Страница 14 из 65
Мы любили играть в слова, когда готовили или стирали. В одной из таких игр нужно было заставить человека произнести какое-нибудь запретное слово, например «да».
— Отвечать нужно быстро, — сказала Мена.
— Ладно.
— Что ты готовишь?
— Овощи.
— Они тебе нравятся?
— Нет.
— А я тебе нравлюсь?
Я кивнула.
— Нельзя кивать, так ты сказала «да», — обрадовалась Мена.
— Нет, не сказала.
Я любила играть в слова с Меной, но мне не хватало многого другого, чем занимают детей: цветных карандашей и ручек, книжек-раскрасок, игр «нарисуй картинку по точкам», пазлов.
Как-то раз, когда мы с Меной возвращались из школы, сестра попыталась научить меня свистеть. У меня не получалось. Я пробовала снова и снова, но все без толку. Я сжимала губы и дула, однако наружу вылетал только воздух и ни единого звука.
Всю дорогу домой, всю двадцатиминутную прогулку я пробовала свистеть; я продолжала попытки, когда готовила, и даже ночью под одеялом. И вот, когда мы шли в школу на следующее утро, я тихонько дунула, и, уже на издыхании, послышался легкий свист.
— У тебя получилось! — воскликнула Мена.
Я попробовала еще раз. Ничего.
— Я не могу свистеть, когда улыбаюсь, — сказала я.
Я заставила себя сделать серьезное лицо и повторила попытку; на этот раз получился настоящий свист, долгий и пронзительный.
— Я умею свистеть, я умею свистеть!
Я так обрадовалась, что почти протанцевала всю дорогу до школы. В тот день я свистела при любом удобном случае. Я свистела, когда пришла домой, свистела, когда мыла тарелки. Но вдруг за спиной послышался шум, и я оглянулась. Мена пошла в туалет, и на ее месте стояла Ханиф.
— Где ты этому научилась?
— Нигде.
— В школе?
— Нет, просто научилась.
— Мужчины освистывают девушек; если я еще раз такое услышу, расскажу твоему брату, понятно?
Я кивнула, и Ханиф вышла из кухни.
Когда Мена вернулась, я рассказала ей о разговоре с Ханиф.
— Ей просто обидно, что сама она свистеть не умеет, — прокомментировала сестра, и мы улыбнулись друг другу.
Я больше не свистела в доме или там, где меня могли услышать Ханиф или Манц, но когда мы были не дома, я свистела сколько душе было угодно.
Уборка была моим самым нелюбимым занятием. В доме всегда было пыльно, а пылесоса, который мог бы облегчить мне задачу, у нас не было. Приходилось подметать пол веником, а потом присаживать поднявшуюся пыль шваброй. Противнее всего, однако, было очищать стену рядом с тем местом, где постоянно сидела мать. Я уже не раз видела, как она отхаркивает мокроту и сплевывает ее на стену, по которой она потом сползает. Теперь именно мне приходилось вытирать стену тряпкой и пытаться смыть с плинтуса густую вязкую слизь. Эта гадость всегда попадала мне на пальцы, и приходилось сдерживать позывы к рвоте, потому что выказывать при матери свое отвращение, в то время как я должна была ей сочувствовать, означало навлечь неприятности на свою голову. Это было омерзительно. Мать говорила, что астма заставляет ее так плеваться, и, учитывая, как пыльно было в доме, это вполне могло быть правдой. Но я не верила ей. Почему на стену? Почему не в ведро или во что-нибудь, что легко отчистить? Это было тошнотворно, и маленькому Салиму велели держаться подальше от этого места, тогда как мне, конечно, приходилось там убирать. Мена не могла — не хотела? — и близко подходить к злополучной стене, она говорила, что ее тошнит при одном взгляде на этот ужас.
Еще хуже мне приходилось, когда мать хотела писать. Опять же она заявляла, что ей приходится делать это в комнате, при нас, якобы из-за болезни, чтобы не выходить на улицу. Поэтому под ее канапе всегда стоял ночной горшок. Мы, дети — но только не Сайбер и не Манц, при них мать никогда этого не делала, свидетелями приходилось быть нам, девочкам, и Салиму, — могли смотреть телевизор, как вдруг она доставала горшок, оборачивала вокруг бедер одеяло и присаживалась на корточки писать. Мы лежали на полу, стараясь не прислушиваться, но когда мать заканчивала, она звала меня:
— Самим! Самим!
Мне приходилось забирать горшок, которым только что пользовалась мать, и нести его выливать в туалет. Мену почти рвало, когда ее просили убрать горшок, и этим всегда занималась я, хотя меня тошнило ничуть не меньше.
* * *
Тара стала обращаться со мной еще хуже. Я была ее рабыней. Я должна была делать для нее все — подносить ей стакан воды, подавать еду, застилать ее постель, снимать с веревки ее одежду, относить за ней грязную посуду в кухню — она и пальцем пошевелить не желала. Не знаю, как она жила до моего появления в доме. Она говорила при мне на пенджаби, хотя я вначале могла разобрать только свое имя, и взрослые смеялись, глядя на меня.
Тара всегда казалась особенно довольной, когда ей удавалось выставить меня на посмешище. Я начала воспринимать ее как капризную принцессу. Я мстила, раскладывая, как было велено, по местам ее вещи и «забывая» при этом убрать со стула учебник, чтобы она запаниковала, потеряв его из виду.
Однажды Тара позвала меня:
— Сэм, сходи в магазин и купи молока.
Мена отправилась со мной, и мы шли по дороге, как вдруг двое мальчишек — Карл и Люк, те самые, которые раньше отбирали у Мены деньги, — преградили нам путь. Они подошли ближе, и я попятилась к стене, тогда как Мена спряталась у меня за спиной.
— Прогуляться решили? — спросил Карл.
— Деньги есть? — поинтересовался Люк.
Мальчишки стояли так близко, что я чувствовала на лице их дыхание. Мена дрожала, отчего мне тоже стало страшновато.
— Оставьте нас в покое, — сказала я.
Карл рассмеялся.
— Давайте сюда деньги, — потребовал он.
— Почему? — Я надеялась, что по голосу они не поймут, что я напугана.
— Если не отдашь, я тебя поколочу, — сказал Люк и усмехнулся.
— Просто отдай им деньги, Сэм, — взмолилась у меня за спиной Мена.
Мальчишка напоминал мне того, что жил напротив моей комнаты в детском доме, и я не собиралась ему уступать. Мне уже до смерти надоели запугивания.
— Нет, — отрезала я.
Он занес руку для удара и при этом немножко наклонил ко мне голову. Я недолго думая схватила его за короткие волосы возле уха и что есть силы дернула на себя. Это срабатывало раньше, сработало и теперь.
— Ай-а-а-а-ай! — закричал мальчишка.
Я не понимала, с чего вдруг эти ужасные мальчишки решили, что могут запугивать меня, достаточно было моих родственников. Я дернула сильнее, и Карл закричал еще громче. Люк с испуганным видом попятился.
Мена теперь, воодушевившись, заглядывала мне через плечо и кричала:
— Сильнее! Дергай сильнее!
— Нет! Не надо. Пожалуйста, не надо! — со слезами на глазах взмолился Карл.
Продолжая держать мальчишку за волосы, я придвинулась к нему вплотную.
— С этого дня ты оставишь нас с Меной в покое, так ведь? Ты меня понял?
— Да, да. Мы не будем вас трогать. Только отпусти, — умолял он.
Для верности я еще раз хорошенько дернула Карла за волосы, отчего тот взревел громче прежнего, и оттолкнула его от себя. Он быстро попятился, схватившись за ухо. Люк побежал следом.
Мена буквально подпрыгивала от радости.
— Нужно было дергать сильнее!
— Нет, этого было достаточно, — сказала я. — Пойдем, нужно же купить молока.
Я чувствовала, что сделала что-то хорошее и важное, попотчевав забияку его же угощением. Теперь я, по крайней мере, знала, что в случае чего могу за себя постоять.
Как ни странно, с тех пор Карл и Люк стали улыбаться нам при встрече и никогда больше не пытались нас задирать.
Когда мы стали ходить в школу, Тара перебралась вниз. Под лестницей было пространство, в которое втиснули односпальную кровать, и Тара теперь спала там. Я заняла бывшую кровать Тары и — о счастье! — могла спать одна, в своей собственной постели. Поскольку Тары уже не было в нашей комнате, мы могли болтать о чем угодно, и — после того как я справлялась со всей работой по дому — наша спальня становилась маленьким убежищем, где мы укрывались от мира. Только когда не было слишком холодно, поскольку наш дом, конечно же, не отапливался. Мать никогда не поднималась на второй этаж, поэтому мы были в безопасности. Но не всегда: бывали вечера, когда Тара приходила к нам спать. Это случалось, когда собственная постель моей старшей сестры была испачканной. Тара не пускала Салима к себе на кровать, потому что тот иногда писался на простыни. Когда такое все же происходило, Тара, покричав на брата, поднималась на второй этаж. Когда старшая сестра приходила к нам в комнату, она сталкивала меня с постели, и мне снова приходилось спать с Меной.