Страница 10 из 31
Русский человек догадлив. Я догадался о существовании Серого.
Большинство умных русских в конце концов разочаровываются в русских. Но сначала думают о святых старцах, вологодских скромницах, нестеровской Руси. У русских есть воображение. Они умеют рассказывать. Русский мир состоит из слов. Он словесный. Убрать слова – ничего не будет.
Ни одного солнечного дня.
Лучшие давно перебиты. Затем перебили более или менее приличных. Затем перебили умеренную сволочь.
Приметы – наше единственное бомбоубежище. Русская жизнь – бьющееся зеркало, страх вернуться. Мы нащупываем знакомую систему мирового фатализма. Перегибаем палку. И становимся уникальными.
Не могу понять тех писателей, которые уехали. Россия – рай для писателей. Но я никак не пойму читателей, которые здесь остались. Россия – ад для читателей.
Русских много, и они страшные. Это весело. Разнообразит мир. Гитлер хотел русских превратить в животных. И что бы вышло? Мир бы завял. А так мир движется своей боязнью, тревогой, беспокойством. Волнуются, сволочи! Хорошо. Блок это понял. Обрадовался, что понял. И написал. Но, правда, потом удивительно быстро умер.
Сначала Саша развеселился. Подвалил к бару, потребовал выпить. Схватил за руку стриптизерку. Нас вежливо провели в комнату, где все друг другу делали минет. Девки набросились на нас с открытыми ртами. Но Саша вдруг нахохлился, от минета отказался, в казино не пошел, призадумался.
– Превратили Москву в Амстердам, – проворчал он.
– Так слава Богу!
– Молодым скоро подрежут крылья. Покудахтают. Од ни разбегутся, другие – угомонятся. Каждое поколение русских надо подпаливать на костре.
– Саша, что вы несете! Вы пьяны? – удивился я. – Мы же пришли искать Серого.
– Серый не любит изобильную радость. Ему отвратительны бляди и йогурты. Очереди за хлебом – это Россия. Откуда вы знаете его имя?
Мы ушли с заложенными ушами.
– А может, Серый сидит за колючкой? – сказал я. – Россия – загон.
– Ну.
– Послушайте, – сказал я, – а вы сами случайно не сидели?
Саша смутился:
– Меня оклеветали. Посидел немного. Выпустили. Кто в России не сидел?
В понедельник ко мне приехал озабоченный Пал Палыч.
– Лажа, – сказал он. – По агентурным сведениям им уже занимаются. В Москве крутится парочка: он – американец, она – француженка, помоложе. Он аккредитован как журналист, и она с той же крышей. Не приходилось пересекаться?
– Пал Палыч! – взмолился я. – Я не имею отношения к иностранцам вот уже десять лет. Когда-то они мне были нужны.
– Когда были диссидентом?
– Они меня прикрывали. Теперь какой от них толк?
– Кредиты, – сказал до тех пор тихо сидящий при начальстве Саша.
– Кисло, – ответил я.
– Страна крутится, все меняется, – заверил меня Саша.
– Вы крутитесь, и кажется – все крутятся, – сказал я. – Пал Палыч, знаете, как зовут нашего мужика?
– Князь тьмы? – прикинул начальник.
– Серый.
– Кликуха? – спросил Пал Палыч.
– Да вы притворщик! – зашумел Саша. – Еще неделю назад уверяли, что его нет, а теперь знаете, как зовут.
Вид у него был, действительно, изумленный. Пал Палыч гнул свою линию:
– Пускай будет Серый. Вон в зоопарке и то животным дали клички. Правильный шаг. Даже если он не Серый. Что делать с американцем?
– Его как зовут? – спросил я.
– Грегори, – сказал Саша.
– Грегори Пек?
– Как актера? Кликуха, – заметил Пал Палыч.
– А «Пал Палыч» не кликуха? – не выдержал я.
Генерал смолк.
– Я знаю Грегори, – сказал я. – Он был пламенным антисоветчиком. Внешне похож на Байрона. И бабу его французскую знаю.
– Я в курсе, мы проверили, – сказал Пал Палыч. – Этот ваш Байрон ненавидит все русское.
– А что вы не попросите патриотов найти Серого? – спросил я.
– Они не найдут. Им вообще лучше не знать. Они возьмут этого Серого как знамя и этим знаменем начнут нас пиздить по головам.
– Допустим, мы его с Сашей найдем. Что дальше?
– Пусть он вникнет в наше положение, – сказал Пал Палыч.
– Раньше не вникал, а теперь вникнет? – рассмеялся я.
– Раньше мы были сами знаете, кем, – грустно сказал Пал Палыч. – Нарушали права человека. Рубили головы. Вообще нарубили дров. А теперь идем к нормальной цивилизации. У нас не все получается, много дряни, но мы искренне стараемся и в душе – демократы.
– Демократы, которые в кустах ищут Серого, чтобы упросить его вникнуть в наше положение.
– Я буду с вами предельно откровенным, – сказал Пал Палыч. – Мы установили, что у вас мало человеческих качеств. Вы сбиваете людей с толку и получаете от этого удовольствие. Вы не церемонитесь. Но не берите хотя бы меня за горло. Мы платим вам деньги.
– Мы будем ловить Серого по электричкам, – предложил я. – Он выплывет на нас в качестве ревизора.
– Думаете, он маскируется под народного типа? – спросил Саша.
– Каждый из нас может замаскироваться под народного типа, – сказал Пал Палыч. – Я сам – народный тип.
– С другой стороны, возьмите Сашу. Он-то не похож на народного типа.
– Новое поколение, – сказал Пал Палыч. – С им еще не все ясно. В среднем классе я бы не стал искать Серого.
– А роль мещанства в русской жизни? – удивился Саша. – Все русское просвещенное общество ненавидело мещанство. Может быть, мещанство и есть тормоз общества?
– Отставить, – сказал Пал Палыч. – Мы с мещанством дали маху. Правда, кто-то из литераторов любил мещан, забыл, кто.
– Как же вы представляете себе Серого? – спросил я. – Суперлешим с тоскливым взглядом, как у Врубеля?
– Мало, что ли, нечисти на нашей земле! – вскричал Пал Палыч. – Непонятно, с чего начинать. Кого куда нужно перезахоронить прежде, чем выровняется плоскость морали.
– Всех не перезахоронишь, – вздохнул Саша.
– Вернемся к американцу, – предложил генерал.
– Старик! – обрадовался он мне на старомодном жаргоне. – Давай увидимся!
– Возьми Сесиль, – сказал я. – Пошли в грузинский ресторан. – Я знал, что Грегори прижимист. – Приглашаю.
В ресторане нас, конечно, пожелали подслушать, но я запретил Саше даже думать об этом.
– Или доверяете мне, или до свидания, – сказал я.
– Что же все-таки, по-твоему, революция 1917 года? – задумчиво спросил Грегори. – Случайность или закономерность?
Он писал книгу о России уже десять лет и никак не мог кончить. То власть менялась, то – концепция.
– Случайная закономерность, – безошибочно предположил я.
– Как? Как? – Он бросился записывать в блокнот.
Мы вспомнили ужасы диссиды. Пришли в умиление. Это было тысячу лет назад, когда на праздники давали пайки-заказы с синей курицей, баклажанной икрой и зеленым горошком, и мне стало странно, что я жил тысячу лет назад. Грегори был тогда похож на молодого Байрона с полуметровыми ресницами. Я работал «одним молодым писателем» в качестве цитат для его влиятельной газеты, и органы не могли вычислить, кто бы это мог быть.
– Да вычислили! – сказал мне Пал Палыч при следующей встрече. – Вычислили, но не сажать же было вас всех!
– Значит, подслушивали?
– Не всё, – признался Пал Палыч. – Аппаратура забарахлила на самом интересном месте.
Грегори любил русскую поэзию и грузинские рестораны, но был настроен непримиримо. Он считал, что Россия неисправима, и ее ослабление благожелательно для всего человечества. Любой провал России на Украине, в Прибалтике, Чечне, Ираке, где угодно, он воспринимал с облегчением.