Самый далекий берег

— Все целы, товарищ лейтенант, — сказал Проскуров. — Все на месте.

— Нет, нет, — взволнованно говорил Войновский. — Я прекрасно помню, кто-то еще лежал здесь, в цепи. Как раз на этом месте. — Войновский показал рукой на воронку. — Я отлично помню. У меня хорошая зрительная память.

— Впрямь был кто-то, — сказал Литуев. Проскуров наложил ему жгут, и Литуев перестал стонать. — Он еще огонька у меня просил, а я отвечаю: не курю.

— Память у тебя отшибло, — сказал Проскуров. — Это я у тебя огонька просил. А ты и сказал: не курю. А я, видишь, живой. Значит, это не я?

— Ты-то просил, это верно. А он тоже просил. Он тоже человек. Ой, тише ты! — Проскуров натягивал на раненую ногу валенок и сделал чересчур резкое движение, отчего Литуев вскрикнул.

— Кто же это? — спросил Шестаков, пугливо оглядываясь по сторонам.

— Севастьянов! — крикнул Войновский.

Севастьянова слегка отбросило взрывом в сторону, но он, кажется, даже не заметил, что рядом разорвался снаряд, и по-прежнему лежал, закрыв глаза и улыбаясь своим мыслям. Он все-таки услышал Войновского, посмотрел на него и приподнялся на локтях.

— Севастьянов, вы же рядом были. Вы не помните, кто лежал здесь?

— Не помню, товарищ лейтенант, — сказал Севастьянов. — Может быть, и я. Не помню. — Он лег и снова закрыл глаза.

— Где же он? — задумчиво спросил Шестаков и посмотрел на воронку. — Может, взрывом отбросило?

— Был, истинно говорю, был человек, — живо говорил Литуев. — Он еще огня у меня просил, а я отвечаю: не курю. А кто такой — убей, не помню.

— А ты иди, — сказал Стайкин, — не задерживайся. Без тебя разберемся. Ты теперь тоже с довольствия снят.

— И то верно. Пойду, братцы, не поминайте лихом. Живой буду, напишу. Прощайте, братцы. — Литуев пополз по льду, и раненая нога волочилась за ним, как плеть. Проокуров полз сбоку и поддерживал Литуева рукой.

— Из новеньких, может? — спросил Шестаков.

— Кострюков? — сказал Войновский.

— Кострюков еще утром уполз, товарищ лейтенант. Ему руку оторвало правую. Я сам его относил.

— Кто же это?

— Молочков! — воскликнул Стайкин. — Он самый.

— Он же убитый. — Шестаков посмотрел на Стайкина и покачал головой.

— Неужели не он? Ах, господи...

— А где Маслюк? — спросил Войновский.

Позади, за цепью поднялась рука, и громкий голос крикнул оттуда:

— Маслюк здесь. Живу на страх врагам. Сейчас с котелком к вам приду.

— Может, и не было никого, с перепугу мерещится. Такой снаряд жаханул.

— Человек не может пропасть? Правда? — спросил Войновский и посмотрел на Стайкина.

Стайкин пожал плечами, и вдруг глаза его сделались стеклянными. Войновский посмотрел по направлению его взгляда и вздрогнул. У края огромной воронки тихо и покойно покачивалась на воде белая алюминиевая фляга.

— Кто же это? А? — Войновский растерянно посмотрел вокруг и увидел, как солдаты быстро и молча расползаются прочь от воронки по своим местам. Шестаков посмотрел на воронку, быстро встал на колени, перекрестился и снова лег.

— Да, — сказал Стайкин. Он подполз к краю воронки, вытянул руку, поймал флягу, поболтал ею в воздухе. — Есть чем помянуть. Запасливый был человек.

Шестаков снова посмотрел на Стайкина и покачал головой. Войновский подпола к воронке и заглянул в воду. Вода была темная, глубокая и прозрачная. Она негромко плескалась о ледяную кромку, и Войновский ничего не увидел в глубине — только низкое, серое небо и свое лицо, незнакомое, искаженное и качающееся.

глава XI

Сергей Шмелев видел, как двухсотсемимиллиметровый снаряд упал прямо в середине второй роты и ледяной покров озера дважды поднялся и опустился, когда ударная волна прошла сначала по льду, а потом по воде. Шмелев послал Джабарова узнать, что там натворил снаряд, а сам остался лежать. Он ничем не мог помочь своим солдатам, и душная тревога все сильнее сдавливала сердце.

Впереди был берег. Позади простиралось ледяное поле, колодное и безмолвное, и туда тоже не было пути. Пятнадцать часов было контрольным временем боевого приказа. Красная стрела, начертанная уверенной рукой на карте, уже дошла до железнодорожной насыпи и вонзилась в нее. Стрела не знала и не желала знать, что на свете есть пулеметы, тяжелые фугасные снаряды, холодный лед, огненные столбы воды.

Шмелев посмотрел на часы и невесело усмехнулся. Было десять минут четвертого. Пошел мелкий снег. Он падал на лед, на землю, на ленту шоссе, на рельсы и шпалы далекой железной дороги. Берег затянулся зыбкой переливающейся сеткой.

Шмелев перевернулся на спину и закрыл глаза, чтобы не видеть падающего снега. Он лежал, закрыв глаза, стиснув зубы, ему казалось — еще немного, и он найдет выход. Лишь бы на минуту забыть обо всем, сосредоточиться на самом главном — и он узнает, что надо сделать, чтобы пробиться к берегу сквозь лед и снова обрести землю.

Тонко запищал телефон. Шмелев открыл глаза. Плотников по-прежнему лежал на спине. Лицо его стало белым, в глазницах скопилось немного снега, и глаза не стали видны. Шмелев пристально всматривался в белое застывшее лицо, словно мертвый мог открыть то, что искал живой. Щиток лежал у головы Плотникова и все время отвлекал внимание Шмелева. Шмелев вдруг разозлился на щиток, изловчился и что было сил пустил его по льду. Щиток покатился, дребезжа и царапая лед.

Телефон запищал снова. Григорий Обушенко сообщал, что видит на севере двое аэросаней, которые миновали пункт разгрузки и следуют к берегу.

Шмелев с досадой приподнялся на локтях. За тонкой сеткой падающего снега быстро катились по льду две серебристые точки. Гул моторов все явственнее пробивался сквозь треск пулеметов.

— Пойдешь встречать?

— Сами приползут.

Полковник Славин подползал к Шмелеву, и лицо его не обещало ничего доброго. На Славине был чистый свежевыглаженный маскировочный халат, на шее болтался автомат, а пистолет заткнут прямо за пояс. За Славиным гуськом ползли автоматчики. Пулемет выпустил длинную очередь, но Славин даже не пригнул головы.

Шмелев пополз навстречу. Часто дыша, они сошлись голова к голове. Красивое лицо Славина было искажено от ярости.

— Почему вы лежите? — спросил Славин. — На сколько назначена атака?

— Атака будет через час, товарищ полковник. Вы не опоздали.

— Не думайте, что я приехал для того, чтобы лежать рядом с вами. Атака будет через двадцать минут. Вызовите сюда командиров рот.

— Она будет девятой...

— И последней, — оборвал Славин.

— Товарищ полковник, прошу выслушать меня. Мне все время недостает тридцати секунд.

— Не понимаю вас.

— Только тридцати секунд. Пока немцы увидят, как мы поднимаемся в атаку, пока они передадут команду на свои батареи, пока там зарядят орудия, пока прилетят снаряды — на все это уходит полторы минуты. А чтобы добежать до берега, нам надо две минуты. Тридцати секунд не хватает, и мы натыкаемся на огневой вал. Я рассчитываю, что в сумерках они будут работать медленнее, и я возьму то, что мне недостает.

— Вам недостает решимости заставить солдат идти вперед и не ложиться. Вы сами дали противнику возможность выиграть время и пристреляться. Куда вы смотрели, когда вам помогали самолеты?

— Атака штурмовиков не дала особого эффекта. По всей видимости, у них очень крепкие блиндажи.

— A у вас, я вижу, слабые нервы. Вы преувеличиваете, капитан. Только я еще не понял — зачем? Или вы забыли о том, что обещали генералу?

— Очень хорошо помню об этом, товарищ половник.

Пуля шлепнулась, сочно чавкнув. Она вошла в лед под самым локтем Славина; Шмелев увидел, как на поверхности льда образовалась и тотчас затянулась водой крохотная дырочка. Славин и броиью не повел, лишь несколько отодвинул локоть раскрыл планшет с картой.

— На колокольне — немецкий снайпер, — сказал Шмелев.

— А это кто? — спросил Славин, кивая в сторону Плотникова.

— То же самое. Мой начальник штаба. — Шмелев оглянулся и посмотрел на Плотникова. Снега на лице стало больше, снег был теперь и на бровях и а лбу под каской.