Страница 138 из 230
-- Что! Договаривайте! Скандинавцев усмехнулся.
-- Что вы вовсе не рады.
-- Чему?
Он опять усмехнулся.
-- Как будто я не знаю. Если б вы видели, как она переменилась, как страдает, это я один... один я вижу. Быть может, ее терзает мысль, что вы скоро уедете,
-- Да кто же вам сказал, что я скоро еду? Я еще целый месяц пробуду здесь. Об этом ей нечего беспокоиться.
-- Вы ее не оставите? Не правда ли? -- начал я говорить сквозь слезы и невольно схватив его за руку, как будто от него в эту минуту зависело решение судьбы Лизы.
Скандинавцев изумился такому с моей стороны движению.
-- Вы добрый мальчик! -- сказал он, подумав и уже совсем не тем голосом, каким говорил со мной за минуту,-- но,-- продолжал он,-- вы меня не знаете, утешьтесь! Кузина ваша, если захочет, будет счастлива.
Я воротился совершенно успокоенный; и кого бы не успокоили последние слова, так утвердительно и с таким достоинством произнесенные? В тот же вечер, после ужина, Лиза вышла на балкон, я за ней.
-- Мне велено передать,-- шепнул я Лизе,-- что все будет исполнено.
Ни слова на это не сказала мне Лиза, только, уходя спать, в дверях балкона пожала мне тихонько руку. Ее рука была холодна, как лед.
-- Он сказал,-- добавил я,-- что вы будете счастливы! Чудный человек!
-- Я простудилась немного,-- сказала Лиза вслух,-- с вечера хочу напиться малины и, чтоб согреться, накроюсь салопом.
-- Простудилась, простудилась, а стоит на сквозном ветру,-- сказала Аграфена Степановна,-- пора спать,-- добавила она, взяв со стола в гостиной свечу, и удалилась в спальню...
Лиза ушла вслед за ней, и дверь за ней затворилась.
Моя ребяческая неопытность много нелепых слез и горя приносила мне, но зато иногда и дарила меня минутами в высшей степени отрадными. Радоваться было нечему, а я заснул весело и весело проснулся, не предчувствуя, что буду плакать.
Хохлов также проснулся, и мы оба не могли понять, отчего Демьян не несет нам сапогов, которые, подобно моему Михалычу, любил он с вечера забирать и до утра уносить в переднюю.
-- Что он нейдет? Черт его знает! -- сказал я с досадой.
-- Знаешь что? -- сказал Вася.
-- Что?
-- А то, что нынче чем свет приходила к нам Аграфена Степановна.
-- Что ты? Со сна тебе, что ли, это показалось?
-- Нет, не показалось, я видел.
-- Что ж она тут делала?
-- Постояла на пороге и ушла.
Бог знает почему это меня обеспокоило. Долго я рассуждал, что б это значило? Уж не белая ли женщина приходила к нам?
Пришел наконец Демьян. Лицо его было нехорошо, походка также как будто не его; не говоря ни слова, он опустил сапоги наши на пол.
-- Что случилось? -- спросил я Демьяна.
-- Да что, сударь! -- отвечал он.-- Эх!
И, махнув рукой, он проворно вышел. Его кто-то позвал.
Живо я умылся, без посторонней помощи оделся и вышел на двор. Лицо женщины, перебежавшей в кухню, захлопнувшаяся где-то дверь, чей-то плач в девичьей--все изобличало что-то непонятное: испуг не испуг, беспокойство не беспокойство, что-то такое, что меня сразу охватило каким-то тяжелым предчувствием.
Я вбежал в дом. В передней стояли староста и садовник. В зале мрачный, как ночь, стоял сам Хрустин и, заложа руки за спину, глядел в окно. Так глядел, "как будто наступает страшный суд", по выражению Гамлета.
"Боже мой,-- подумал я с ужасом,-- верно, кузина скончалась".
-- Негде ей потонуть, негде! Это не может быть, незачем ей было этого салопа брать! -- проговорила вдруг вошедшая Аграфена Степановна. Голова ее тряслась, руки делали какие-то странные жесты,
-- Ну, а не потонула, так что ж? -- сказал Хрустин, сурово повернувшись к ней всем туловищем.
-- Что?.. притворщица!.. Ишь как! больной притворилась, покрой ее салопом, больна!.. Что такое это вчера она говорила вам на балконе?-- спросила старуха, устремив на меня серые, лихорадочные глаза свои.-- Я ведь все слышала. Вы ведь были охотник шептаться-то с ней, шептун! Я испугался и побледнел.
-- Что ж вы, батюшка, молчите?
-- Я не знаю, что такое.
-- А то, что с шести часов утра ищет ее весь дом, вся деревня, а ее нет.
-- Она мне вчера говорила,-- сказал я,-- что она больна, больше она мне ничего не говорила.
-- Найдется,-- пробормотал Хрустин,-- а выйдет замуж, так и слава богу.
-- За какого-нибудь негодяя, сквалыгу! Да и кто ее возьмет без приданого! Так шляться будет... вешаться...-- кричала Аграфена Степановна.
Хрустин перекрестился, пошел в кабинет и, как кажется, все предоставил богу и времени.
Первая мысль, которая пришла мне в голову, была та, что бедная Лиза увезена Скандинавцевым. Чтоб убедиться в этом, я во что бы то ни стало намеревался посетить его. Мне казалось странным, отчего в целом доме никто, даже сама Аграфена Степановна, ни разу не произнесли имени Скандинавцева, тогда как он жил не за горами, а Демьян даже и подозревал, что он ухаживает за барышней; это очень меня беспокоило, очень! Демьяна я не мог спросить, потому что он уехал с людьми на лодке для расспроса на барках, на паромах, в мелких деревушках, не видать ли где каких следов? Хохлов что-то такое думал и смотрел на меня с каким-то особенно строгим выражением, но молчал. Горничной Лизы мне было жаль больше, чем самого Хрустина... одним словом, мучительный, страшный час пережил я в этом доме, прежде чем решился идти к Скандинавцеву.
К одиннадцати часам утра я не вытерпел и пошел к нему; боялся не застать его, шел нерешительным шагом и боялся, что вот-вот сейчас увидят меня, вернут, начнут опять спрашивать: куда я, зачем и почему?
Калитка в палисадник была отворена (уж не была ли здесь Аграфена Степановна?); я вошел на террасу и осторожно стал отворять дверь в комнату. Пижон зарычал, и это одно уже потрясло мои нервы.
Скандинавцева я застал в постели; он спал непробудным сном, свесив руку, глубокомысленно расширяя ноздри и шевеля бровями. Я сел подле него на стуле. Пижон, закусив губу, из-под стола смотрел мне в лицо и, перекосивши морду, казалось, меня о тем-то спрашивал. Увы! что мог я отвечать ему? Мне стал представляться труп девушки, пойманный рыбаками и , распростертый на песчаном береге, стало представляться, что этот спокойно спящий юноша -- злодей, виновник ее погибели, и я... готов был помогать ему! Я заплакал.
Спящий махнул рукой и уронил трубку.
-- Сергей Иваныч! -- сказал я не без усилия над самим собой.
Скандинавцев проснулся, приподнял голову, зевнул и, усмехнувшись, спросил меня: о чем я плачу?
Я встрепенулся и в немногих словах рассказал ему, что случилось.
-- Так неужели утонула? -- спросил он.
-- Ну да, что ж больше! -- отвечал я, утирая слезы.
-- Жаль! Славная была девушка! Эй, Митька, готов ли чай! Да набей-ка трубку!
Мы посмотрели друг на друга -- я с ужасом, он с легкой усмешкой.
-- Эх, как я проспал,-- сказал он, взглянув на часы, висевшие над кроватью на стене, обитой ковром.-- В деревне так не годится спать.
И он встал, надел туфли, халат и раскурил трубку, набитую мальчиком.
-- Так неужели в реку бросилась? -- спросил он снова, затянулся и пустил клуб дыма.
Я уж и отвечать не мог.
-- Успокойтесь, молодой человек,-- сказал он наконец, поглядев на меня раз десять сряду, как бы любуясь моим отчаянием, -- успокойтесь! все хорошо! Никто не утонул! Успокойтесь!
-- Помилуйте, как я могу...
-- Мне говорить вам теперь неловко.-- И он взглянул на дверь, за которой Митька наливал чай.-- Ну, а если вы не разучились читать, а главное, если вы скромный молодой человек, прочтите, я вам дам письмо.
Я взял письмо, вынутое им из шкатулки, и прочел: