Страница 20 из 80
— И много и мало, — сказал Жуков. — Жизнь его теперь у нас как будто на ладони, но к ответу на вопрос «Почему стреляли в Маркерта?» мы не приблизились.
— Нет, почему же, — возразил Конобеев. — Благодаря сведениям, которые так тщательно собрал Арвид Казакис, можно признать, что недоброжелателей у покойного профессора было предостаточно. Ведь его считали ренегатом представители сразу трех религий, и религий довольно-таки влиятельных в этом мире. Не забывайте, что учился он и у иезуитов…
— Предполагаете убийство по соображениям мести? — сказал Жуков.
— А почему бы и нет? — сказал Прохор Кузьмич. — Насколько я помню, а Арвид этот момент упустил, во время, так сказать, «мирного» периода жизни, в последние годы, профессор не приобрел мирного характера. Я ведь слушал его лекции, когда учился в университете на философском. Он был не просто атеистом… Маркерт был активным, воинствующим атеистом. Вспомните хотя бы его речь в качестве общественного обвинителя на процессе приверженцев Иеговы, тех экстремистов из числа сектантов, которые занимаются антигосударственной деятельностью. А выступления на международных встречах атеистов? Книги Маркерта, переведенные на все европейские языки? Его статьи, которые публикуются в большой прессе Старого и Нового Света? Нет, деятельность покойного профессора издавна была большущим бельмом на глазу у клерикалов, и я не удивлюсь…
— Погоди, погоди, — остановил его Жуков. — Ты, Прохор Кузьмич, сразу уж версию теракта выдвигаешь, стремишься придать делу политическую окраску. Но у нас и в наше время… Как-то не вяжется. Впрочем, зачем торопиться? Может статься, что это заурядная уголовщина… И тогда только отделу уголовного розыска этим и заниматься.
«Понимаю, — подумал Казакис, — уж как тебе, дорогой Александр Николаевич, хочется, чтоб случай этот оказался террористическим, понимаю… Тогда и дело это будет не нашим. Соседям из госбезопасности его сплавим».
Конобеев поджал губы, выпрямился.
— Пока я не выдвигаю никаких версий, Александр Николаевич. Попросту размышляю вслух.
— Это понятно… И, действительно, отчего не поразмышлять, — отозвался начальник управления. — Я вот тоже думаю о мотивах. Как говорили древние римляне — «Cui prodest?» Кому выгодно? Кто заинтересован в смерти Маркерта? На попытку ограбления не похоже… Близкие показывают — ничего не тронуто.
— Убийцу могли спугнуть, — осторожно заметил Арвид.
— Могли, — согласился Александр Николаевич. — Но чую нутром — это не ограбление. Может быть, и обычное сведение счетов, лишенное политической окраски.
Кому мог мешать старый человек? — сказал Конобеев.
— Мало ли кому, — возразил Жуков. — Покойный, как ты сам сказал, Прохор Кузьмич, не отличался миролюбивым характером. Может быть, и обидел кого. Пусть займутся твои люди отработкой этой вероятности.
— Хорошо, — сказал Конобеев и черкнул в блокноте.
— Мы отвлеклись, — повернулся Жуков к Арвиду, — и не дослушали тебя до конца. Что известно о ближайшем окружении покойного?
— Могу представить данные на Магду Брук, свояченицу Маркерта, его дочь Татьяну. Кое-что известно о друзьях дочери и о домашнем, так сказать, друге семьи Маркертов, доценте кафедры Валентине Петровиче Старцеве.
— Начинай с Магды Брук, — сказал начальник управления.
— Магда Брук, дочь торговца из Луциса, 1908 года рождения, была замужем за поручиком Измайловского полка Аполлоном Григорьевым. В 1926 году гвардеец Григорьев в качестве эмиссара генерала Кутепова, возглавлявшего Российский Общевоинский Союз, нелегально посетил Советский Союз. По возвращении в Луцис женился на Магде Брук и увез ее в Париж. Посещение Советской России изменило представления Григорьева о том, что происходит в «Красной Совдепии», заставило несколько пересмотреть взгляды, о чем бывший поручик имел неосторожность говорить в кругу белоэмигрантов. Руководством РОВСа было принято решение на всякий случай убрать разложившегося гвардейца. Овдовевшая Магда Брук вернулась на родину, вела замкнутый образ жизни, оставалась на оккупированной немцами территории. Но по ней ничего компрометирующего не обнаружено. После смерти жены Маркерта перебралась в дом профессора и вела его хозяйство, воспитывала осиротевшую племянницу. Преданная семье профессора, немногословная женщина, умеет держаться, именно она сообщила по телефону об убийстве…
— Так, — сказал начальник управления. — Со свояченицей мы уточнили. Дочь?
— Татьяна Маркерт, двадцать два года… В тот вечер участвовала в выпускном концерте нашей консерватории по классу органа. Считается весьма способной органисткой. Общительная, жизнерадостная девушка, пользуется успехом у парней. Более или менее серьезные отношения поддерживает с Валдемаром Петерсом, аспирантом отделения эстетики философского факультета. Отзывы о Татьяне Маркерт самые благожелательные.
— Понятно, — произнес Жуков. — А ее окружение, которое так или иначе связано с профессором?
— В общем-то все друзья Татьяны бывали у них в доме, но каких-то особых контактов молодежи с Маркер-том не установлено. Теперь — Старцев. Доцент кафедры научного атеизма, специалист по буддизму и конфуцианству, ориенталист. Заместитель заведующего кафедрой, то есть самого Маркерта. Друг семьи. Часто бывает в доме профессора. Холост. Отдельная квартира, личный автомобиль «Москвич», образ жизни сдержанный.
С семейством Маркертов Старцев, по предварительным данным, дружеские отношения поддерживает с давних пор. Пока о нем самом известно следующее. Родился в 1925 году, в белорусской деревне, на границе со Смоленщиной. Отца лишился в раннем возрасте. Отчим его Андрей Иванович Попов, участник гражданской войны, кадровый военный, родом из той же деревни, друг отца Валентина Петровича, погибшего в 1937 году, реабилитирован в пятьдесят шестом. Перед войной отчим был райвоенкомиссаром в Белоруссии, возглавлял партизанский отряд. В 1936–1938 годах находился в Испании. По возвращении оттуда…
— Погоди, — сказал Жуков, — как-то ты, друг милый, непоследовательно докладываешь… Партизанил в Белоруссии — это понятно. А потом говоришь об Испании. Соблюдай хронологию, Арвид.
Казакис смутился.
— Это я в порядке сбора сведений, — сказал он.
— А ты лучше в хронологическом порядке, — заметил Александр Николаевич.
— Слушаюсь, — ответил Арвид. — Значит так. Когда Попов вернулся из Испании, Старцев в это время учился в школе и жил у деда-священника, мать же Валентина Петровича умерла четырьмя годами раньше. Вскоре Попова Андрея Ивановича арестовали, но через год обвинение было снято, и тогда он стал райвоенкомом. После начала войны Андрей Иванович стал командовать партизанским отрядом, а пасынок был при нем. Отряд выдал гестаповский провокатор. Командира взяли в плен тяжело раненным и повесили в родном селе. Старцев сумел спастись, партизанил в другом месте, а после освобождения Белоруссии воевал в соединениях Красной Армии. Был ранен, награжден орденом Славы третьей степени, четырьмя медалями. Демобилизован в сорок шестом году. В сорок седьмом прибыл в Западноморск, год работал на строительстве университета, закончил десятый класс вечерней школы, стал студентом. А потом все обычно. Аспирантура, защита диссертации, степень, научная работа, etcetera.
— Что ты сказал? — спросил Жуков.
— Etcetera — и так далее, значит. Это я на латыни…
— Ну, если на латыни, — усмехнулся начальник управления, — то verbum sapienti — умный поймет без разъяснений. Что еще?
— Маркерт был научным руководителем Старцева, — сказал Арвид. — И вообще опекал его. Поначалу, когда Валентин Петрович приехал сюда, он даже жил в доме профессора. Его можно, я так полагаю, считать едва ли не членом этой семьи.
— Это уже существенно. Молодец, что установил подобное обстоятельство, — похвалил Арвида Жуков.
— И отзывы университетского начальства о нем, Валентине Петровиче, самые благожелательные… Коллеги тоже говорят о нем только хорошее.
— Ладно, ладно. Пока о нем хватит, — остановил сотрудника начальник управления. — Кого еще сумели установить из ближайшего окружения профессора?