Страница 7 из 11
Отец, Григорович Александр Адамович, был заместителем прокурора речного пароходства Гомеля. Власть вскружила ему голову: считал себя царьком, вел разгульную жизнь, любил вино и женщин. Однажды разбушевался, вытащил револьвер и стал размахивать им перед маминым лицом. Мама схватила меня под мышку, выпрыгнула в окно и побежала. Отец стрелял нам вслед.
Когда я стала балериной, отец как-то пришел на спектакль и был очень мною горд. Вечером все собрались у нас дома. Я обращалась к отцу по имени-отчеству, и он обиженно сказал:
– А я тебя в военный билет вписал…
Мама, Мария Алексеевна, работала учителем физики и математики. Как все учительницы, она больше занималась чужими детьми, чем своими. Мы жили вчетвером на ее маленькую зарплату: мама, бабушка, старшая сестра и я. Бабушка болела, не вставала с кровати. Сестра, Инна Григорович, была намного старше меня. Она закончила геофак, работала геологом, изучала пыльцу и споры геологических отложений Беларуси, постоянно уезжала в экспедиции. Мной никто не занимался, не говорил, что делать, – я была предоставлена сама себе, хозяйничала дома, рисовала, занималась художественной гимнастикой во Дворце пионеров у Зинаиды Алексеевны Щербины.
Отдадим тебя в балет. Баба Шура – Александра Николаева
Идея отдать меня в балет принадлежала моей сестре Инне, которая была знакома с Александрой Васильевной Николаевой, примой белорусского балета и преподавателем Минского хореографического училища.
Николаева училась в Санкт-Петербурге сначала в школе русского балета у Акима Волынского, потом – в хореографическом училище, танцевала с Вахтангом Чабукиани и Константином Сергеевым. Приехала в Минск по контракту на год, а осталась на всю жизнь. Она была яркой, модной, темпераментной. Такими же были и ее героини: Зарема, Китри, Царь-девица, Зоська из балета «Соловей», Надейка из балета «Князь-озеро». Александра Васильевна была фанатично предана балету: однажды танцевала спектакль с воспалением легких, замазав гримом следы от «банок» на спине. Выступала до 1960 года, до 54 лет, потом долго работала педагогом, даже когда ей было уже за 80. В театре ее любовно звали «баба Шура»…
Посовещавшись с Александрой Васильевной и утвердившись в мысли отдать меня в балет, сестра растягивала меня, гнула во все стороны, готовила к экзамену в хореографическое училище.
Вообще-то, подготовиться к поступлению нельзя. В балете первый и главный отбор проводит природа. Она или дает тебе шанс, или нет. Из-за отсутствия данных приемная комиссия отсеивает порой 95 % поступающих.
Балет – профессия, которую просто трудолюбием не освоишь. Хотя и без трудолюбия тут делать нечего. У девочек и мальчиков, «поступивших в балет», должно быть тело с правильными пропорциями (чтобы оценить их, есть даже специально рассчитанный коэффициент), должны присутствовать гибкость, растяжка, выворотность, достаточная длина шеи, особое строение стопы, легкость и высота прыжка. А еще нужны крепкое здоровье, музыкальный слух, чувство ритма. Подумайте, много ли ваших знакомых могли бы в принципе по своим природным данным стать артистами балета? Немногие, правда? Так что балет – работа для избранных, интересная, трудная и красивая работа, и если у вас есть данные и желание – не мешкайте!
Мой педагог Нина Млодзинская
Когда говорят про балетного танцовщика, всегда первым делом сообщают, чей он ученик. Потому что балету учат индивидуально, преемственность и связь поколений просматриваются ясно и очевидно.
Моим педагогом была Нина Федоровна Млодзинская. Она родилась в Санкт-Петербурге в дворянской семье, училась в Вагановском училище (тогда оно называлось Петроградским) у Елизаветы Павловны Гердт, Ольги Иосифовны Преображенской и Агриппины Яковлевны Вагановой.
Однокурсниками Млодзинской были Оля Мунгалова и влюбленный в Олю Гоша Баланчивадзе, которому позже Дягилев придумал знаменитый псевдоним Джордж Баланчин. На курс старше – Петя Гусев. Про выпуск 1923 года писали: «Появились две отличные танцовщицы – Ольга Мунгалова и Нина Млодзинская», обеих взяли в Мариинский театр. Здесь Млодзинская танцевала до 1939 года. Критики писали о ее женственности и неповторимой красоте линий, о «совершенно особой нежной пластике рук». Она была естественна и невесома на сцене, не любила жеманства, называла его бескультурьем.
В Петербурге Нина общалась с партийными деятелями. К ней, красивой и элегантной женщине, «увидишь – оглянешься – не забудешь», обращались за помощью, если надо было что-то разузнать или уладить какие-то сложные политические вопросы. Ее брали с собой или посылали к оппонентам, чтобы она их «обаяла» и сгладила острые углы.
Она слишком много знала. Кто-то из «своих» написал на нее донос – Нине запретили работать в больших городах, и она уехала танцевать в Оперный театр Свердловска (теперь – Екатеринбурга). Этот театр, между прочим, называют школой кадров. Отсюда начинали свой путь легенды сцены: Сергей Лемешев, Иван Козловский, Ирина Архипова, Юрий Гуляев, Борис Штоколов. Вместе с Владимиром Преображенским, который потом работал в Большом театре и танцевал с Улановой и Лепешинской, Нина Млодзинская тоже стала легендой свердловского театра. В 1949-м ее отправили в Минск, где после войны формировали труппу Белорусского театра оперы и балета. Здесь Нина Федоровна стала танцевать ведущие партии и преподавать в хореографическом училище.
Давайте «Рыбку»
Нина Федоровна не признавала никакой музыки, кроме классики. Каждый день, начиная урок, она обращалась к концертмейстеру:
– Давайте «Рыбку».
Концертмейстером у нас была Юлия Киримовна, в прошлом вокалистка. Она брала первые аккорды и запевала своим красивым глубоким голосом:
Млодзинская подхватывала, и так они пели дуэтом, а мы под эту песню делали батман-тандю у станка. Потом я узнала, что это романс Станислава Монюшко на слова Адама Мицкевича:
Млодзинская сидела, вытянув ноги, перед ней стояла тарелочка с тонко нарезанным сыром. Нина Федоровна ела сыр и вела урок. Она в совершенстве знала французский язык, поэтому балетная терминология из ее уст звучала божественно. Иногда Млодзинская что-нибудь показывала в полноги, чуть опустив веки: «Все начинается с дыхания, и первый вздох должны сделать руки». Она нас никогда не заставляла, просто показывала, но эти показы впечатывались в память на всю жизнь.
Нина Федоровна часто меня ругала: я была спокойная девочка, не очень понимала, что от меня хотят педагоги, не особо рвалась, не отличалась усидчивостью (смешное слово для балета, большая часть обучения в котором проходит на ногах!), меня даже хотели выгнать из училища, но мама пошла к Млодзинской и уговорила оставить.
Через несколько лет Млодзинская увидела меня в театре в балете Михаила Фокина «Шопениана». После спектакля она зашла в гримерку:
– Олечка, девочка моя, как ты меня порадовала! Я горжусь, что ты моя ученица. У тебя не руки, а песня…
Я чуть не заплакала. Услышать такие слова от Нины Федоровны, которая сама раньше блистательно танцевала «Шопениану», было счастьем. Ее исполнение было эталоном, совершенством, образцом безукоризненного вкуса. Каждый раз вспоминаю Млодзинскую, когда смотрю «Шопениану», и балет этот люблю: романтический и одухотворенный, маленькая жемчужинка классики.