Дверь в...

- Не говори так… - прошептала я.

- Но это правда, - настаивал Эдвард, нахмурившись на мое негодование. – Несмотря на присутствие интеллекта, люди в своем большинстве – глупы и раздражающи. Да, есть перспективные представители, но они в меньшинстве! И мне не нравится быть среди тех, кого привык считать безмозглой и убогой едой. Прикидываться таким же безмозглым – ужасно унизительно. Я хочу чувствовать себя нормальным.

Слушать подобное было отвратительно. Мне хотелось заткнуть уши руками.

- Конечно, твои друзья-вампиры куда умнее и приятнее! – выдавила я язвительно.

- Нет, - к моему удивлению, не согласился Эдвард. – Здешние вампиры точно такие же, как и люди – глупые, черствые, но ко всему прочему еще и высокомерные, зазнавшиеся выскочки, считающие себя лучше и умнее других.

- Твои слова звучат точно так же, - заметила я, но Эдвард покачал головой.

- Я никого не убиваю, даже тех, кто заслуживает, - на секунду он злобно обнажил зубы, затем продолжил: - Ваши вампиры не развиваются. Изобилие развратило их натуру, они остаются примитивны – пьют, закапывают трупы, снова пьют. Их больше ничего не интересует, они точно животные, только с мозгами, правда, они ими не пользуются. Да и зачем, если пища легкодоступна?

- Я думала, они тебе нравятся, - удивилась я, но Эдвард не согласился, фыркнув с отвращением:

- Их жизнь для меня – как запретный плод, наркотик, который хочется попробовать. Привлекает, возбуждает аппетит. Однако я понимаю, что это все-таки наркотик, несущий вред в конечном итоге. Одна часть меня хочет окунуться в это с головой и позволить себе забыться – то, чего я никогда не мог и не смогу сделать в собственном мире. Другая часть меня понимает, что такая жизнь – не для меня, я слишком развит для этого. Мне быстро… наскучит. Я стану жалеть…

- Тебя никто не заставляет… - добавила я шепотом.

- Ваши человеческие законы – зверские, - продолжал Эдвард объяснять, в его голосе продолжало звучать раздражение. - Столько бессмысленных правил, которые надо исполнять! Ваши вампирские законы сводятся к одному, и он тоже меня не устраивает, ведь это предполагает убийство невинных людей, и неважно, достойны они в моем понимании жизни или нет. Я никогда не стоял перед подобным выбором, для меня это… дико. Я хочу домой, Белла, - закончил он устало. – Пойдем со мной?

- Прости… - я часто заморгала, чтобы сдержать слезы, присела на стул напротив. – Но я то же самое чувствую по отношению к твоему миру. Для меня кровь в бутылках – отвратительно, люди на фермах – дико и неправильно. Я не смогу смириться с этим.

Я придвинула стул еще ближе, взяла Эдварда за руку.

- Может, ты все-таки останешься и потихонечку привыкнешь? – предложила я. - Моя жизнь достаточно длинная, чтобы повидать все, что ты захочешь. В конце концов, у тебя в запасе – вечность! Двадцать или тридцать лет для тебя – ничто. Успеешь вернуться в свой мир, когда я надоем тебе. – Вот и все, я это сказала.

Но Эдвард не выглядел вдохновленным моей идеей.

- Я не хочу смотреть, как ты стареешь, а затем умрешь, - скривился он на перспективу, которую я обрисовала. – И не хочу жить здесь двадцать или тридцать лет, года для меня вполне достаточно! Я хочудомой, Белла!

Значит, о любви речи не идет, с болью поняла я.

- Что ж, я не мешаю твоему возвращению, - я встала, закинула в рот виноградинку из вазочки и отправилась одеваться на работу, игнорируя рычание, раздавшееся мне вслед.

И на следующее утро Эдвард вернулся с оранжевыми глазами.

Сначала я не поверила, думала, что-то стало с освещением в прихожей. Но затем Эдвард сказал:

- Я никого не убивал, это был мертвый человек.

И тогда мне все стало ясно. Боль в груди от его предательства заставила меня отступить назад и потупить взор, я задохнулась от ужаса, не желая знать, что Эдвард делал этой ночью. Почему опустился до того, чтобы все-таки пить человеческую кровь, хотя только накануне уверял, насколько ему претит подобный образ жизни.

Он попытался обнять меня за плечи, но я отшатнулась к стене. Он меня целовал, но я замерла и напряженно стояла, не отвечая.

- Ну, что за глупости? – сердился он, добиваясь от меня взаимности. – Белла, это нелепо, я не совершил ничего плохого. Джеймс просто отдал мне мертвеца, я сделал всего несколько глотков! Ты же мне не позволяешь…

Случилось то, чего я боялась. Эдвард менялся, менялись его взгляды, впитанные за десять веков. Вседозволенность превращала его в монстра – в того, кем он и являлся, того, от кого бабушка защищала наш мир, не подозревая, что он давно заселен ими. Эдвард говорил, что хотел бы попробовать «наркотики». Что ж, он не удержался и попробовал их.

- Я вообще не понимаю, почему ты злишься! – оставив меня страдать у стены, он отступил и возмущенно высказывался. – Какое тебе дело до моего морального облика, если ты все равно не собираешься идти со мной, разделить мое существование?! Я хочу попробовать, что такое быть настоящим вампиром, прежде чем уйду. Мне выпал шанс, а я его бездарно трачу! Все ради тебя, только мое самопожертвование тебе не нужно. Мы расстанемся через несколько месяцев. Позволь мне быть собой, - и с этими ужасными словами он ушел в комнату, раздраженно плюхнулся в кресло. – Если хочешь, я сегодня же уйду, - добавил глухим голосом.

Но я не смогла его выгнать. Понимала, что должна, но наше совместное время действительно утекало сквозь пальцы. Я подумала, что это слишком эгоистично с моей стороны – поставить ему условие, но первой нарушить его. Это условие имело смысл только, если бы мы были вместе. Но если расставание неизбежно, я не имела никакого права принуждать Эдварда отказаться от того, что он так жаждет.

Поначалу казалось, что вскоре я его окончательно потеряю. Эдвард одичает, как те, другие, станет высокомерен и жесток. Он возвращался домой удовлетворенным, и его глаза становились краснее с каждым днем. Я больше не спрашивала, как он проводит ночи, не хотела знать подробностей. Только однажды предупредила, что красные глаза – не лучший способ затеряться среди людей.

Эдвард ничего не ответил, но совет во внимание явно принял. Его глаза с тех пор немного посветлели и сохраняли оранжевый оттенок с вкраплениями бордового по краям, и если не присматриваться, казались карими. Очевидно, что он точно знал, когда следует остановиться, чтобы его радужка не приобрела пугающий красный блеск.