Страница 17 из 17
— Кровь, — шепчут в толпе, — кровь текст… Беззвучно зарыдала Дуняша.
Большов озверел. Всю годами скопленную злобу, всю жажду мести, что томила его в тюрьмах и лагерях, высвобождает он сейчас в бешеном ликовании. Это его час. Ради этого он смирял в себе сердце, терпел, покорялся, влачил жалкое существование. Он сечет не мальчишку, не комиссаровского сына, а всех своих недругов, всю Советскую власть.
Дикий крик размыкает спекшиеся Колькины губы. Он кричит истошно, неумолчно, на одной пронзительной ноте. И вдруг смолк, и молчание его стало общей, невыносимой тишиной.
— Genug! — крикнул Каспа. — Genug! [5]
Но Большов не сразу остановился. Наконец он кончил размахивать ремнем, вытер пучком травы пряжку, отряхнул с лица пот.
Надежда Петровна кинулась к сыну. Мимо Каспы, мимо солдат, и никто не успел ее остановить. Она прикрыла шалью иссеченное тело сына, скинула головной платок и стала стирать кровь с его шеи, плеч, спины.
— Fort! — крикнул Каспа, направляя на нее коня. — Geh fort! [6]
И тут произошло нечто странное, о чем потом долго говорили в деревне, да и по всей окрестности, как говорят в сельских местностях о явлениях непонятных, будто порожденных потусторонними силами. Услышав окрик Каспы, Надежда Петровна подняла на него глаза. Свидетели утверждали, что такого взгляда у живого человека не бывает. В темном, ночном ее взоре была не злость, не ненависть, а то, что больше злости, страшнее ненависти, что-то завораживающее, как взгляд василиска, грозное, как судьба.
Каспа чуть завалился в седле, словно наскочил на незримую преграду. Всхрапнул и косо выкатил голубоватый белок его тощий конь.
— Augen neider!.. Hosttu? — закричал Каспа [7].
И переводчик, бледный как бумага, шепнул Петровне:
— Глаза!.. Глаза опусти!..
Но толи не слышала Надежда Петровна, то ли не хотела слышать, она не отвела взгляда Казалось, ее страшно выкаченные глаза выскочат из орбит и раскаленными каплями падут на обидчика Не властна была Надежда Петровна над своим взглядом. В огне его сотворилось рождение из простой женщины, труженицы, жены, матери — неистовой Петровны, крестьянской предводительницы.
Не выдержали надорванные алкоголем нервы Каспы, он повернул коня и, разломив толпу, поскакал прочь…
* * *
Под вечер. Надежда Петровна — у постели сына. Наклоняется над ним слава богу, уснул. Поправив одеяло, выходит в сени и жадно пьет воду из кадки. Нашаривает в потемках огурец и начинает его жевать. На крыльце темнеет какая-то фигура. Кроваво-красное закатное небо за спиной человека позволяет видеть лишь его силуэт.
Надежда Петровна вышла на крыльцо.
— Простите, — тихо говорит солдат с интеллигентным лицом. — Может быть, вам нужны медикаменты… Вот, я принес… — Его русский язык чист и лишен акцента, лишь чрезмерная отчетливость произношения выдает иностранца.
— Нет, пан, нам ничего не надо, — равнодушно говорит Надежда Петровна.
— Это для вашего сына.
— Спасибо, пан, вы уж довольно для него постарались. — Надежда Петровна хрустит огурцом.
— Но при чем тут я?! — покраснев, вскричал солдат.
— А здорово все-таки ты по-русски балакаешь, — тем же равнодушным голосом сказала Надежда Петровна.
— Я — славист… Скажите, за что вы так ненавидите нас? У вас случилось огромное несчастье, я понимаю. Но разве ваша ненависть до этого была меньше?
— Неглупый!.. — сухо усмехнулась Надежда Петровна.
— Разве каждый немецкий солдат — фашист! — понизив голос, продолжает немец. — Мы подневольные: нас гонят — мы идем. Мы бессильны против государства, как и все маленькие люди на земле. Но у меня и у многих товарищей нет ненависти к русским…
— Слушай, пан! Кто к кому пришел? Мы к вам или вы к нам? Твой сын лежит избитый и опозоренный или мой?.. Почему ты на моей земле, почему в моей хате? Мы вас звали, мы вас обижали?..
— Это правда!.. Но поймите меня. Война кончится когда-нибудь, а ненависть останется. Но Германия вовсе не заслуживает ненависти. Ведь кроме настоящего есть еще и прошлое. Прошлое великого народа с великой культурой.
Германия делала мир лучше, добрее, богаче мыслями и чувствами… Я говорю впустую?
— Впустую, пан.
— Горько это и страшно!..
— Вот когда вы вернетесь в свои пределы и хоть маленько почувствуете, что значит жить под врагом, тогда посмотрим. Может, мы вспомним, что вы когда-то хорошее людям делали. А пока, пан, промеж нас может быть только один разговор, сам знаешь какой. — Надежда Петровна отшвырнула недоеденный огурец и прошла назад в дом.
Немецкий солдат медленно и задумчиво побрел по улице, озаренной последним багрянцем заходящего солнца…
* * *
Ночь. Надежда Петровна сидит у постели сына. Слышится слабый шорох, дверь чуть приоткрывается и в горницу заглядывает Дуня.
Надежда Петровна выходит к ней.
— Как он?..
— Затих… спит.
— Можно мне остаться?
— А коли обход? Забыла ночевать по чужим хатам запрещено.
— Да ну их!..
— Не «нукай»! Хватит их нашим горем тешить. Ступай домой. Огородами иди, часовые не заметят.
— Тетя Надь!..
— Ступай!.. Ступай!..
Дуняша уходит. Надежда Петровна возвращается к постели сына. Колька сидит, упираясь спиной в подушку, но глаза его закрыты. Неожиданно он начинает смеяться, вначале тихо, потом все громче и громче.
Надежда Петровна склоняется над ним, обнимает, пытается уложить.
— Что ты, сыночек?.. Успокойся… Хочешь пить?..
— Дунь?.. — говорит Колька и открывает ярко заблестевшие в темноте глаза. — А здорово я их обхитрил!.. Они меня по всей деревне искали, а я в лесу отсиделся. Дунь, давай вместе в лес уйдем…
— Это я, сыночек, мати…
Но Колька не слышит и не узнает матери.
— Дунь, ну пойди сюда… Что ты такая робкая?. O-o-o! — закричал он вдруг и сбросил прочь одеяло. — Жарко!. Не могу, жарко! — И он принялся сдирать с себя рубашку.
— Что ты, сыночка!.. Ляжь! Я водичкой тебя полью… Только ляжь!..
— Жарко!.. Мама!.. — вскричал Колька, и с этим последним сознательным словом он вскочил, кинулся к двери.
Петровна хотела его удержать, но он с дикой силой отшвырнул ее, выскочил в сени, затем на улицу.
Петровна приподнялась с полу, взгляд ее упал на лампаду, теплившуюся под образом. Желтый огонек трепетал на суровом лице Саваофа.
— Господи!.. — ударила трехперстной щепотью в лоб, в грудь, в плечи Петровна, но больше не успела произнести ни слова.
На улице раздался выстрел, затем — второй. Петровна подползла к окну, отдернула занавеску. Посреди улицы, в лунном свете, серебристо растекающемся по белой рубашке, лежал ее мертвый сын.
Петровна отвернулась. Под руку ей попал металлический ковшик. Она размахнулась — и погасла разлетевшаяся вдребезги лампада, грохнулась на пол разбитая икона. Все погрузилось во тьму…
* * *
…Курень садовника на краю черного спаленного сада. За горизонтом слышится непрерывный грохот. Порой сизая туча озаряется трепетным, бледно-зеленым светом, похожим на сполох. Вокруг садовника по-давешнему расположились бабы и девки.
— Дедушка, ну сказывай дальше! — пристает к старику Софья. Дед прислушивается к далекому шуму боя.
— Об чем это я?.. — спрашивает в рассеянности.
— Ну как дракон жителей полонил, и светлый витязь к ним явился…
— Да, значит, явился к полонянам светлый витязь. Был он из наших курянин, потому еще древний Боян peк: «А мои куряне — ведомые кмети…».
В курень быстро входит Петровна, кивнула Дуняше, чтоб покараулила снаружи. Девушка сразу вышла.
— Слушай сюда, бабы! Наши ведут бои за Суджу, через день-другой будут здесь. Велено помочь наступлению и освобождаться своей мочью. Нынче партизаны выйдут из леса, мы должны подготовить встречу.
Бабы заволновались:
— А чего мы можем, Петровна? У нас, окромя рогачей да вил, никакого оружия.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.