Страница 70 из 79
Платонов привстал:
— Само, что ли, упало?
— Подрублено.
— Здорово.
— А что — здорово? Я сам сначала напугался, бог знает что подумал. А если все проще? Облюбовал мужичок осинку, повалил, а тут председатель едет.
— Так пришел бы потом и забрал.
— Приходил, забрал; кто, не знаю. Исчезло дерево.
— Ратников, ты сейчас должен как отделение милиции работать. Как Шерлок Холмс!
— У меня и доктор Ватсон свой есть, — улыбнулся Андрей. — Богатырев, командир дружины. Он уже в газету очерк послал о том, как я похитителя собственного кабанчика нашел.
— Ты не смейся, — тоже улыбнулся Платонов. — Мне, например, эта личность — Шерлок Холмс — крайне симпатична. И знаешь чем? Универсализмом. Целый правовой институт в одном человеке — и следователь, и розыскной работник, а эксперт какой многосторонний: и баллист, и трассолог, токсиколог, в серологии прекрасно для того времени разбирался. Иногда сам приговор выносил и сам его приводил в исполнение.
— Ты научишь! — засмеялся Андрей.
— Нет, серьезно, у нас сейчас узкая специализация — это необходимо, а в идеале мы должны бы все смежное знать как свое собственное. А уж для участкового это главный хлеб.
— Я знаю…
— И вообще, по дружбе тебе скажу: смелее работай, побольше творчества, импровизации. Я бы даже сказал — предвидения. Самое лучшее, когда ты на месте преступления оказываешься раньше, чем оно совершается. Ведь если мы будем работать только по схеме: "совершил — поймали доказали — наказали", нам век с преступностью бороться. И без никакого результата.
— Знаю. Главное — не наказать, а чтобы наказывать не за что было.
"Данных о том, что беглый Агарышев может скрываться на моем участке, — размышлял Андрей, — вроде нет, но и полностью исключать такую возможность нельзя. А если все-таки предположить?.. Тогда ему надо иметь где-то убежище. У кого-нибудь в доме, в сарае? Нереально. Сразу бы заметили, и слухи бы пошли. Пока же ни слухов, ни фактов на этот счет нет. Значит, не в селе. В лесу? Тоже маловероятно. Наверняка на него уже бы натолкнулись.
В любом случае Агарышев должен быть непременно связан с кем-нибудь из местных, кто бы взял на себя заботу о нем, хотя бы о его пропитании. Кто?"
Андрей перебирал в уме самых ненадежных своих односельчан, искал возможного помощника Агарышева, пока не остановился на Генке Шпингалете.
Кличку свою дурацкую Генка издалека привез. Видно, как окрестили его там, за проволокой, так она и здесь каким-то чудом проявилась. Был он собой мелкий, но жилистый и на вид — шпана шпаной: срисовал с кого-то себе облик, а может, в кино подсмотрел: липкая челочка до глаз, сапоги гармошкой, кепочка в обтяжку и зуб золотой. А главное, чуть не по нем визжал, матерился и за нож хватался, который заправски в сапоге носил.
С участковым-то они старые и непримиримые враги были. Это ведь Андрей (он только что из армии пришел) Генку тогда задержал и в милицию доставил. И в суде свидетелем выступал.
Освободили Генку сравнительно недавно, но отбытое наказание, судя по всему, ничуть ему ума не прибавило: так все и ходил по краешку, пока в конце прошлого лета опять под следствием не оказался.
Дело так получилось. Подкараулила как-то участкового старая Евменовна, дома его ухитрилась застать:
— Андрюша, а ведь я заявление тебе несу. Для принятия мер. К лешему, охотничьему егерю, ходила — не берет, ругается, ногами топает. Ты б, говорит, не шлялась по лесам, а на печке б сидела. А если у меня характер неспокойный, если…
— Я твой характер знаю, — улыбнулся, перебивая, Андрей. — Говори, пожалуйста, о деле.
Евменовна осторожно, как на гвоздики, присела на стул, перебрала, уложила складочки юбки, перевязала платочек.
Смолоду она была красавица редкая — не зря ее тогда Афродитой землемер прозвал. И если случается, что и на склоне лет остается что-то в человеке от былой красоты — стать ли, упругая ли поступь, а то и свежий голос и ясная мудрость во взгляде, то Евменовна к старости все потеряла, живая Баба Яга стала: нос крючком, подбородок тянется к нему волосатой бородавкой, щеки ввалились, да и голос обрела другой — противный, как у пантюхинской козы. Даже в характере черты преобразились, будто и душа старела вместе с телом: была бойкая на язык — стала сварливая, девичью живость поменяла на суетливую пронырливость, вместо общительности стала надоедливой и суетливой. Никто и не заметил, как веселая фантазерка и безобидная болтушка превратилась в ярую сплетницу и выдумщицу, как сменила природный ум на упорную хитрость. И это бы еще ничего, но, смолоду привыкнув быть на виду, до сей поры любила Евменовна, чтобы о ней поговорили, вечно изобретала себе приключения, лишь бы внимание привлечь. Андрею доставало с ней хлопот. И сейчас он тоскливо ждал длинного вздорного рассказа.
— Помнишь, Андрюша, как ты мне быстро корову разыскал, — польстила для начала бабка, — теперь снова выручай, беда пришла: от мишки избавь чуть в лес не утащил.
— Какой Мишка? — не сразу понял Андрей. — Курьянов, что ли? Нужна ты ему, как же!
Евменовна законфузилась, игриво отмахнулась конопатой лапой, собрала сухие губы в ладонь:
— Андрюша, не смейся над старой — грех ведь. Какой Курьянов? Он уж до завалинки доползти не сумеет. То медведь за мной ходит. Вчера всю дорогу из Оглядкина следом перся, паразит, и мычал как корова недоеная, зашептала, приблизившись. — Знаешь, в народе говорят, если медведь вдовый, так он еще с лета бабенку себе присматривает, чтобы в берлоге теплее зиму коротать. А как бабенки нынче все крашеные, в пудре-помаде да духами обрызганные, так он ими брезгает, а я, видать, ему в аккурат пришлась. Да и немолодой уже, верно, в годах — морда и загривок седые, по себе, значит, подбирает, охальник.
"Совсем спятила", — сердито подумал Андрей, отодвигаясь.
— А чего тебя в Оглядкино занесло?
— Ну а как же? Бабы говорят, туристы там остановились, в Хмуром бору, так поговорить с ними хотела… пообщаться, — с удовольствием выговорила бабка новое слово, — новости узнать, рассказать чего.
— Правильно леший тебе посоветовал — на печке сиди, а по лесам не шляйся!
— Помоги, Андрюша, не дай бог, припрется ночью, утащит в лес — совсем ведь пропаду. Какая ему из меня сожительница!
Еще до армии — Андрей помнил — побрызгали Синереченские леса с самолета, чтоб извести какого-то вредного жучка, да так крепко побрызгали — не то что ежика, комара в лесу не осталось. В последние годы ожил старый лес, помолодел, зазвенел птицами, боровая дичь откуда-то взялась, лоси осмелели, волк за ними с севера потянулся. Вот и медведь объявился. Если, конечно, не врет Евменовна, гораздая придумывать что-то уж вовсе несуразное.
— Сходи, Андрей Сергеич, — ныла бабка, — и туристов погляди — вроде уважительные ребята, чайком с конфеткой меня напоили, да уж больно костры шибкие жгут и водки в кустах цельный мешок прячут. Да и маты такие загинают — деревья дрожат. Вот пойдешь поглядеть — и медведя застрели, ладно?
— Нельзя его стрелять, — теряя терпение, отрезал Андрей и встал. — Он на весь край небось один. На развод оставим. И ты от него не бегай, не бойся — не польстится он на такое сокровище.
— Смейся, смейся, внучок, — со злостью зашамкала Баба Яга, — кабы не заплакать тебе, злорадному! — и хлопнула дверью.
В лес Андрей все-таки пошел: туристов посмотреть следовало. Нашел он их легко, поздоровался, осмотрелся. Ни "шибкого" костра, ни водочных бутылок не обнаружил. Ребята оказались аккуратные, из настоящих путешественников. Стоянку держали в порядке: палатки туго натянуты, костерок обложен камнями — не поленились с речки натаскать, топоры торчали в старом пеньке, а не в живом дереве, как иногда бывает, даже ямка для мусора отрыта и прикрыта от мух лапником.
Медведя они, оказывается, тоже видели — приходил под утро, чисто вылизал немытую с вечера посуду, погремел пустыми банками в помойке и ушел, "ничего не сказав".