Ангел молчал

В комнате царила тишина. В клубах пара склоненная над стерилизатором монахиня доставала щипцами хирургические инструменты. Доктор устало сидел на стуле и курил. Регина жадно втянула носом запах крепкого табака и впервые ощутила голод как странную смесь тошноты и усталости. Смесь эта подступила к горлу, словно слабый позыв на зевоту, и она не расслышала вопрос доктора.

— Что вам угодно? — повторил он, когда она с трудом справилась с зевотой.

Регина переступила через порог и протянула ему пропуск.

— Ага, вспомнил, — сказал он. — Извините. Вы фройляйн Унгер?

— Да.

Доктор вынул изо рта сигарету, подошел к письменному столу и вытащил из деревянного ящичка с картотекой коричневую карточку.

— Все правильно, — сказал он. — Унгер. Ваша проба крови была превосходная. Анализ не показал ничего плохого. Я пригласил вас сегодня, потому что мы… Ведь вы все еще хотите сдать кровь?

— Конечно, хочу.

— Видите ли, с того раза прошло три недели. — Он пожал плечами и вздохнул. — За это время кое-что изменилось и вполне могло заставить вас отказаться. А вы, значит, все же хотите?

— Да, — проронила она.

— Прекрасно, тогда раздевайтесь. До пояса.

Она сбросила плащ, сняла блузку и положила все вместе на передвижной операционный стол, стоявший рядом.

— Хорошо, хорошо, этого достаточно! — воскликнул доктор.

Она почувствовала, как его сильная рука ощупала ее мускулы, измерила пульс, и слегка вздрогнула, когда холодный фонендоскоп коснулся ее груди.

— Кстати, Унгер, — произнес доктор, устало и задумчиво взглянув на нее, — не вы ли оставили здесь на вешалке свой плащ?

— Да, я.

— И вам его вернули?

— Да.

— Порядочный человек.

— Да, порядочный.

Он вынул из ушей фонендоскоп, кивнул ей и сказал:

— Никаких замечаний. Ваше общее состояние позволяет вас допустить. Можете одеваться. Какая у вас группа крови?

— Нулевая.

— Отлично, вы понадобитесь уже сегодня утром. Не возражаете? Для фройляйн Фишер! — Это он сказал, обращаясь к монахине. — Как вы считаете?

Надевая блузку, Регина заметила, что белый чепец монахини кивнул.

Доктор посмотрел на нее со своей обычной усталой приветливостью:

— Вам повезло. Господин Фишер пообещал особую награду для донора своей дочери — естественно, помимо обычной платы. Какую сумму он назвал, сестрица?

— Тысячу пятьсот марок, — ответила монахиня. Она прикрыла стерилизатор тяжелой никелированной крышкой и обернулась. — Полторы тысячи, — повторила она. — Господин Фишер — человек очень богатый.

— В чем-то богач, а в чем-то бедняк! — смеясь, заметил доктор и погасил сигарету.

Монахиня взглянула на него неодобрительно и сокрушенно покачала головой:

— Вам лучше остаться здесь, переливание крови назначено на десять, не так ли?

— Так, — кивнул доктор, — а по мне, можно и сейчас начать. Вы завтракали?

— Нет, — ответила Регина.

— Нельзя ли дать фройляйн немного поесть?

— Нет, — отрезала монахиня. — Это исключено. — Ее огромный чепец энергично закачался.

— Может быть, как небольшой аванс в счет оплаты, а? Будет нехорошо, если ей станет дурно во время переливания.

— Но это в самом деле невозможно, — возразила монахиня. — Уж поверьте мне. Ведь оплата производится в марках, и к тому же не нами, а экономическим управлением, фройляйн получит у нас только справку.

Доктор пожал плечами:

— Тогда, вероятно, лучше взять кровь у молодого человека из палаты «А», он хоть немного поел.

— Нет-нет! — поспешно вмешалась Регина.

Врач и сестра удивленно взглянули на нее.

— В чем дело? — спросил доктор.

— Я непременно хочу это сделать… Я не упаду в обморок…

— Ну что ж, как вам будет угодно. А вы что скажете, сестрица?

Монахиня пожала плечами.

— Тогда, значит, начнем.

Когда монахиня вышла из комнаты, он опять закурил.

— Я бы с удовольствием предложил и вам сигарету, но не знаю… Мне кажется…

— Нет, спасибо, мне станет дурно. Спасибо.

От табачного дыма у нее сразу закружилась голова. Голод вызвал теперь головную боль, тошноту и усталость. Головная боль началась неожиданно — сильная сверлящая боль, причину которой она не могла уяснить. Регина то и дело вздрагивала и прикрывала рукой рот, когда на нее нападала эта судорожная зевота — такая ужасная, что даже уши закладывало. Она устало следила глазами за доктором, который тщательно вымыл руки в фарфоровом тазу, потом погасил сигарету и положил окурок на стеклянную полочку над тазом.

— Фишер в самом деле очень богатый человек, — сказал он, обернувшись и вытирая руки, — и вполне мог бы выложить какую-то мелочь на завтрак людям, которые сдают кровь для его дочери.

— Чем она больна?

— Этого, к сожалению, я не могу вам сообщить, не имею права. Кстати сказать, ничего приятного. А вы когда-нибудь уже сдавали кровь?

— Нет.

— В таком случае не пугайтесь, придется сделать вам больно, нужно будет вскрыть вену. А вы сожмите зубы, — со вздохом добавил он, — зато получите деньги и еще награду, обещанную отцом больной, даже если… — Он не договорил. — В общем, не бойтесь, все это кажется хуже, чем есть на самом деле.

— А деньги я получу прямо здесь?

— Нет, вам придется поехать за ними к этому Фишеру, потому что… — Он внезапно замолчал, так как в дверь ввезли каталку.

Казалось, на ней приехало только мертвенно-бледное лицо с темными прекрасными волосами, обрамлявшими снежно-белый лоб, и парой узких голубых глаз. Тело же заполняло собой лишь углубление в полотне каталки, так что получалось, будто белая простыня, покрывавшая тело, просто натянута на ее ручки.

— Сюда! — крикнул доктор. Он указал монахиням место рядом с операционным столом и подозвал Регину.

Она встала.

— Ложитесь сюда и обнажите правую руку до плеча.

Она расстегнула манжет правого рукава и, сдвинув тонкую ткань до самого плеча, быстро закатала ее в валик.

— Вот так, — одобрительно сказал доктор. — Все хорошо.

Лежать ей было приятно, головная боль немного утихла, а когда одна из сестер подсунула ей под голову подушку, она почувствовала себя почти хорошо.

— Спасибо, сестрица, — произнесла она.

Ей бросилось в глаза, что на лице доктора появилось тревожное выражение. Углы губ дернулись, а лицо затряслось мелкой дрожью от какого-то внутреннего возбуждения.

— Сжимайте и разжимайте кулак, — скомандовал он и стал сжимать и разжимать свой кулак, растопыривая пальцы. Она повторила его движение и заметила, что он напряженно смотрит на ее локтевую ямку.

— Замечательно, просто великолепно! — вдруг воскликнул он. — Взгляните, сестрица, как она набухла… Прекрасно, сейчас мы аккуратненько в нее войдем. А теперь… — Он подошел к каталке с девушкой и тихим голосом произнес: — Фройляйн Фишер, надо сжимать и разжимать кулак… Вот так.

Он еще раз показал, как это делается, и Регина напряженно всматривалась в серьезные, почти отрешенные лица монахинь и доктора, которые молча наблюдали, как худая бледная рука вяло приподнялась и маленький кулачок начал судорожно сжиматься и разжиматься.

— Спокойнее, — сказал доктор, — еще спокойнее. Вот так.

Он опять начал неторопливо и равномерно сжимать и разжимать кулак, растопыривая сильные ярко-розовые пальцы, а сам внимательно смотрел на предплечье девушки. Потом вздохнул:

— Ничего не видно. Да и неудивительно. Тем не менее начнем. Ждать бессмысленно. Приступаем! Отвернитесь налево, — скомандовал он Регине.

Она послушалась и уперлась глазами в выкрашенную светло-зеленой краской стену, к которой прилипли черные тонкие волоски от кисти — эти отчетливые полоски образовывали какой-то уродливый рисунок. На этой же стене висела Мадонна — большая, чуть ли не метровая фигура из обожженной глины. Мадонна держала сына вертикально и немного впереди себя, так что его непомерно большой венец закрывал ее грудь и видно было только ее лицо. Регина так обессилела, что чувствовала — вот-вот уснет, глаза сами собой закрывались, она с трудом удерживала веки: изображение Богоматери плыло на этом противном зеленом фоне, словно по воде…