Страница 4 из 8
Или, помню, был еще случай спустя полгода: парни, которые ночью охраняли территорию, договорились между собой, что они за заборчик наш вылезут и водочки в магазине себе возьмут. Возвращаются они с пакетами назад и вдруг встречают полковника. Он им говорит, мол, ну-ка, ребята, покажите, что там у вас в пакете интересного есть. Да ничего особенного, отвечают, так, печенье. Печенье, надо же, а дайте-ка я все-таки посмотрю. Ух ты, какое печенье, с градусами!
А полковник тот был с юмором, он любил всю часть, а это несколько тысяч человек, построить и ходить мимо них с микрофоном, разговаривать вроде как на шуточный манер и, конечно, с нецензурными словечками. И вот, на очередном таком общем собрании ходит он туда-сюда и вещает: поймал, дескать ребятишек, которые печенюшек себе задумали купить. А печенюшки-то непростые, печенюшки с градусом. Теперь эти ребятушки на месяцок сядут в дисбат. А так получилось, что на службу эти ребятушки призывались аккурат перед Новым годом, и через год они вполне могли б вернуться к своей семье, ели бы вкусные салатики, пили бы крепкие напитки и засыпали бы потом мордой в этих самых салатиках… Ан нет, вернутся они теперь только после Нового года к своей родне.
А в дисбате ведь срок службы не идет, не считается. Да, много я в армии узнал словечек нецензурных, которых прежде и не слышал никогда даже. Многое вылетело из головы: очень уж они заковыристые. Да и не сказал бы я, что я в обычной жизни подобный лексикон часто использую.
Еще был случай довольно вопиющий. Вот полгода прошло, и ты вроде как считаешься уже «старшеньким», а тут прибывают новобранцы. Конечно, многие перед ними выпендриться хотят. И вот, как-то раз в одной роте новеньких «качали» за провинность, все ребята дружно отжимались, и как раз такой «старшенький» солдатик идет проверять и видит, что кто-то отжимается недостаточно старательно. Он его легонечко так снизу сапогом пнул, дескать, давай, лучше отжимайся. Так получилось, что ночью тот новобранец пожаловался на боль в животе. Его отвезли в медроту, и оказалось, что он селезенку отбил. Закончилось все ее удалением.
Вот так, вроде одно маленькое движение, ничего особенного, а вышло что… А законы и наказания в армии жестче гораздо, я говорил. Получается, что этот «старшенький» побои ему нанес, причинил тяжкий вред здоровью… И вот, пострадавшего, который в армии буквально неделю, комиссовали домой, выплатили компенсацию, ну а виновник теперь отправится в тюрьму, и надолго.
Про тот случай показательный тоже рассказывали всем на общем собрании части. «Старшенький» в слезах весь стоит, и никому, понятное дело, не до смеха, вся часть стоит в тишине. Еще бы: одно необдуманное движение, и всю жизнь, считай, себе испортил. В тюрьме-то ему тоже несладко придется, когда узнает, за что именно отправился в места лишения свободы. Да, плакал он очень сильно, и участь его никак нельзя поправить, даже если бы тот, кто без селезенки из-за него остался, вступился бы за него, попросил смягчить наказание и сказал бы, что обиды не держит.
Со здоровьем-то в части строго. Тебя осматривают постоянно, и ты буквально за каждый синячок должен отчитываться: где посадил, что случилось. Конечно, без проблем не обойтись было. В нашей роте были и совсем беспредельные офицеры. Возьмут, там, внут, если ты как-то стоишь неровно, а то и палкой в тебя запустят. Не сообщишь, конечно, об этом куда следует. Рота была в напряжении всегда.
Но были, напротив, и те, кто справедливо наказывал, и даже если по голове за что-то прилетало, то слегка и за дело. Зато не припомню ни одного случая, чтобы из-за какого-то конфликта дело доходило до драки.
А теперь вспомню о приятном, о смешном. Вот, помню, только я вернулся из лазарета обратно в роту, а тут – оп! – боевые тревоги начались. А боевая тревога – это симуляция того, что началась война. То есть объявляют, например, неделю боевых тревог, и в этот период всех могут поднять в любое время, в любой час. Тут же сирена включается, красный свет в небо, а если ты спишь, то должен вскочить. А я тогда только вернулся, первые месяцы в роте, нас только начали обучать. Я спал у окна, и в мои обязанности входило немедленно пледом закрыть окно, а потом все быстро-быстро одеваются, выходят в коридор, ты получаешь автомат, боевую технику вывозят из гаражей, ящики с оружием. Каждый такой ящик весит под сотню килограммов, и тащат его несколько человек. Все строятся на специальной площадке и ждут на морозе, пока придут командиры и выяснят, насколько хорошо, быстро и слаженно вы подготовились к войне. Тянуться это может довольно долго, и полдня. Мы как-то стояли там с четырех часов утра до четырех часов вечера, и все это время на улице холод, минус двадцать пять, а ты стоишь и ждешь, пока тебя отчитают. А может, и похвалят, а не отчитают, ведь и хвалили нас часто. Это уже на усмотрение офицеров.
Конечно, нас пытались развлекать. Например, движениями. Дают команду: «В бой!» – ты снимаешь автомат с плеча, падаешь в снег, лежишь на изготовке, рапортуешь: Меньшиков, мол, к бою готов. Потом командуют: «Подъем!», и только тогда ты поднимаешься назад.
А сумочку с магазинами мне дали не самую хорошую, она никогда толком не застегивалась до конца. А в армии есть еще такой порядок, что нужно беречь как зеницу ока боевое имущество, а если не убережешь, то тебя могут отправить в дисциплинарный батальон, и надолго. Каждый раз болталась у меня эта сумочка, когда я падал в снег, и каждый раз я боялся, что выпадет оттуда магазин. Попробуй его отыщи потом в глубоком сугробе! Я строго следил за этим, придерживал ее все время, не дай бог потеряю что-то. А дисбат – это как тюрьма, но только еще хуже. Все законы там еще жестче: ходишь по струночке, дубинками бьют, чуть что, и все это считается нормальным.
Так что, прыгая с автоматом туда-сюда, я переживал. Кому же захочется отправиться в дисбат из-за такой нелепости! У кого куда глаза, а у меня вечно на обойму. А на тебе ведь не только оружие, но еще и рюкзак с вещевым мешком, и бронежилет надет. Физически все это было не так-то легко. Так что за это время я приобрел неплохую физическую форму, я вернулся из армии и весил восемьдесят килограммов, был крепким очень. Увы, месяца за три все это ушло, и я очень похудел: болезнь уже тогда прогрессировала.
Много забавных случаев вспоминается. Вернее, это сейчас про них забавно вспоминать, а тогда они вовсе такими не казались. Помню, шел второй месяц службы, я попал в лазарет, и кто-то украл у меня шапку. Фельдшер мне тогда говорит: да ты просто позвони в свою роту и попроси, чтобы кто-нибудь принес тебе новую. Я так и сделал. Позвонил, сказал, вот, мол, так и так, рядовой Меньшиков, потерял шапку. А без полного обмундирования по части ходить нельзя, не по форме этого. Спокойный, лежу себе, жду, когда шапку мне принесут. Думал, другого рядового ко мне отправят с головным убором. Но вместо рядового пришли ко мне старшина с командиром роты. С белым пакетом в руках. Я вроде и с улыбкой говорю: «Здравствуйте, товарищ командир, рад вас видеть». Он мне резко так отвечает: «Ты почему не следишь за своими вещами?» Я уже напрягся, ничего себе, думаю, вот сейчас меня отчитают. И он дальше: «Смотри, время у тебя есть до вечера, чтобы эту шапку раздобыть. В противном случае ты попадаешь под такую статью, как утеря военного имущества». Я аж похолодел, услышав это. Стою в шоке, думаю, что же делать теперь.
Еще бы: я же ничего еще не знал, только-только второй месяц службы пошел, а тут шапку у меня украли… А командир тем временем достает из того белого пакета стальную каску с наклейкой «шапка» и надевает мне на голову. А внутри у нее какие-то крепления, выгнутые, как шипы, так, что в голову больно впились. Не дай Бог, говорит, снимешь ее и не найдешь при этом свою. Ходишь в ней, пока не найдешь, и времени тебе до вечера.
Я, конечно, был напуган. А он только развернулся, начал уже уходить, потом оборачивается и говорит: и из части тебе нельзя выходить в этой шапке. Конечно, его бы наказали, если бы увидели, потому что вообще это издевательство над военнослужащим.