Молчание золота

— Непонятно, — сказал Муха, пытаясь все-таки приобрести относительно вертикальное положение, несмотря на адскую боль в раненой ноге и на то обстоятельство, что хотя метр семьдесят четыре Мухи были, конечно, не метр девяносто два Боцмана, но и высота камеры едва ли превышала полтора метра, а то и метр сорок.

— Что непонятно?

— Все замуровано, а воздух откуда-то идет.

— Попробуем поискать.

— Все это, мягко говоря… Мало шансов, в общем, — выговорил Муха, с трудом разлепляя пересохшие губы. — Может, этот проход для тока воздуха поможет нам как-нибудь. Как-нибудь…

По тяжелому дыханию прислонившегося к стене Боцмана было очевидно, что никаких иллюзий на возможное освобождение — даже если бы они были совершенно здоровы и не так измучены — он не питает.

— Нам не выбраться, Олег, — пробормотал Боцман. — Арбен рассчитал точно. Если мы… если мы в самом деле еще нужны ему живыми, то он скоро получит нас полностью к своим услугам. Конечно… конечно, если бы меня выпустили сейчас и я завидел бы поблизости этого ублюдка, я бы… свернул ему шею, и пусть после этого что хотят, то и…

— Я думаю, что не зря нам ввели этот препарат, — отозвался Муха, — вероятно, он повышает эффект внушаемости. Ведь еще недавно казалось, что ни о каких соглашениях с Арбеном не может быть и речи, но теперь… в общем, еще несколько часов, а быть может, и минут, и все мы упадем к его ногам как перезрелые яблоки… не буквально, конечно, а фигурально. Только захочет ли он нас поднять?

— Теперь я понимаю, каково джинну просидеть тысячу лет в бутылке, — с довольно жалкой претензией на иронию попытался усмехнуться Боцман.

— Только джинн, в отличие от нас… бессмертен. — И Муха с такой силой ударил кулаком по безжалостной кирпичной кладке, что тупая боль брызнула по всей руке, а на разбитых суставах выступила кровь.

— Неужели конец? — вдруг задумчиво спросил Боцман.

— Самое ужасное, — тихо проговорил Муха, — что мне уже становится все равно. Какая-то ватная пустота… Я уже перестаю чувствовать боль. Наверно, это и называют смертью. Как ты думаешь, Боцман?

— Думаю? — тяжело ворочая языком, откликнулся тот. — Ты хорошего обо мне мнения… лучшего, чем был при жизни. Тогда ты не допускал, что я могу думать… а теперь, когда уже все равно и когда все застывает… как битум на крыше дома… теперь ты говоришь, что я думаю?

«Вот теперь точно конец», — подумал Муха и повернул голову направо. И хотя это было невозможно, он воочию увидел, как из-под разукрашенной кровавыми разводами и ссадинами кожи Боцмана — которой он видеть не мог, — выступили белые кости скелета, тускло фосфоресцирующие желтовато-серыми отсветами. Мутными пятнами, похожими на пролитый кем-то кофе с молоком.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ПРЕДОСТОРОЖНОСТЬ ПОДПОЛКОВНИКА РАДОЕВА

Пастухов

— Пастух? Это Док.

— Чем огорчишь?

— Ну почему же так мрачно? Наоборот, в кои-то веки хорошие новости. Приезжай в управление к Джалилову.

— А что такое?

— По телефону нельзя. Приезжай немедленно. И Артиста возьми с нашим… кхм-м… Бергманисом.

— Значит, вы справились с сейфом?

— Отличная конструкция. Пришлось с ним помучиться. Но скажу одно: там не деньги.

— Ценности?

— Не по телефону. Приезжай.

…Через полчаса я потянул на себя ручку двери, на которой отсутствовала какая-либо табличка, и вошел в кабинет, где сидели Джалилов и Док. Перед ними стоял на столе сейф из дома Радоева.

Сейф был открыт.

Следом за мной в кабинет вошли Ламбер и Артист, как и уговаривались.

— Мы еще ничего толком не смотрели, — сообщил Шах Джалилов. — Тут документы, компьютерные диски и кассеты, видео и аудио. Кажется, этот Радоев — предусмотрительный человек. Примерно догадываюсь, что содержится на всех этих носителях информации. Радоев собирал компромат на своих боссов — Эмира и, возможно, даже на Густери. Хотя Радоев не имел прямого отношения к Арбену Гусенице: не тот уровень.

— Посмотрим, что там нарыл товарищ подполковник, — проговорил я, беря в руки видеокассету. — Честно говоря, не думаю, что там будет что-то гиперсенсационное, ведь Радоев, как ни крути, обычная пешка, хотя и с претензиями.

Мы принялись разбирать содержимое сейфа.

После получасовой работы мы добились весьма существенных результатов. Впрочем, то, что нам очень повезло, я понял в первую же минуту; когда раскрыл черный кожаный органайзер и тотчас обнаружил в нем данные на Эмира, которые так требовались нам. Требовались в особенности после трагического происшествия в тутовой роще, когда были захвачены Муха и Боцман и увезены на вертушке. Почерком Радоева (к тому времени я уже был ознакомлен с его рукой) было написано: «РУСТАМОВ, Тамерлан. 12.07.1962, Ташкент. Прописан: Ташкент, ул. Навои, д. 3, корпус 5, кв. 23. Гражданство Узбекистана и Греции. Таджик. Семьи и детей нет. Владеет иностранными языками — французским, английским, греческим. Основные данные по биографии: закончил Ташкентский государственный университет, являлся нештатным сотрудником КГБ, куда был завербован еще на третьем курсе ТашГУ. Официальная сфера деятельности в данный момент — сеть мебельных салонов «Тамерлан». Имеет пай в автобизнесе, фирма «Восточный путь», официальный дилер «УзДэу» в Самарканде. Основной источник дохода — торговля наркотиками и археологическими редкостями».

Далее приписано: «…попробовал отследить его связи в Ташкентском центральном управлении… слишком уверен в себе, как бы его это не сгубило… высокопоставленный сотрудник…»

Я пролистал органайзер далее и захлопнул его.

— Ну что? — спросил меня Джалилов.

— Очень интересно, — сказал я. — Чтобы изучить все, наверно, потребуется уйма времени, а у нас его не так много. Но главное ясно: подполковник Радоев не отказал себе в мудрой предосторожности и собирал досье на своих негласных руководителей. Досье это нельзя назвать компроматом, тут вполне бытовые сведения, а криминал, который Радоев подчеркивает в деятельности Эмира, — бездоказателен. По крайней мере, в том, что я просмотрел за эти полчаса, я ничего такого не обнаружил. Но я нашел кое-что посерьезнее. Там есть адреса Эмира. Я так полагаю, что Боцман и Муха могут быть на вилле Эмира, и эта вилла находится в двадцати километрах от Аввалыка — по ту сторону Зеравшанского хребта. Координаты виллы прописаны довольно подробно, так что, может, не будем терять времени?

— Да-да, — сказал Артист, и в его голосе ясно послышались нотки волнения, — дай бог, чтобы ты оказался прав и мы вытащили Боцмана и Муху. Сейчас у меня все мысли только о них, а не об этом проклятом ископаемом золоте и о наркоте Эмира!

— Тут есть диктофонная кассета, она была упакована особенно тщательно, — сказал Джалилов. — Наверно, Радоев ею сильно дорожил. Думаю, что нужно ее прослушать. Тем более тут какая-то надпись… не по-русски и не по-узбекски… Гм… Это латиница.

— Конечно, латиница. Эта надпись на французском языке, — сказал Леон Ламбер, беря кассету из рук майора Джалилова, — тут написано неразборчиво, однако же я могу прочитать и перевести.

— И что там?

— Там написано: «Керкира, последний разговор».

Мы переглянулись:

— Последний разговор?

Джалилов вставил кассету в диктофон и включил. Голос, который послышался из динамика диктофона, сложно было спутать с каким-либо другим. Конечно же это был голос Арбена Густери. Он говорил по-французски; я не владею этим языком, но Леон Ламбер взялся перевести:

«Густери. Ну говори давай, зачем пришел, иначе я просто потеряю терпение. Мое время нынче дорого. Кстати, давно хотел спросить — отчего у тебя такое дурацкое прозвище?..

Собеседник. Дурацкое?

Густери. Ну а то! Конечно, дурацкое. Вот у меня сразу понятно: Арбен Густери по прозвищу Гусеница. А у тебя — непонятно что за прозвище — Мантикора!.. Это вообще что такое? Жратва такая, да? Итальянская, а?