это я, значит, про самое главное забыл. Упущение в работе…
— Водка? Коньяк? — перебил официант и вздохнул. Да так жалобно, с надрывом.
— Пива пару бутылок. «Жигулевское» есть?
— Пиво, прошу прощения, не у нас. Тут неподалеку. В бане.
Официант сказал это очень вежливо и негромко, но Наталье Петровне сразу стало жарко.
— Тогда лимонад, — отрывисто произнес Николай Иванович.
Официант пожал толстыми плечами, однако записал. Живот у него, видно, с каждой секундой болел сильнее.
— Что для… дамы? — спросил с запинкой.
Николай Иванович не понял, молчал, и он повторил громче, обращаясь на этот раз к Наталье Петровне:
— Тоже… воду пить будете? Или как?
— Я… мне… — смешалась Наталья Петровна.
— Ладно, — буркнул муж, — красного тогда дайте. По бокалу. «Три семерки».
Официант медленно потащил вверх тонкие (никак, выщипанные?) брови и горестно сказал, что бокалами подается только шампанское, что же касается этих… семерок, шестерок или как там, то он, конечно, извиняется, но не имеет понятия, о чем речь.
— Пускай шампанское, — кивнул Николай Иванович, — без разницы.
Официант трухляво так хмыкнул, пошел. Остановился возле двух других парней в таких же голубых костюмах, что-то им начал говорить, те заржали и уставились на Николая Ивановича.
Наталья Петровна чуть не плакала. Как он с мужем разговаривал, паршивец, сопляк пакостный?! Наел тут ряху, вертит задом вокруг столов, а человек — постарше его, полвека отработал на производстве, отвоевал. На заслуженном отдыхе! Он-то, щенок, ясное дело, все рассмотрел, и что костюм не модный, и галстук, поди, не по-ихнему завязан.
Николай Иванович молчал, и Наталья Петровна сильно забеспокоилась:
— Ну и черт с ним! Не мы для них, они для нас, — зашептала она, наклоняясь над столом и вытянув шею, — ты погляди лучше, — вон, эти. Он старик, а она молодая. Сразу видно, не жена. Смотри, смотри, кольцо на руке! Никакой совести у людей…
Он даже головы не повернул в ту сторону. Взял крахмальную салфетку и положил себе на колени.
Приплыл официант, принес закуску, вино, лимонад. Пока расставлял, шевелясь возле них, Наталья Петровна вся съежилась.
Николай Иванович выпил без слова, не закусил даже. Наталья Петровна тоже отхлебнула шампанского. Холодное и какое-то… кислое — не кислое, а горло дерет.
— Разбавляют, — сказала. — Воруют, паразиты.
И посмотрела мужу прямо в глаза. А он на ее взгляд не ответил. Взял шпротину и стал жевать.
Когда человек нам безразличен, заботы его, обиды и даже несчастья всегда кажутся пустяком, ерундой, а переживания — глупой паникой.
«Из мухи — слона», — бодренько успокоим мы себя, выслушав его скрипучие жалобы и рассеянно покивав в ответ. А еще добавим: «Ничего, переживет» (или на возмутительном воляпюке, так ненавидимом нашей Елизаветой Григорьевной: «перетопчется»). В общем, чужую беду руками разведу…
Но Николай-то Иванович жене своей был не чужой, вот в чем штука, и ей от него жалоб не требовалось, достаточно посмотреть в лицо, и как дрожит рука, когда он тянется вилкой за шпротами.
Боже ты мой! А как радовался, когда собирались, готовились, да шли сюда! Теперь молчит, брови сдвинул, глаза в скатерть.
В безмолвии съели они закуски и остывший борщ. Наталья Петровна сама не заметила, а допила шампанское. Вкуса сейчас уже не было никакого, но голова сделалась тяжелой. Колю, Колю-то до чего жалко, прямо душа надрывается!
Мрачно было кругом. Откуда-то дуло по ногам, а баба за соседним столом пересела к хахалю, и стало видно, что она совсем молодая, моложе Миши. Придвинулась к старику бок-о-бок, и он безо всякого стыда гладил ее по ляжке.
Николай Иванович замер над пустой тарелкой.
«Хоть бы скорее второе, и конец, — почти молилась Наталья Петровна. — Только скорей бы».
А свиненок этот ходил мимо, таскал подносы, будто не видит, что люди час битый ждут.
Зал тем временем пошел заполняться, свободных мест уж и не осталось официанты забегали резвей.
— Простите, сигаретки не найдется?
Тот лысый козел, что тискался за соседним столом, был теперь рядом, обращался к Николаю Ивановичу. Вежливый такой, голову наклонил, улыбается.
Знала Наталья Петровна, ночью разбуди, как всегда ведет себя муж в подобных случаях: отвечает солидно, с прищуром: мол, сам не курю и вам не советую. А тут… Что такое? Вскочил, сияет, суетится:
— У меня, извиняюсь, курева нету, не употребляю, к большому сожалению, хотя сейчас с удовольствием за компанию бы, вот ведь, а? А может, попросить, они и принесут? А? Да вы присаживайтесь… — и уж стул пододвигает, точно другу-приятелю. А тот не дослушал, поглядел, как на ненормального, повернулся и отошел.
Николай Иванович покраснел, постоял-постоял и сел на место. А официант побежал, вроде, к ним, да вдруг — шасть мимо. Морду отвернул и ни грязную посуду со стола не собирает, ни второе не подает. Брезгует. Для него, сопляка, людей, которые ему в родители годятся, и нету вовсе.
Хватит! Наталья Петровна встала.
По ковровой дорожке ступала она неверным шагом, внимательно глядела вниз, чтобы не споткнуться. Шлак двери, где за письменным столом важно, точно в конторе, сидела женщина в коричневом костюме, здешняя, видать, начальница — лицо полное, белое. И телефон рядом. Возле женщины, сложив на груди руки, стоял этот самый подлец — официант. Стоял и ничего не делал, так бы и убила!
— Молодой человек, — позвала его Наталья Петровна. Голос у нее задребезжал, она откашлялась и ясно повторила: — Молодой человек, иди-ка сюда!
Он обернулся, по-давешнему стал подымать свои бровки, на Наталью Петровну глядит, будто она ему мышь или какой паук. От этого взгляда в груди у нее задрожал холодок, а потом сразу разлился жар, стало печь, словно натерли «тигровой» мазью от радикулита.
— Ну, — спросил официант.
— Не нукай, не запрягал! — громко оборвала его Наталья Петровна, смутно вспомнив мальчишек из детства.
Придвинувшись к столу вплотную и обращаясь только к начальнице, сказала, что она — советский человек и безобразий тут не потерпит, они с мужем рабочие люди, не хуже кого, чтобы всякий молокосос изгилялся, ведет себя, как фашист, рожу кривит на людей второго два чала не дождешься, а для других и уважение, и обслуживание, только пришли. А уже все на столе, им — что угодно, а этот водку навязывает, давайте сейчас жалобную книгу!
— Что, бабуся, перепила? — лениво заквакал официант. — Не можешь пить, сиди дома. Мы ведь, чуть чего, и милицию…