Страница 5 из 65
Тетушка Пегги стояла у парадного входа, а рядом с ней Аманда.
Я выдернула руку из маминой руки и побежала к ним. Я запуталась. Мне следовало бы радоваться, а у меня вместо этого комок застрял в горле и на глаза навернулись слезы. Я была рада, что уезжаю к своей семье, но до этого момента не осознавала, как грустно будет покидать Аманду и детский дом. Я протянула руки, чтобы обнять тетушку Пегги, и услышала ее голос:
— Я хочу, чтобы ты была хорошей девочкой.
Я шепнула в ответ:
— Я буду, обещаю, — не зная, чего мне будет стоить это обещание.
Потом я обняла Аманду; она тоже плакала.
— Не плачь, — сказала я. — Я буду тебя навещать.
Потом мужчина, который поставил мой чемодан в багажник, раздраженно и отрывисто сказал:
— Пойдем, нам пора ехать.
Мать взяла меня за плечи и оттащила от Аманды. Бросив печальный взгляд через плечо, я пошла за мамой к машине.
Мужчина открыл заднюю дверь с пассажирской стороны и нетерпеливо махнул рукой, чтобы я садилась. Я колебалась, но, сделав глубокий вдох, забралась в машину. На сиденье я стала на колени и посмотрела в окно на тетушку Пегги и Аманду, которые изо всех сил стали махать мне, когда машина тронулась. Мы повернули за угол, и они скрылись из виду, но я все еще смотрела назад и махала рукой.
3
Мама и брат Манц забрали меня домой, в Уолсолл. Мне никогда еще не приходилось уезжать так далеко от детского дома без кого-нибудь из знакомых взрослых, но я не переживала, потому что передо мной сидела мать.
Дорога заняла некоторое время. Мама и Манц не разговаривали со мной по пути к дому, но общались между собой на своем языке. Я слишком неловко себя чувствовала, чтобы задавать вопросы, поэтому молча смотрела в окно. Иногда я тихонько напевала себе под нос. Покинуть детский дом было для меня таким шоком — да, я знала, что это произойдет, но, конечно, не могла представить, какие это вызовет чувства, — что я радовалась возможности спокойно посидеть, пока со мной не заговорят; казалось, на меня и так свалилось слишком много всего.
Мы замедляли ход по мере того, как машин на дороге становилось все больше.
— Почти на месте, — не оглядываясь, бросил с переднего сиденья Манц.
Дома вдоль дороги изменились, люди изменились. Все вокруг казалось меньше, не таким аккуратным, хотя и более ярким. На самом деле всего, кроме травы и деревьев, стало больше. Магазинчики выплескивались на тротуар, и люди проталкивались через толпу, чтобы пробраться к ним. Под ногами у взрослых крутились дети; я прижалась лицом к оконному стеклу — возможно, все они будут моими друзьями.
Машина остановилась у порога самого маленького, самого неопрятного дома. Сад был неухоженным и зарос сорняками; я не могла заглянуть внутрь дома, потому что все окна закрывали занавески. Я почувствовала легкий укол разочарования, хотя понимала, что не должна бы. Я вышла из машины и посмотрела на дом. Парадная дверь была насыщенного зеленого цвета, причем краска кое-где отвалилась, обнажив древесину. Мать пошла по тропинке через сад, а Манц достал из машины мой чемодан. Я пошла следом. У двери, безмолвная, словно привидение, стояла Мена, одетая в одно из своих платьев и мешковатые штаны. Сестра казалась худее, чем я ее помнила, и, хотя по ее улыбке понятно было, что она рада меня видеть, она не побежала навстречу, чтобы поприветствовать меня в новом доме. Это еще не мой дом, пока нет. Но мне так хотелось, чтобы он стал им, и от волнения я протянула к матери руку.
— Мамочка… — начала я.
— Чаландер, — сказала она, отмахнувшись от моей руки.
Я была шокирована — не тем, что она сказала, поскольку я понятия не имела о значении этого слова, но скорее тем, как она это сказала. Со мной никто никогда так не разговаривал, более того, никто из взрослых в детском доме никогда так не разговаривал с детьми. Но вокруг происходило столько всего — Манц протиснулся мимо меня с моим чемоданом, мать пошла к двери, — что я поспешила поздороваться с Меной, не раздумывая о резкой смене маминого настроения.
Мена обвила меня руками; я тоже ее обняла. Какое облегчение — хоть кто-то со мной приветлив! Я почувствовала, что мягкая теплота понемножку растапливает застрявший в горле комок. Мы перестали обниматься и широко улыбнулись друг другу. Я как раз собиралась заговорить с Меной, но тут мать опять сказала что-то своим новым, резким голосом. Сестра отскочила от меня, а потом потянула за собой в дом.
Мать прошла по темному коридору и вошла в комнату, видневшуюся за дверным проемом. Мена поплелась за ней, и я последовала ее примеру, замечая, как мрачно вокруг. В комнате, в которую мы вошли, почти не было мебели; ковра тоже не было. У одной из стен стояло низкое кожаное канапе, местами потертое и разодранное; на нем сидели незнакомка — девочка постарше, одетая так же как Мена, — и мальчик. Под окном, плотно закрытым шторами, не пропускавшими солнечный свет с улицы, стоял маленький деревянный стол. Все это приводило меня в замешательство: почему все такие неприветливые, почему тут так плохо пахнет, так темно и грязно? Но я хотела стать в этом доме своей, поэтому решила не задавать вопросов.
Мать присела на канапе рядом с маленьким мальчиком. Она не смотрела, что я делаю, не собиралась показывать мне мою комнату или что-нибудь в этом роде, но сказала что-то незнакомой девочке, и та обратилась ко мне. По крайней мере, она смотрела на меня, когда говорила, но я ни слова не понимала. Я вопросительно посмотрела на Мену. Девочка тяжело вздохнула и поднялась с канапе. Подойдя ближе, она посмотрела на меня сверху вниз.
— Меня зовут Тара, я твоя старшая сестра. Ты должна называть меня Баджи, — сказала она. — Ты должна пойти переодеться; мы не носим такую одежду. — Она презрительно указала на мое самое красивое платье, которое я с такой гордостью надела утром, и меня вдруг захлестнуло волной стыда из-за своей одежды. — Видишь, мы не оголяем ноги. Что-то ты плохо стараешься приспособиться.
С этими словами она отвернулась, снова села на канапе и недружелюбно на меня уставилась, отчего я почувствовала себя еще хуже. Мое лицо запылало от испытанного унижения, и я подумала, что, наверное, сделала что-то не так, вот только не знала что. Я разрывалась на две части: мне нужно было понять, что я такое сделала, но не хотелось, чтобы мать оборвала меня, как это произошло у входа в дом.
К счастью, на выручку пришла Мена. Она потянула меня за руку и сказала:
— Пойдем, я отведу тебя наверх и помогу переодеться.
В это время в комнату вошла еще одна молодая женщина. Она бросила на меня взгляд и что-то сказала Таре-Баджи, которая вместо ответа безразлично махнула рукой в мою сторону. Я сказала:
— Хорошо, — гадая, чего еще может ждать от меня Тара.
Молодая женщина подошла ко мне, и я поступила так, как меня учили.
— Здравствуйте, — произнесла я, надеясь, что голос не выдаст, не покажет, насколько я расстроена.
На стоявшей передо мной женщине была такая же одежда, как и на остальных, но, кроме того, ее голова была покрыта шарфом, а волосы заплетены в толстую косу, свисавшую через плечо. Она улыбнулась мне — первая, кто сделал это после того, как Мена встретила меня на пороге, — и сказала что-то, чего я не поняла.
С канапе отозвалась Тара:
— Это Ханиф. Она замужем за Паджи, и ты должна называть ее Бхаби.
Я просто улыбнулась Ханиф, озадаченная и взволнованная. Я удивилась словам Тары. Кто такой Паджи? Ханиф тоже моя сестра? Я представляла свою семью совсем по-другому: они все оказались намного старше меня, никто не обратил внимания на миленькое платье, которое я надела специально ради этого дня, и, за исключением Мены, никто не сказал мне ни единого ласкового слова.
Тут Мена напомнила:
— Пойдем, тебе надо переодеться.
Мне хотелось сказать сестре, как я рада, что она здесь, а еще, что на этот раз не она, а я немного трушу, но она вышла из комнаты впереди меня и быстро направилась к крутым ступенькам. Я пошла следом. На втором этаже оказалось три двери: одна перед нами, одна слева и одна справа. Было темно, поскольку двери были закрыты, а окон не было. Мена повела меня в комнату слева. Там не так дурно пахло, как внизу, потому что окно было открыто. Я обнаружила две огромные кровати, шкаф и темный обветшалый ковер на полу. На стенах не было ничего, кроме зеленоватых пятен под потолком.