Елизавета I

Однако в этот момент Лестер думал о чём угодно, только не об этом. Он метался день и ночь, урывая время для сна и еды прямо на рабочем месте, отчаянно пытаясь вооружить и подготовить к бою армию, расквартированную у Тильбюри. Он был сведущим интендантом, а во время короткой экспедиции в Нидерланды несколько лет назад успел приобрести и некоторый боевой опыт и понимал, что любая схватка с войском Альбы будет равноценна самоубийству. С тех пор как он узнал об отплытии Армады из Испании, ему казалось, что он живёт в непрерывном кошмаре; ощущение нереальности происходящего усиливалось от того, что Елизавета предсказывала войну с Филиппом едва ли не с момента своей коронации, и он уже начал думать, что её опасения никогда не сбудутся.

Испанские галеоны были громадны; Лестер мало что понимал в навигации, но в артиллерии кое-что смыслил и не мог себе представить, как можно потопить эти суда, которые английские разведчики сравнивали с плавучими крепостями. Он не знал, чего на самом деле стоят его необученные солдаты, но, представляя себе герцога Альбу, испанских алебардистов и пикинёров, мощь испанских пушек, считал, что единственный возможный исход для них — это поражение.

   — Не беспокойся, — негромко сказала Елизавета. — Я не хочу знать об армии. Я знаю, Роберт, ты сделал максимум возможного с тем, что есть в твоём распоряжении.

   — У них мало оружия и совсем нет опыта, но мужества не занимать. Никто из них не изменит тебе ни при каких обстоятельствах.

   — Знаю. — Внезапно она подняла на него глаза. — Я вижу, что ты отчаиваешься. Ты считаешь, что всё против нас, а в нашу пользу ничего?

   — Я не могу, как ты, верить, что нас спасёт шайка пиратов и несколько судёнышек. Мне бы хотелось, чтобы у нас была мощная армия и мы могли бы помериться силами с испанцами на поле битвы.

   — Исход битвы зависит от многого, а англичане всегда сражались на море лучше, чем на суше. Наши моряки понимают: если Филипп победит, он вздёрнет их всех до одного на реях, и это придаёт им сил. Он не забыл ни Кадиса, ни захваченных у него кораблей с сокровищами.

   — Если он победит, нам всем придётся туго, — медленно проговорил Лестер.

   — Несомненно. Он казнит меня, а также тебя, Бэрли и большую часть государственного совета. Но ему не видать победы, Роберт. — Внезапно Елизавета встала. — Не для того я убила шотландскую королеву и отправила на эшафот столько собственных подданных, чтобы в конце концов отдать Англию Филиппу. Ему не видать победы, а его корабли никогда не бросят якорь в английском порту. Вот во что я верю и приказываю тебе разделить мою веру. Я отправлюсь в Тильбюри и обращусь к твоему войску; я должна им показать, что не боюсь Филиппа. И Бог свидетель, я его и в самом деле больше не боюсь.

   — Ты думаешь, Бог дарует нам победу? — спросил Лестер. У него пробудился интерес к религии; она помогала ему избавиться от тревожных мыслей.

   — Я думаю, мы возьмём её сами, — ответила королева.

   — Если мы победим, то только благодаря тебе, — сказал он.

   — Это не совсем так, Роберт. Но если бы я сейчас дрогнула, мы бы наверняка проиграли. Поэтому я не намерена паниковать и не позволю этого другим... Найди Бэрли и скажи ему, что сегодня вечером я отправлюсь на барке в Уайтхолл. Я хочу, чтобы со мной был ты и надлежащая свита, музыканты и факельщики. Там я напишу обращение к народу. Но сначала лондонцы должны увидеть меня и убедиться, что вокруг меня ничего не изменилось. Я ничего не боюсь, и я их не покинула. А теперь оставь меня.

В девять часов вечера барка королевы двинулась вверх по Темзе, и люди, столпившиеся по обоим берегам реки и плывущие на лодках следом за процессией, в свете пылающих факелов видели одетую в ярко-жёлтое платье королеву, сидящую на корме под алым балдахином; её окружала блестящая свита из дам и джентльменов. Она улыбалась, изо всех сил махала рукой и, слыша со всех сторон приветственные клики, вытирала слёзы. За её креслом стоял граф Лестер, а рядом с ним — недавно появившийся при дворе его молодой пасынок Роберт Девре, граф Эссекский, которому Лестер оказывал покровительство. Такое пышное зрелище представляла собой любая поездка королевы, даже самая непродолжительная, и ведущие к набережным Темзы улицы были забиты возбуждённой толпой. Поскольку вражеский флот находился у английских берегов в пределах видимости, всем казалось, что её появление в этот момент преисполнено особого значения. Королева по-прежнему остаётся в Лондоне, она не утратила самообладания и не поддалась панике, не перебралась в Тауэр или какую-нибудь защищённую крепость, она так же ярко накрашена и увешана сверкающими драгоценностями и, кажется, так уверена в себе, как будто только что одержала решительную победу. В толпе ходили слухи, будто битва уже произошла и вся Армада отправлена на дно.

Прибыв на Уайтхолл, Елизавета прошла прямо в свои покои, переоделась из тяжёлого платья в просторный пеньюар и села с Бэрли готовить обращение к народу и речь, с которой она выступит перед армией в Тильбюри. Около полуночи она получила с западного побережья донесение о том, что Армада не обратила внимания на английский флот в плимутской бухте и, обогнув южное побережье Англии, вошла в Ла-Манш.

Семь дней английский и испанский флоты вели бой на параллельных курсах. Выйдя из Плимута, Говард Эффингемский и его капитаны, Дрейк и Хокинс, при строились Армаде в хвост и в первой же схватке повредили несколько тяжёлых галеонов, что замедлило их ход. Благодаря непревзойдённому умению маневрировать англичане не понесли потерь; вновь и вновь повторяя свои атаки, они никогда не подходили к вражеским кораблям на близкое расстояние, чтобы не допустить абордажа. Залпы их орудий были точны, другого выхода не было, поскольку у англичан уже были на исходе боеприпасы; ход Армады замедлился; всё больше искалеченных испанских кораблей, отстав от строя, беспомощно дрейфовало по воле волн. Это не было сражение, как его понимали испанские командиры; противник нападал на главную колонну и выбивал из неё корабли, но не желал, развернувшись, вступить в обычный бой, несмотря на значительное превосходство в скорости. Английские корабли были невелики по размерам, максимально облегчены, они сновали на вёслах и парусах между массивными галеонами, как свора фокстерьеров.

Заместителем герцога Медины-Сидония был адмирал Рекальде, опытный моряк, который ранее уже просил своего командующего атаковать английский флот в плимутской гавани. Тот проигнорировал его совет; когда на следующий день Рекальде поднял сигнальные флаги, предлагая герцогу атаковать остров Уайт и принудить противника к ближнему бою, Медина-Сидония снова ответил отказом. Ему был вверен флот из ста тридцати одного корабля, на которых находилось семнадцать тысяч солдат. Вместе с войском Альбы их нужно было высадить на английском берегу. Герцог уважал мнение адмирала, но не разделял его беспокойства по поводу понесённых Армадой потерь. А о том, чтобы нарушить инструкции, данные королём, он и помыслить не смел.

Вечером 27 июля 1588 года Армада встала на якорь между Кале и Гравелином. Испанцы заметили, что преследовавших их вражеских судов стало меньше; многие корабли Говарда были вынуждены вернуться в порт, чтобы пополнить запасы пороха и ядер. Как заявил Медина-Сидония, пригласивший в тот день своих капитанов отужинать на флагманский корабль, теперь они готовы принять на борт солдат Альбы и двинуться на Англию.

Весь следующий день испанские моряки заделывали пробоины, чинили повреждённый рангоут[13] и хоронили погибших. Они знали: пока флот не будет готов к дальнейшему плаванию, отдыхать не время. Офицеры старались воспользоваться представившейся передышкой: с 19 мая они не сходили на берег, а позади у них была неделя не слишком удачных боев. Ночь 28 июля была очень тёмной; задул сильный ветер, который щёлкал вымпелами и качал тяжёлые корабли на крупной зыби.

13

...чинили повреждённый рангоут... — Рангоут — совокупность надпалубных частей судового оборудования (мачты, реи, гафели и пр.) для размещения судовых огней, антенн, крепления грузоподъёмных средств и т. д.; на парусных судах — также для постановки парусов.