Молчание золота

Второй же узбек, несколько секунд побарахтавшись на влажном кафеле, вскочил снова. Ну тут уж Артист не стал мудрствовать и напутствовал его прямым ударом левой, которым владел в совершенстве не хуже, чем знаменитым монологом Гаева из «Вишневого сада», произносимым перед шкафом. К слову, перед командировкой в Самарканд Артист плотно репетировал этот монолог, будучи приглашен на соответствующую роль в модернистской постановке пьесы Чехова. В одном из малых московских театров.

Узбек Чехова явно не читал и от удара уйти тоже не смог, так что был опрокинут, как дырявое корыто, и без сознания растянулся на полу.

Все общение с охраной Радоева заняло не более четверти минуты.

— Ну что, господин Бергманис, как у вас протекает дружеская беседа с товарищем подполковником? — спросил я, присаживаясь на корточки на самый край бассейна. — В порядке? Я вижу, у вас тут все чинно..

Радоев был так ошеломлен, что даже забыл разозлиться. Он выпустил изо рта струю воды и выговорил:

— Вы что… уже выспались?

— И лучше выдумать не мог, — ответил ему цитатой из классика Артист. — Мы, Рашид Мансурович, еще и не ложились практически. Не идет сон, видите ли. Кошмары разные снятся. Вот моему другу, к примеру, — кивнул он в мою сторону, — привиделась какая-то жуть про какую-то нехорошую древнюю гробницу, которую потревожил недальновидный археолог и выпустил оттуда злых демонов. Дэвов, да? Дешевые сны, правда? Прямо-таки сюжет для третьесортного американского ужастика, пугать сопливых киндеров и климактерических домохозяек.

Радоев подплыл к краю бассейна и, закинув на него обе руки, выговорил:

— Так-с. Надо было послушать Юнуса. Он мне что-то говорил. Что нужно вас хорошенько проверить. Значит, провели меня, сволочи? Значит, вы с ним заодно, да? Ну ничего! — Он попытался вылезти на край бортика, но локти проскользнули, и Радоев грузно осел обратно в воду. — Н-ничего. Если Вы собираетесь выйти отсюда без моего согласия, да еще забрать… вот его!.. То ничего у вас не выйдет. Юнус, а ты что стоишь, как истукан? Ты что, совсем сдурел? — Тут Радоев зачастил и перешел на свой родной язык, так что из его последующих речений мы мало что поняли. Впрочем, уверен, что они мало чем по существу отличались от того, что уже было сказано на русском языке. Я не стал дожидаться завершения его тирады, а перебил гневный монолог короткой, веской фразой:

— Хватит. Поговорить нужно. И не зовите больше своих людей, Рашид Мансурович. Вам что, их совсем-совсем не жалко?

Подполковник Радоев некоторое время молча смотрел на меня, его глаза превратились в две узкие щелки, казалось бы источавшие живое темное пламя. Выдохнул:

— До чего ж вы обнаглели, русские собаки.

— Не надо обобщать, — сказал я. — За вашей границей вот тоже так: натворят чего-нибудь грузины, латыши, украинцы или таджики с узбеками, а все равно говорят: «До чего же эти русские обнаглели, житья от них никакого не стало!» Вот нам, русским, и приходится отвечать за всю большую и некогда дружную, с позволения сказать, семью народов бывшего Союза. Так что давай налаживать межнациональные связи, товарищ подполковник. Буду откровенен: мы тут послушали твой разговор с Бергманисом… будем называть его так, нам так больше нравится. Интересные вы темы затронули, товарищ подполковник. Уже одно то, что работник таможенного терминала, и не последний на таможне человек, упоминает имя Арбена Густери, — весьма занятно. Причем упоминаете вы Арбена Гусеницу в таком интересном контексте… В общем, можешь ничуть не сомневаться, подполковник, что мы к тебе применим все меры, которые в сфере наших возможностей есть, чтобы вышибить из тебя информацию, — грубо подытожил я. — Тепленького выпотрошим, как ты хотел проделать это с Бергманисом. Только, в отличие от Бергманиса, тебе есть что сказать. Артист! Как ты думаешь, товарищ подполковник сам все скажет, или все-таки придется повысить ему коэффициент откровенности?

— Ну если судить по выражению его лица, говорить он ничего не желает, — сказал Семен, — кроме того, он и по жизни отличается упрямством и несговорчивостью.

— Ну что же, — подытожил я. — Тогда придется воздействовать более основательно. Артист, препарат с тобой?

— Надо думать. Тем, кто меня на входе обыскивал, коров бы доить в колхозе. Я в этот дом пуд гексогена пронес бы и крупнокалиберную зенитку, а они бы и не заметили.

И Артист замысловатым движением фокусника извлек из-под одежды маленький несессер и раскрыл его, и блеснули там несколько ампул и игла шприца. Широкое лицо Радоева тяжело дрогнуло, и в следующую секунду я прянул на него и, зафиксировав его толстую шею в мощном локтевом захвате, выдернул его тушу из воды, как из земли выдергивают не в меру разросшуюся редьку. Радоев попытался было оттолкнуть меня, но я усилил нажим, он захрипел и чуть приобмяк.

— Ну вот, — отметил я, — действуй, Артист. Клиент созрел.

Но выпускать шею Рашида Радоева из захвата я все же не стал. Мало ли какие неожиданности может преподнести этот верткий, несмотря на некоторую внешнюю неповоротливость, и чрезвычайно сильный физически человек. Потому я придержал Радоева и хладнокровно пронаблюдал за тем, как Артист, перехватив руку Рашида Мансуровича, ловко вогнал иглу шприца прямо в вену на локтевом сгибе. Артист делает инъекции почти так же виртуозно, как и Док. Будь он наркоманом, цены бы ему не было среди подобной братии, главной проблемой которой является отсутствие вен.

Юнус наблюдал, как его хозяину вводят так называемую «сыворотку правды», но не делал ни малейших усилий помешать нам или вообще хоть как-то обозначить свое присутствие во всем этом… Более того, он опустился на колени, а потом и вовсе согнулся так, что коснулся лбом холодного кафеля. Судя по всему, ему было дурно: на смуглой коже проступили сероватые пятна, по лицу текли струйки пота, корпус то и дело сотрясали короткие, но сильные приступы судороги.

Между тем подполковник Радоев быстро приходил в нужную нам кондицию. У него сделалось то бессмысленное, просветленное выражение лица, которое бывает у блаженных или у пациентов психиатрической клиники после приема дневной нормы успокоительного. Мощные кулаки разжались. Он смотрел на меня приязненно и благожелательно, с таким видом, словно я должен сказать или сделать что-то чрезвычайно приятное. Препарат универсален, но он оказывает индивидуальное воздействие на каждого. Вот подполковник Радоев и выказывал свою индивидуальность. Артист окинул его внимательным взглядом и произнес довольно цинично:

— Ну что ж? Практически готов к употреблению. Нужно подождать еще пару минут, чтобы дозрел окончательно.

Леон Ламбер спросил (на совершенно неподвижном лице еле шевелились одни губы):

— Что вы ему такое вкололи? Эту… так называемую «сыворотку правды»?

— Ну, «сыворотка правды» — это просто красивое название для обывателей, — отозвался Артист. — Мы оперируем другими названиями. Собственно, термины тоже не суть важны. Если очень грубо описывать ситуацию с воздействием нашего препарата, то дело тут в следующем. Так называемые волевые центры находятся в состоянии сна, бета-ритмы уверенно фиксируются, а остальной мозг не спит, но активного сопротивления тому, кто ЗАДАЕТ ВОПРОСЫ, оказать в этом состоянии не может.

— Так он, может, и отвечать вам будет не в состоянии? — продолжал спрашивать Ламбер, тревожно глядя на блаженное лицо Радоева — гладкое, безо всякого признака осмысленности. — Или все-таки не будет?

— Наверно, вы, как археолог, мало понимаете в биохимии. Да и я, уж если на то пошло, тоже, признаться… э-э! В общем, тут примерно вот так. Чтобы не отвечать на услышанный вопрос, нужна воля. Если не повреждены центры Брока и Вернике, то человек будет отвечать на задаваемые вопросы без тени сопротивления. К тому же он, вот этот товарищ, подполковник то есть, ничего не будет помнить. Потому как мы применили препарат, после введения которого кратковременная память не конвертируется в долговременную. Он блокирует синтез белка в нейронах. Грубо говоря, на все вопросы ответит как миленький и потом ни хера не будет помнить.