Председатель (сборник)

— Тпру… закуривай!.. — баском говорит парень лошаденке, сворачивает плуг на бок, быстро и ладно выпрягает коня и, пустив его на траву, тянется за тавлинкой.

Он успевает свернуть папироску из табачной пыли и прикурить от кресала, когда подошли девушки. Это Дуняша и ее подруга — быстроглазая Химка Девушки поздоровались с парнем, и Химка отошла в сторону, как и полагается при встрече тех, кого в деревне давно уже объявили женихом и невестой.

— Ты чего не пришла вчера? — спросил Колька Крыченков Дуняшу. — Я до самого комендантского часа ждал.

— Не могла… — ответила та тихо.

— А чего ты делала? — с тревогой спросил Колька.

— Стирала я. С фрицевыми поносками допоздна на реке провозилась…

— Вчера потеха была, — со смехом говорит Колька. — Каспа баб спасал! Он огляделся, обнаружил старое воронье гнездо, нахлобучил на голову, из нескольких соломинок сделал себе усы и, подобрав кривую орясину, взобрался на костлявую спину лошаденки. У Кольки — несомненные актерские способности.

Он вытянул тонкую шею, выпучил глаза, задвигал соломенными усами и стал, ни дать ни взять, Каспа в излюбленной роли.

Девчата рассмеялись.

— Юные поселянки, — важно и тупо проговорил Колька, — я есть добрый рыцарь Дон Кихот…

Испуганно охнула Химка — из оврага вылез кривой помощник старосты.

— Вон-на! — проговорил он с каким-то удовольствием. — В рабочее время тиятрами пробавляемся!.. Так и запишем. — Он вынул из кармана засаленную книжицу.

— Не, пан! — испуганно вскричала Дуняша. — Мы свой урок выполнили. Домой идем.

— Петриченкова и Носкова?.. — Помощник старосты поглядел на Дуняшину подругу. — Ладно, это мы проверим. А ты, скажешь, тоже выполнил урок? обратился он к Кольке.

— Уж и покурить нельзя? — независимо, хоть и с беспокойством, ответил тот.

— Всыпят десяток горячих, будешь знать перекур… и за тиятры еще надбавят! — пообещал помощник старосты и, спрятав книжицу, зашагал прочь.

— Коль, что же это?.. Неужто тебя накажут? — со слезами заговорила Дуняша.

— Еще чего! — хорохорился Колька. — Подумаешь, испугал!.. Пусть только тронут, сразу к партизанам уйду.

— Будь я мужчиной, дня бы здесь не осталась, — заметила Химка.

— Нешто я виноват? — обиженно сказал Колька. — Когда наши в лес уходили, у меня, как на грех, пятку нарвало… А знаете, третьего дня пошел я в Крупецкий бор и стал сигналы подавать. И куковал, и глухарем щелкал, и дроздом свистел — ни черта!..

— Тс! — предупредила Химка — Может, этот черт кривой где хоронится.

— Ну его к дьяволу!.. Дунь!..

Он быстро нагибается и целует Дуняшу в краешек рта.

— С ума сошел!

— Есть маленько!.. — Колька пытается повторить маневр, но сейчас Дуняша начеку и ловко увертывается.

Девушки со смехом убегают. Колька победно глядит им вслед…

* * *

Раннее утро. Задами деревни пробираются Надежда Петровна и Анна Сергеевна.

— Помощник старосты донес, — говорит Анна Сергеевна.

— Теперь одна надежда, что Каспа бухой, — говорит Надежда Петровна Коли он Дон Кихотом себя мнит, будет нам защита.

— Это точно! — подтвердила Анна Сергеевна — Но если трезвый, лучше не суйся, Петровна…

— Слава богу, тверезый он редко бывает… Женщины подошли к избе, выделяющейся среди других изб своим опрятным, даже нарядным видом.

— Ты поувертливей будешь, пошукай, какой он, — попросила Надежда Петровна — Главное, на усы гляди. — Ежели торчком стоят, значит, пьяный. Ежели…

— Да знаю!.. — Анна Сергеевна скользнула под ветку рябины и скрылась в зарослях.

Некоторое время слышны лишь шаги прохаживающегося возле крыльца часового и знакомая песня о «льющихся слезах», которую он мелодично насвистывал. Затем из-за кустов бесшумно выскользнула Анна Сергеевна.

— Беда, Петровна, усы книзу висят!..

Староста Большов отпил рассолу из глиняной посудины и поставил ее на стол.

— Помилуй малова, пан, — смиренно просит Надежда Петровна. — Неровен час — забьют.

— Не забьют, — скучным голосом отзывается Большов. — Всыпят горяченьких в пропорции, только умней станет.

По огуречной лужице на столе поползла, увязая лапками, крупная изумрудная муха Большов прихлопнул муху и счистил с ладони мушиную грязь.

— Нельзя, пан, молодого юношу, как нагадившего кобеля, перед всем народом сечь. Нельзя, чтобы соседи, дружки, невеста, чтобы мать, его рожавшая, видела, как он, голый, в своей крови вертится. Да это ж хуже, чем сто раз убить человека!

— Вон как заговорила, комиссарша! — с насмешкой и горечью произнес Большов.

— Какие же мы комиссары? Мы всю жизнь с косой и плугом дружили, с зари до зари робили, смертельно уставали…

— Бреши больше, комиссарша!

— Если ты насчет мужа моего намекаешь, что он партейный, так с него и спрашивай.

— Придет время — спросим… А меня и мою семью вы помиловали? распаляясь гневом, загремел староста— Когда наше хозяйство, трудом и потом нажитое, отобрали, а нас по этапу погнали, хоть один из вас заступился? Хоть один из вас детей моих пожалел?.. Я тогда себе зарок положил: все перенесть и не сдохнуть, и с вас, сволочей, ответ взять!.. Меня в тюрьмах и лагерях гноили, по ссылкам мытарили, детей от меня отторгли, жену в могилу свели, а я все сдюжил, все стерпел и вернулся, и теперь я над вами как господний карающий меч!

Большов громко икнул.

— Да, пан, ты — власть. Помилуй сына, век буду Бога за тебя молить! Надежда Петровна опускается на колени, низко кланяется. — Вот весь мой нажиток, ничего не утаила — Она достала из-за пазухи и развязала узелочек: в нем серьги, обручальное кольцо, брошки, мониста, нательный серебряный крест, оклад с иконы, две старинные золотые монеты и золотая зубная коронка. — Прими в благодарность.

Большов небрежно берет узелок и швыряет в ящик комода.

— Ладно! За филон его сечь не будут.

— Спасибо, пан!.. — По лицу Надежды Петровны покатились слезы. Она взяла милостиво протянутую руку старосты и поцеловала.

— А что тиятры показывал, за это его высекут… И брысь отсюда, комиссарша!.. — с ненавистью гаркнул Большов.

Над деревней неумолчно разносятся тяжкие вздохи подвешенного к ветви дуба чугунного рельса, по которому помощник старосты колотит железной полосой.

Немецкие солдаты выгоняют из домов людей. Неохотно, медленно бредут люди к деревенской площади. Солдаты подталкивают их в спины прикладами автоматов..

Уныло стонет рельс. Растет толпа на площади. Над толпой маячит на коне Каспа. Усы его обвисли, в белых глазах смертная тоска. В переднем ряду, ближе к лобному месту, — Надежда Петровна, рядом — преданная Анна Сергеевна, чуть поодаль — Дуняша, Комариха…

— В Сужде молодых ребят да девок бензином облили и живьем сожгли… бормочет Комариха.

Из темной деревенской тюрьмы двое понятых приводят Кольку. Он мертвенно бледен, рыжеватые волосы торчат перьями — несчастный, затравленный, полумертвый от страха звереныш.

Ухает, стонет било…

Что-то крикнул с коня Каспа, к нему посунулся худощавый, подслепой толмач. Понятые сорвали с Кольки одежду. Он сжался, прикрыл ладонями низ живота Толпа дружно потупилась. Каспа снова что-то проорал. Толмач перевел его слова старосте. Большов поднял руку, замолкло било.

— Слышь! — гаркнул староста. — Не отворачиваться!.. Голов не опускать!.. Глаз не отводить!.. Плетей захотели?..

Понятые повалили Кольку на траву. Один сел ему на плечи, другой — на ноги, помощник старосты поднял ременную плеть, и первый удар обрушился на Колькину спину.

Колька молчит. То ли старание начало превосходить умение, то ли мало силы в его кривом теле, но Каспа прохрипел недовольно:

— Schwach!..

И староста понял его без переводчика. Он сорвал с себя широкий флотский ремень с медной пряжкой и принялся с оттяжкой и точностью, выверенной ненавистью, охаживать беззащитное тело.

Толпа охнула, качнулась.

— Не гляди! — шепнула Анна Сергеевна Крыченковой. Та будто не слышала. Губы ее шевелились, она то ли считала удары, то ли молилась, то ли проклинала.