Одинокий колдун

Мать лежала при смерти в соседней комнате их квартиры; Димка вспомнил об этом сразу, как проснулся. Отец, наверно, опять не спал, дежурил ночью у ее постели. Раньше, до болезни мамы, Димка не думал никогда, что отец ее так сильно любит, станет так горевать и падать духом. Димке иногда становилось стыдно, казалось, что сам какой-то бесчувственный, горя и слез у него было меньше. Маму он очень жалел, огорчался, что умирает такой молодой, еще и пятидесяти нет. Но кушать все равно хотелось, и гулять хотелось, с друганами шастать (а папа почти не ел и никуда не выходил). Ведь мама болела давно, больше месяца лежала в больнице, потом уже дома лежала, когда врачи после операции сказали, что она безнадежная.

Разбудил его звонок в дверь. Отец, тетка и бабушка не шли отпирать замки, — могли ведь так устать, что ничего не слышали. Пришлось Димке вылезать наспех из теплой постели. Утро было холодное: в их доме еще не топили, хотя заканчивался октябрь, и окон они с отцом еще не заклеили, не до того пока. У него валил изо рта пар, пока с еканьем, в одних трусах бежал в прихожую; отпер. На пороге стоял толстый старый мужик, из-за спины мужика выглядывала их соседка по площадке, бабулька Анисья.

— Димка, зови отца, — строго сказала мальчику Анисья. — Я вам священника привела!

— А нам не надо священника, — оскорбленно возразил мальчик. — Мы все атеисты.

Его, тринадцатилетнего пионера, возмутили отсталые происки старушенции. Но все в это утро пошло неправильно, наперекосяк. Попа впустили к матери! Сам отец вышел в коридор, буркнул что-то приветственное тому мужику в черном замызганном пальто и повел в комнату матери. И даже маму оставили наедине с попом — исповедываться! А отец зашел к Димке на кухню и попросил:

— Слышь, парень, про то, что к маме нашей священник приходил, никому ни слова. Молчок. Усвоил? А то пересудов не оберешься.

— Зачем же ты его пустил? — спросил с возмущением сын.

Отец беспомощно пожал плечами.

— Она так захотела. Сама на днях говорила с Анисьей, та ведь известная богомолка, мать ее просила попа привести. Столько лет прожили, никогда наша мать религиозной не была. Видишь, что-то теперь в ней поменялось. И не нам судить-рядить, ты уж пойми.

— Да я ничего, — вяло кивнул Димка. — От попа этого кислым воняет.

В этот момент громко пукнула в туалете бабушка, она мучалась запорами и подолгу сидела там по утрам. Отец курил у форточки, Димка завтракал двумя подгоревшими котлетами — никто в доме, кроме мамы, не умел толком готовить. Тетка ела хлеб с маслом. Пили чай. Так прошло около часа. Наконец, высунулся из комнаты поп, попросил зайти отца. После чего Димку огорошили странным заданием: бежать на почтамт, посылать телеграмму в город Новгород, какому-то Егору о том, что умирает мать.

Так Димка узнал, что у него имеется старший брат.

На следующее утро он встречал этого брата на Московском вокзале. Мама умерла ночью и лежала в красном гробу на двух табуретах, посреди освобожденной от мебели гостиной. Димка ночью слушал через дверь, как она умирала: стонала от приступов боли, кричала, громко дышала, а папа плакал и почему-то просил простить его за все. Димка быстро вышагивал от своей комнаты до кухни и обратно, а войти к маме, пока была живой, не решился. До рассвета бабушка закрыла зеркала полотенцами, заходили в квартиру соседские тетки и старухи, запаливали свечи, и запах горящего воска смешался с омерзительными ароматами мазей, лекарств, огуречного одеколона, которым полили гроб. Появились венки. Он был рад, что хоть на время мог уехать прочь из квартиры.

Отец ему кое-что рассказал про брата. У мамы когда-то, до Димки еще, была другая семья (и у папы была другая семья, но без детей, — чего только не узнаешь в дни похорон), и был сын. Но они с папой встретились, влюбились сильно, решили жить заново и пожениться. Ее первый сын Егор остался со своим отцом, и мама его больше никогда не видела. Это был тот грех, то беспокойство, из-за которого она захотела переговорить со священником, будто бы поп сможет тут чего исправить. Мама захотела увидеться с первым сыном перед тем, как умрет, да не успела.

Ночью, когда врачи из морга зачем-то кромсали тело покойной, отец и тетка в другой комнате говорили об этом новоявленном родственнике. У него жизнь сложилась нелегко: погиб отец, он сам попал в больницу и долго чем-то болел, а потом жил несколько лет в Новгороде, в детдоме. Дима стал догадываться по уклончивому бормотанию отца, тем более по ровным и колючим репликам тетки, которые срывались у нее, как стрелы в полет, что Егор этот в своем детдоме наверняка плохо воспитывался. Набрался от сирот и хулиганов вредных привычек по самую шею. Поэтому с ним ухо востро держать придется. Самому болтать поменьше — болтун находка для бандита; следить и слушать очень-очень внимательно. Ни на какие затеи и провокации старшего братца не поддаваться!

Димка проникся живейшим интересом: получалось, что он идет на очную явку с диверсантом, предстоит стойко и хитро разоблачать братца-урку. На встречу Димка прихватил мощную рогатку и пригоршню тяжеленьких стальных пулек (из проволоки кусачками гнул), не забыл небольшой ладный кастет в потайной карман куртки засунуть. В своем дворе он тоже боевого пороха нюхнул, ни опасностей, ни стычек не избегал — а готовился к ним заблаговременно.

Ему по неопытности не удалось выяснить, на какой путь прибывает нужный поезд. Побегал по вокзальным залам, сквозь толпы пассажиров и завалы из спящих бомжей и пьяниц. Наконец, решил стоять на самом видном месте — у памятника В. И. Ленину. От скуки читал плакаты, качающиеся от сквозняка над испорченным табло для расписания поездов: ЭКОНОМИКА ДОЛЖНА БЫТЬ ЭКОНОМНОЙ и ТЕЗИСЫ АПРЕЛЬСКОГО ПЛЕНУМА ЦК КПСС В ЖИЗНЬ! Димка слегка разбирался в политике, знал, что теперь есть такой юный генсекретарь (у которого то ли присутствует, то ли отсутствует огромная клякса на лысой голове, о чем спорили все взрослые) по фамилии Горбачев, он любит народ и хочет все изменить к лучшему. Лично Димку все устраивало, как оно есть.

Высматривал он молодых приезжих разбойного и тюремного вида: таких хватало, они вваливались в зал сквозь вертящиеся стеклянные двери и спешили улизнуть от пытливых взглядов милиционеров, которых тоже хватало. За некоторыми, самыми «крутыми» мужиками Димка пускался в погоню, бесстрашно пытал у них:

— Здравствуйте, а вы не Егор? Не мой брат из Новгорода?

Некоторые из страшилищ охотно соглашались быть Егорами, но чуткий Димка видел — туфту гонят бандиты. Отбегал к памятнику и снова ждал.

Заприметил, но не обратил внимания на одного паренька, не особо высокого или рослого, в кирзовых сапогах, мятых черных брюках и зеленой ветровке, с линялым рюкзаком на одном плече: дачник или рыбак, или с болот ягодник на электричке вернулся.

Был парень худой, болезненный, на длинном носу болтались очки в толстой дешевой оправе. Войдя в зал, дачник огляделся и сразу потопал к Димке. Димка глядел на приближающегося, все больше уверяясь, что никакой это не брат-диверсант, брату около двадцати трех должно быть, а этому шибзику и двадцати-то нет.

— Привет, — сказал ему парень. — Ты меня не ищи, я уже нашелся. Извини, даже не знаю, как тебя зовут.

— Чего надо? — спросил Димка. — Милицию для тебя сей секунд устрою. Хочешь?

— Я Егор, твой старший брат. Нашу маму проведать приехал, вы меня телеграммой вызвали.

— Ну ладно, тогда я Дима, — и меньшой протянул руку для пожатия. — Ты уже опоздал, мама ночью умерла. Сегодня хоронить будут.

— Так что, мне не нужно ехать? — растерянно спросил Егор.

— Я тебя не гоню, — объяснил Димка. — Поехали на квартиру, на гроб поглядишь, можешь и на кладбище съездить. Все на тебя хотят посмотреть.

Они вышли из здания вокзала, пошли на остановку трамвая, все еще разглядывая друг друга.

— Это правда, что тебя долго в больнице держали, ну, под замком? — спросил невзначай Димка.