Двое среди руин

Девушка испуганно отдернула руку, решив, по-видимому, что я рассержен.

— Иди сюда. Ну что ты?

Она робко подошла, замерев с опущенной головой в двух шагах от меня.

— Да ты что?

— Я случайно… Не сердись, пожалуйста!

— Не понял… За что?

Она вскинула голову, и мне сразу стало стыдно: дошло, что она меня попросту боялась… Боялась моего превосходства в физической силе, моей сытости и устроенности бытия, моего варварского вида. Я смешался и не сразу нашелся, что сказать:

— Послушай… Я вовсе не хотел тебя, ну как бы сказать… Испугать. В общем, я же уже сказал тебе — не бойся.

— Да…

— Тебя что, часто обижали взрослые? Или… Ну ладно, — я решил не давить на нее в этом плане. — Мне надо, чтобы ты мне помогла. Тебе нужно умыться… Да и мне не помешает. Вода здесь недалеко, возле холма. Что-то, типа ручья. Но надо, чтобы ты смотрела, если появится, кто-нибудь. Раньше такой надобности не возникало, но мало ли… Я буду набирать, и таскать воду, а ты будешь караулить. Хорошо? А потом мы поужинаем. А пока — перекусим чем-нибудь, несерьезным…

— Да.

Я кивнул ободряюще головой, и, подхватив ведра, пошел к выходу. По торопливым шагам позади, понял, что мог ее и не звать — она боялась остаться в подвале одна.

Ната стояла на небольшом возвышении, прикрывая глаза ладонью от пыли, которую нес начинающийся ветер, и, внимательно смотрела по сторонам. Я таскал воду, наполняя бочку до самого верха. Пришлось сделать почти десять ходок туда и обратно, пока я не счел запас достаточным, для всех предполагаемых целей.

— Пойдем вниз. Хватит.

Я устало выдохнул, и, пропустив ее, маленькой мышкой проскользнувшую мимо меня, в подвал, поднял дверцу и притянул ее к отверстию, а затем привязал к скобам. Перед походом, пришлось ее снять, заменив куском ткани — чтобы щенок имел возможность выхода. Теперь я хотел чего-то, более существенного. Конечно, это больше для самоуспокоения, но, на первых порах, могло кого-нибудь сдержать. Угар, занявший свое привычное место, посматривал на нас глазками-бусинками и терпеливо ждал, когда я начну с ним играть, как это случалось до похода. Но сегодня мне было не до щенка. Усталость, скопившаяся за эти дни, буквально сшибала с ног. Я не стал выливать последние два ведра и отнес их к очагу. Дрова лежали на месте, заготовленные щепки — тоже. Чиркнув спичками несколько раз, разжег костер и подвесил ведро над огнем.

— Ната… — мне стало неловко, но приходилось как-то решать эту проблему. — Я говорил о мытье… Но выразился, не совсем точно. Мне кажется… Я имел в виду то, что искупаться надо полностью. Ты давно этого не делала?

— Почти с первого дня… Да, давно. Попадала под дождь — вот и все. И пару раз в озеро залезла. Пока не увидела там это чудовище.

— Хорошо. Вода уже готова. Ванную тебе не предлагаю, за неимением, но зато есть бочка. Если знаешь хоть немножко про японские обычаи — что-то, вроде того…

— Они кадкой пользуются…

— О? Молодец, не только мыльные сериалы смотрела.

— Не смотрела вовсе. Но про страны, да. И читала… Много.

— Совсем молодец. Тогда еще проще… Ты сможешь раздеться, сама? Я бы этого не предлагал, но… Как твой бок?

— Я попробую… — она смутилась.

Я поискал глазами. На полке лежал кусок старой клеенки, которую, видимо, работники магазина клали на стол во время обедов. Прибить пару щепок в стеллажи, подвесить пленку — это заняло очень мало времени. Вода самотеком должна уйти в щель в углу — я прорубил ее специально, ленясь оттаскивать грязную воду к трещине. Потом принес мыло, шампунь, кусок поролона, которым пользовался как мочалкой, большое банное полотенце и чистое ведро.

— Сейчас налью воды… А ты, когда вымоешься, надень вот это. Великовато, но больше ничего нет, — я повесил рядом с импровизированной ширмой белый халат, оставшийся от продавцов. — На этот вечер хватит. С твоей одеждой, что-нибудь придумаем позже. А то, у меня уже ноги заплетаются. Ты мойся… Я пока ужин приготовлю.

Она встала перед клеенкой, и, не поднимая на меня глаз, принялась стягивать изорванный свитер. При этом движении она охнула, и, скривив лицо, схватилась за бок. Я подскочил к ней.

— Давай помогу…

Свитер снимали долго. Пришлось в итоге взять нож и просто срезать его, словно чешую — чтобы не заставлять Нату принимать позу, в которой она начинала сжимать губы от боли. Под свитером оказалась белая блузка, вернее, бывшая когда-то белой… и больше ничего. Я расстегнул пуговички и машинально потянул за рукава. Ткань буквально рассыпалась в моих руках, открыв худющее, изможденное тело подростка, но, тем не менее, с совсем не по детски развитой грудью. Я вздохнул — все воспринималось отстраненно, словно передо мной не женщина, а я давно перестал быть мужчиной. Главное было в том, что это человек… И я теперь не один. Она, не делая попытки прикрыться, молча ждала, что я стану делать дальше. Я, закусив губу, принялся развязывать шнурок на ее штанах. Ткань потеряла цвет и стала неимоверно грязной, вся в жирных пятнах и подпалинах. Но, под снятыми штанами, открылись такие точеные ножки, что у меня перехватило дыхание. Кроме черных плавочек, на ней больше ничего не оставалось. Тело Наты, несмотря на возраст, казалось, принадлежало вовсе не девочке — подростку, а, скорее, маленькой, но полностью оформившейся женщине. А она продолжала хранить молчание — только слегка участившееся дыхание выдавало ее волнение…

— Дальше… Ты сама… — я вдруг осип и попытался повернуться, чтобы ее покинуть.

— Какая разница… — она устало обернулась, и, видя, что я отступил, глухо добавила: — Останься. Я все равно не смогу сама вымыться. У меня все болит, — она увидела, как я старательно отворачиваюсь, и тихо произнесла: — Пожалуйста… Помоги мне.

Я, вконец растерявшись, опустил глаза… И, неожиданно для себя самого, потянул белье вниз. Может, она имела в виду совсем не то, но я понял именно так… Плавки скользнули по ногам и упали на пол. Ната вздрогнула, но промолчала, слегка прикрыв глаза. Я на несколько мгновений застыл как изваяние — не каждый день приходиться видеть полностью оголенных девушек. Тем более, раздевать их самому… На теле Наты во множестве виднелись следы от ушибов, порезов — примерно такие, как и у меня в первые дни. И, более свежие, полученные, уже по дороге сюда. Непроизвольно коснулся одного из порезов — она продолжала стоять недвижимо, предоставив мне полную свободу действий. Ната одной ладошкой прикрыла лицо, вторую опустила вниз, пытаясь скрыть треугольник темных завитков… Я, вконец смутившись, смотрел на ее впалый живот, точеные линии бедер, небольшие, но очень красивые груди… Пауза становилась тягостной для обоих. Именно сейчас я подумал о ней, как о женщине, всем своим естеством ощущая красоту и совершенство этих линий. Я сглотнул, и, зачерпнув в кружку согревшуюся воду, глухо буркнул:

— Голову сначала…

Она, придерживая одной рукой бок, покорно кивнула. Я осторожно подвел ее к бочке — воду следовало беречь. Дважды наносил ей шампунь на волосы, сливал пену водой, тер шею и руки, как-то не решаясь, спустится ниже.

— Ты протрешь мне кожу…

Я опомнился и поднял на нее глаза. То, что я увидел, повергло меня в некоторый шок. Имея тело женщины — не ребенка! — и взгляд взрослого человека, у нее все же оставалось лицо совсем юной девушки… И, хоть я и знал, с кем имею дело — но только сейчас окончательно убедился, насколько не сочеталось выражение этих глаз с почти детскими губами… Ната сразу поняла мое замешательство, и сама ответила на мой невысказанный вопрос:

— Нет, я не обманываю тебя. Мне четырнадцать… четырнадцать с половиной. Я ведь тебе говорила. Ты забыл?

— Да… — я что-то прошептал в ответ.

— Почему?

— Не знаю… У тебя… Ты разговариваешь, как взрослая. Ведешь себя тоже. Не как ребенок. Да и выглядишь…

— Маленькой женщиной? Многие так думали… Ты сможешь дальше? У меня все болит — самой трудно. Но, если ты против…

— Попробую… — только и нашелся я, что повторить ее же фразу. Встал за ее спиной и самым неестественным образом старался смотреть куда-то вдаль, в глубину подвала. Ладони ощущали тепло ее обнаженного тела… Для мужчины, столь долгое время лишенного женского общества, это было невыносимо…

Конец ознакомительного фрагмента.