Ночь печали

Хотя маленькие следы, символизировавшие путешествие ацтеков, вдохновляли Малинцин и ей было приятно на них смотреть и думать о такой дороге, подобное путешествие казалось ей невозможным. Она представляла пятна солнечного света на темной земле в лесу, сиявшие, словно разбитая тыква, наполненная водой, думала о густых тенях, проглатывавших путника, зыбучих песках, ядовитых растениях, хищных животных. В таком месте погибла мать-беглянка со своим ребенком.

— Кто защитит меня?

— А здесь тебя кто защищает?

Малинцин подумала, что Кай легко советовать. Лежит тут, словно большая тыква.

— Вспомни о снеге, Маакс. И ты говоришь, что Франсиско помог тебе по-другому взглянуть на жизнь?

— Кай, ведь это ты убедила меня в том, что Франсиско ошибался. Его народ и мой народ…

— Твой народ? И кто это говорит? Маакс, Малинче, Малинцин, донья Марина? Ты говоришь, словно Лапа Ягуара, принесенный мешика в жертву за попытку убить врага мешика.

— Он умер, сохранив честь.

— Потому что он не понимал, что заблуждается.

— Нам всем суждено умереть когда-то.

— Маакс, ты ведь не хочешь умирать, в особенности на вершине пирамиды из ста четырнадцати ступеней с ножом в сердце. Мне ли напоминать тебе о том, что твой народ продал тебя.

— Возможно, мать продала меня для моего же блага.

— Для твоего же блага?

— Может быть, останься я дома, все было бы еще хуже, вот что я думаю.

— Хуже рабства?

— Меня приговорили бы к казни через побивание камнями.

— За что? Такое наказание полагается лишь за супружескую измену. О чем ты говоришь?

— Я и правда не знаю, о чем говорю.

Кай взглянула на Малинцин с упреком.

— Маакс, которую я знала, всегда понимала, о чем говорит.

Альварадо находился на конюшне рядом со своим любимым конем Алонцо. В одной руке он держал щетку, а в другой скребницу. Он вычесал шею Алонцо с одной стороны, потом спустился по плечу вниз к передней ноге, а затем продвинулся к крупу. После этого настала очередь другого бока и Альварадо повторил весь этот процесс. Он вычесывал лошадь, а затем скребницей вытаскивал из щетки волоски — щетка, скребница, щетка, скребница. Он как раз подобрался к хвосту коня, когда его нашел гонец с письмом от Кортеса.

25 мая 1520 года

Альварадо, хочу рассказать тебе о наших делах, передать сердечный привет тебе и всем офицерам. Полагаю, что Моктецума до сих пор составляет вам компанию. Передай ему мои наилучшие пожелания. Под Семпоалой я вступил в решающую битву с Нарваэсом. Привет тебе от толстого касика. Нарваэс, прибывший сюда с солдатами на восемнадцати кораблях, пообещал две тысячи песо за мою голову или голову Исла, представляешь? Нарваэсу выкололи глаз штыком. Сейчас я пишу тебе сам, так как Берналь Диас занимается своей книгой. Кроме того, у него какая-то сыпь между ног. Кстати, Альварадо, у нас заканчивается оружие. Можешь мне прислать его? Большое тебе спасибо.

Альварадо удивился: что же он им пришлет, ведь они забрали с собой все запасы?

Нам нужны железные забрала.

Альварадо это показалось странным. Забрала прикрывали рот и подбородок так, что оставалась лишь узкая щель для глаз и воину приходилось выглядывать в эту щель, находить свою цель и атаковать почти вслепую. Забрала уже практически не применялись в бою, а если Кортес вступил в бой неподалеку от реки или болота, подобные шлемы им точно не понадобятся.

На самом деле забрала нам не нужны. Я просто пошутил. У нас есть все необходимое, Альварадо. Мы сражаемся под девизом: «Espíritu Santo»[59], а они — «Sangre de Cristo»[60]. «Интересно, чей девиз услышит Бог, — подумал Альварадо. — Кому он поможет?»

Мы сражались у Семпоалы под проливным дождем. Лило как из ведра. Мы атаковали их пиками. Это было что-то, я тебе точно говорю. Артиллерии хватило времени только на четыре залпа. Ядра пролетали над нашими головами, и ночь огласилась барабанной дробью. Я крикнул: «В атаку!» В бой вступили лучники и мушкетеры Нарваэса. У большинства из них не было лошадей. Наличие всадников помогло бы им, но они все равно не умели сражаться.

«Надеюсь, ни одну из лошадок не ранили, — подумал Альварадо. — Раненая лошадь — это просто ужасно, ведь ее приходится пристреливать. Уж лучше пусть людей ранят в сердце».

Поле боя осталось за нами, и мы взяли в плен их артиллеристов и арбалетчиков. Все радовались и кричали: «Победа! Победа во имя Духа Святого!» Нам удалось взять в плен и Нарваэса. Шел дождь, а светлячки вокруг были такими огромными, что казалось, будто джунгли усыпаны драгоценностями. Мы победили. Это победа добра над злом, чистая и честная.

Альварадо это письмо показалось каким-то сумбурным, запутанным и хвастливым, но он знал, что Кортес никогда не терял голову — ни в буквальном, ни в переносном смысле. Ситуации, которые повергли бы в изумление Платона или святого Фому Аквинского, Кортес предпочитал обдумывать, словно Эвклид. Он напоминал Альварадо одного из наилучших мавританских мыслителей, а может быть — да простит его Господь за такие мысли, — и иудейских. Кортес всегда прочно стоял на ногах, не поддавался суматохе, четко осознавал собственные интересы и никогда не сомневался. Он чувствовал себя в своей тарелке при самых необычных обстоятельствах. Кортес открывал мир, словно увлекательную книгу, захватывающий роман, где каждая страница таила приключения. И все же сюжет этого романа был ему знаком, как знакома Библия еретику. Этот человек мог спать на голой скале, не колеблясь ни секунды рубить руки и головы пленникам, идти по трупам, не боясь замараться кровью. Все на этой земле было создано для него, дона Кортеса, и он благодарил Бога за помощь, в которой сам себе никогда не отказывал.

Сорок всадников охраняли подступы к лагерю врага.

Альварадо было жаль Нарваэса, которому выкололи глаз, и он думал о склизком глазном яблоке, насаженном на острую пику. И разве Кортес только что не написал ему о том, как взял этот лагерь? Окружил, захватил, подавил там бунт, победил и уничтожил — я побеждаю, ты проигрываешь, мы все умираем.

Мы надели на Нарваэса кандалы и приставили к нему охрану, но этот одноглазый предводитель бунтарей по-прежнему ждет, что солдаты спасут его.

Кроме того, Кортес упомянул о негре по имени Гвидела, приехавшем с Кубы, который заболел оспой. Ужасно.

Мы били в литавры, играли на дудках и тамбуринах. Затем мы немедленно отправились к берегу, чтобы снять с кораблей паруса, весла и все необходимое. Честно говоря, люди, которые изначально были нашими врагами, стали друзьями, ведь, как и во всем мире, если человеку пообещать золото, он забудет, зачем его прислали. Не потребовалось много времени на то, чтобы убедить их опустить оружие и присоединиться к нашим героическим войскам, встать с нами плечом к плечу, так что теперь наша армия испанцев стала в три раза больше. Берналь Диас все подсчитывает.

Твой брат по оружию, команданте капитан-генерал мэр Веракруса Эрнан Кортес

Альварадо даже не знал, что и думать об этом письме. Стычка, выигранная война? Кому-то выкололи глаз, но как насчет потерь? Эпическая победа на фоне чудовищного дождя, светлячков, мушкетного огня, разбитой брони, лошадей, бивших противника копытами, чтобы выжить самим. Обычные преувеличения и прославления, героические свершения, но никакой точности. Все это попахивало стилем Берналя Диаса. И ни слова о том, когда они вернутся.