Леденящая жажда

— Не разбился же.

— Поосторожней надо быть, ты не на брифинге, — со строгим выражением лица сказал ему Пастух.

— Прости, я нечаянно.

— У хозяина прощения проси, а не у меня.

— Простите.

— Ничего страшного. Только больше ничего не роняйте. Здесь много ценных вещей.

Последнее на правду было непохоже. Они прошли в комнату. Соня с грустью оглядела ее незатейливый интерьер. Кукушкин-Иволгин засуетился, освобождая посадочные места. Это было проблематично: на них, вероятно, уже за много месяцев накопилась порядочная куча не вполне понятного хлама.

— Леша, ты, я вижу, комфортом себя не балуешь.

— Сонь, ты же знаешь, что я никогда себя ничем не баловал. — И он впился в нее долгим болезненным взглядом.

Соне почему-то стало страшно.

Пастухов с Артистом старательно пытались изображать из себя матерых телевизионщиков. Голубков достал карманный блокнот, ручку, почесал ею за ухом и принялся что-то увлеченно записывать. Потом укоризненно посмотрел на растерянного Пастуха. Тот для правдоподобия вертел в руках экспонометр, будто бы производил замеры. Этот прибор он видел впервые. Выглядело все это не очень правдоподобно. Артист решил помочь, как помог бы партнеру по сцене. Но, к сожалению, материалом он, что называется, не владел. Поэтому, когда Пастух сказал: «Подготовься к пробной съемке. Сейчас начнем», — он засуетился:

— Да сейчас принесу этот, как его, ну этот, черт…

— Штатив?

— Да, точно. Ой, вот он, штатив.

Кукушкин подозрительно посмотрел на напрягшееся лицо Пастуха.

— В самом деле.

Артист попытался приспособить камеру к штативу, но, как это делать, он не знал.

— Жора, помоги, мы, кажется, не тот штатив взяли.

— Как это — не тот? — не понял эту игру занятый собственными переживаниями Жора. — Других штативов не бывает.

Кукушкин подозрительно посмотрел на «телевизионщиков».

— Я просто хотел сказать, что тут что-то сломалось… — все еще пытался выкрутиться Артист.

Он бросился к двери, снова чуть не сбил графин, и снова Кукушкин бросился этот графин спасать.

— А, ты имеешь в виду спецштатив! — нашелся наконец Жора.

Но было поздно. Кукушкин все понял.

— Вон! Убирайтесь вон! Вы… вы… обманули меня! — вскрикнул он и судорожно схватился за сердце.

— Леш, что с тобой? — подбежала к нему Соня.

— Отойди от меня… Ты предала меня! Я не мог от тебя такого ожидать! «О женщины, ничтожество вам имя…» Я думал, ты одна из всех их стоишь жизни… Я одну тебя хотел спасти…

— Спасти от чего? — вмешался в разговор Артист. Тут уж было не до конспирации.

— Как вы могли ее спасти? — подлетел и Голубков.

— Говори, старик! — схватил Кукушкина за грудки Пастухов.

Хорошо, что здесь не было Трубача.

— Не скажу! Вы не дождетесь!

— Тогда… Тогда… Товарищ генерал, дайте мне пистолет, — жестко сказала вдруг Огинская. — Я во второй раз в жизни убью человека.

— Не надо! Я сам умру! Сам!

— Ты не умрешь! Ты опять обманешь! Дайте мне пистолет.

— Софьи Михайловна, вы что?!

— Кукушкин, ты изобрел противоядие?!

— Скажи, старая сволочь, ведь город же погибнет!

— Какой город?! — опешил Жора. — Питер? Ах ты мразь!

Но Кукушкин никого не слушал, ни на что не реагировал. Он сам для себя произносил монолог, который придумал, наверное, уже очень давно. Это должен был быть монолог, который по закону жанра трагедии произносит в финале главный герой. Кукушкин чувствовал приближение этого самого финала. Трагического финала.

— Во всем мире должны были остаться только мы с тобой, Соня! Я бы спас тебя… Все эти людишки давным-давно заслужили смерти. Они ждут ее. Умоляют о ней… И я им хотел ее дать. Я хотел устроить Апокалипсис. Я вырастил чуму. Да- да. Чуму! Соня, это ведь я направил нашу работу в это русло, но тогда я не знал зачем. А теперь знаю. Это был бы самый великий научный эксперимент всех времен и народов. И он будет! Вам не помешать мне! Я уже закрутил это колесо. И только я еще могу его остановить! Но вы этого не дождетесь! Вы все умрете, подохнете как собаки… Как животные. Ведь человек, в сущности, и есть обычное животное, за всю историю своего существования он не смог подняться выше этого. И только некоторые смогли прорваться к высшим уровням. Они выживут после этой чумы и создадут новую расу, расу сверхлюдей. Соня! Мое дитя, мое орудие отмщения я назвал твоим именем, я думал тогда, идиот, что ты выше их и что ты будешь со мной. Все остальные должны погибнуть, они использованный биологический материал, они всего лишь сырье для нового поколения. Но сейчас человеческая масса уже не нужна, она тормозит развитие новой расы. Так что готовьтесь к Высшему Суду! Этот час почти уже настал. И ты, Соня, готовься! Ты скоро встретишься со своей тезкой, с Софией мудрой, которая меня, в отличие от тебя, не предала…

Кукушкин снова схватился за сердце, но на этот раз к нему никто не подбежал. Все, замерев, смотрели, как выкрикивает что-то несусветное старый, больной, сумасшедший человек.

Кукушкин неожиданно рванулся к старому комоду, уставленному лекарствами, схватил флакон, с виду напоминающий валерьяновые капли, и залпом выпил его. Потом выпрямился, обвел торжествующим взглядом всех присутствующих, рванулся было к графину, но налетел на Артиста и упал…

Судорога свела все его тело. Он неестественно выгнулся и застыл.

Он был мертв.

— Противоядие! Он так и не сказал, где противоядие! — закричала Соня.

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

Санкт-Петербург

12 июля 200… года, 20.12

Трубач не спал уже сутки. Нездоровая взвинченность не оставляла его ни на минуту. Уже несколько часов он блуждал по заброшенному объекту Ленводоканала. Он просто не мог заснуть, даже когда Пастух или Док предлагали сменить его на вахте. Артист, в общем, тоже глаз не мог сомкнуть. Но для Трубача ожидание было мрачным, тяжелым, мстительным.

Это, конечно, была безумная затея — целиком положиться на эту версию. Но Док почему-то был уверен, что Ахмет придет именно на водозаборы.

Не обязательно на этот. Их в городе было несколько. Но Доку поверили. И теперь на каждом водозаборе дежурили люди.

Трубач выбрал тот, который уже пришел в упадок, потому что его техника устарела, очистные сооружения развалились, ими пользовались только в крайних ситуациях.

И вообще, может быть, никто сюда уже больше не придет. Может, Ахмета уже задержали бесчисленные патрули. Может, он действительно уже давно бросил капсулу в Неву.

Но Трубач упорно ждал. Его жаждущая справедливости натура не находила покоя.

Он снова и снова вспоминал сестру, свою школьную любовь Сашку, людей, умиравших на улицах Глазова, Муху, который лежит в больнице и все никак не придет в себя.

Билла.

Нет, он должен ждать. И он дождется. Почему-то Трубач был в этом уверен. С него началось, он и закончит.

Когда гул шагов зазвенел в пустом, огромном ангаре, сразу стало ясно, что ожиданию пришел конец.

Гость явился. Ему оставалось несколько шагов до плотины.

Да, это был Ахмет.

Трубачу надо было сделать всего только один выстрел. Но в самый последний момент он опустил пистолет. И вышел из укрытия.

Ахмет вынул из сумки капсулу, открыл ее и занес над водой.

— Ну и что ты собирался делать?! — спросил Трубач.

Ахмет замер. Он мог себе это позволить — дальше спешить некуда. Даже если его убьют, яд все равно попадет в воду.

— Ты хочешь вылить яд? Хочешь всех к праотцам отправить?

— Да, дорогой, я хочу, чтобы вы все сдохли.

— Интересно. А у меня желание: чтобы ты жил, чтобы выставить тебя в клетке, как дикого зверя, чтобы люди смотрели и пугали тобой детей.

— Насмешил. Некого будет пугать. Потому что как сдохли все в Глазове, так сдохнут и тут.

— Я тебе больше скажу, этот яд может убить всю землю.

— Тем более. Так что не надейся обмануть судьбу.