Совесть

Закатные дни Улугбека становятся в концепции романа днями катарсиса. Возвышения души над суетным, ее самоочищения. И не страхом окрашены прощальные раздумья, а мудростью сострадания, пусть запоздалым, но признанием вины перед обездоленными: «Неужели, только став сирым и гонимым, человек может понять сирых и гонимых, сострадать им?»

Конечно, Улугбек был сыном своего времени, воспитанным как на скрижалях Тимура, так и на сокровищах культуры восточного ренессанса. Конечно, его гуманизм был ограничен сословными предрассудками, самими обязанностями самодержца. Писатель постоянно учитывает двойственность натуры героя, расхождение интересов правителя и ученого. И «не перед султаном Улугбеком преклонялся» самый верный его последователь Али Кушчи, нет, не перед султаном. Он преклонялся перед просветителем, обогнавшим свою эпоху, перед дерзостью гения, посягнувшего на непререкаемость догм Корана, не убоявшегося обвинений в ереси и богохульстве. Гения, отважно заявившего, что религия рассеивается, как туман, царства разрушаются, но труды ученых остаются на все времена.

Для деспотов типа Тимура смысл жизни отождествлялся с безграничной. властью, с безраздельным господством над подданными.

Для Мирзы Улугбека трон уже не был фетишем. И не утраты привилегий опасалась душа — расставания с обсерваторией. Единственная просьба к захватившему престол сыну — об этом: пусть сохранит секстант, «пусть позволит заниматься отцу наукой, только наукой».

Побежденный как государь, Улугбек побеждает в книге как мыслитель. Приговоренный к смерти, он восходит к бессмертию.

Собственно говоря, мы видим великого ученого только в первой части романа. Вторая же часть озарена памятью о нем. Той самой памятью, которая, сокрушая запреты и клевету, пробивает дорогу в будущее.

Эпическое повествование А. Якубова охватывает массу событий, персонажей, сюжетных линий. Это и расследование тайн заговора, и перипетии спасения библиотеки, и превратности любви дервиша Каландара Карнаки к Хуршиде-бану. Столь же разнообразны здесь интерьеры действия: дворцовые покои и мрачные подземелья тюрьмы, чертоги вельмож и темные улочки окраин. Чередование планов поочередно приближает к нам астронома Али Кушчи и отступника Мухиддина, шах-заде Абдул-Латифа и шейха Ннзамиддина Хомуша, Каландара Карнаки и кузнеца Тимура. Такая композиция создает многоцветную картину Самарканда, мозаику быта, нравов, обычаев, страстей.

Правда, писателю не всегда удается свести разветвленные сюжетные ходы к общему философскому знаменателю; выдержать тональность, заданную присутствием мирзы Улугбека. И тогда возникают досадные подмены: напряжение интеллектуального, нравственного анализа уступает место напряжению занимательной интриги, проникновение во внутренний мир личности — информационному описанию. Явно бесплотна, например, фигура кузнеца Тимура, призванного олицетворять глас народа. Черты романтической идеализации заметны в образе Каландара Карнаки, этого благородного рыцаря справедливости и страдающего влюбленного. Да и само изображение любви Каландара и Хуршиды-бану — дань классической легенде о Лейли и Меджнуне.

Подлинный же успех сопутствует художнику там, где он верен своей исследовательской миссии, где он бережно чуток к реальности исторической хроники, к специфике тогдашнего противоборства света и тьмы.

Самарканд без Улугбека, а точнее, после Улугбека, — это царство слежки, доносов, террора. Повседневностью столицы Маверан-нахра стали погромные бесчинства, травля людей науки, охота на еретические сочинения. И еще — беспрерывные раздоры, грызня из-за богатства, из-за близости к престолу. Замешенный на корыстных амбициях, переворот теми же амбициями и разъедался. Быстрое возвышение мятежников обернулось столь же быстрыми взаимными обидами, неотвратимой духовной деградацией.

Во второй книге «Сокровищ Улугбека» доминирует мотив испытаний. Самых различных. Испытание властью, вседозволенностью, невзгодами, испытание стойкости, верности. Здесь проходят проверку мечты и намерения, развеиваются иллюзии, рушатся репутации. Перо писателя нацелено на критические, кризисные ситуации выбора. Выбора между славой и позором, честью и предательством.

Психологически точно прослеживает романист процесс крушения честолюбивых замыслов молодого правителя. Лишь на мгновение ощутил Абдул-Латиф вкус торжества. Лишь в тот момент, когда, услышав о казни Улугбека, «в радостном изнеможении упал в золотое кресло прадеда своего, эмира Тимура». А дальше? Дальше лихорадочные попытки избавиться от клейма отцеубийцы, замести следы, уничтожить свидетелей трагедии, каждого, кто мог знать о ней. Так камень, сорвавшийся со склона, вызывает неудержимую лавину: убийство палача Саида Аббаса, расправа над братом Абдул-Азизом, заключение в тюрьму конкурентов-родичей. Однако и эти кровавые акции не приносили успокоения. Напротив, разжигали маниакальную подозрительность, ревность к соперникам, потребноеть заглушить страх пьяными оргиями. Отсюда затворничество во дворце, добровольная самоизоляция, одиночество.

Терзания Абдул-Латифа далеки от мук совести. Они рождены не раскаянием, а угрозой расплаты. Герой романа пренебрег всем ради власти. Но именно эта власть и ускользала теперь из рук. Возведенный на трон черными улемами, сын Улугбека и стал их пленником, послушным орудием их воли.

Это превращение деспота в марионетку, гонителя в гонимого, охваченного паникой безумца написано романистом с беспощадной психологической достоверностью. Его Абдул-Латиф словно задыхается в порочном круге лжи и преступлений. Он уже мертв духовно. И мятеж, поднятый эмиром Джандаром, лишь покончил с затянувшейся агонией.

Произведение А. Якубова сцементировано изнутри то открытым, то заочным спором учеников Улугбека Али Кушчи и Мухиддина — спором их взглядов, поступков, чувств. При этом единство фона делает более рельефным несходство характеров. Сталкиваясь с одинаковыми угрозами, испытаниями и соблазнами, персонажи избирают противоположные линии поведения.

Заточенный в зиндан Мухиддин кается, заискивает, оплакивает свою участь. Его товарищ по несчастью и здесь, в темнице, сосредоточен на будущей книге, на начатых еще в обсерватории вычислениях.

Мухиддин угодничает перед молодым правителем, охаивает Улугбека и его сподвижников, выдает тайну исчезновения книг из библиотеки.

Али Кушчи отвергает любые сделки, даже те, от которых зависит спасение. Будь то уговоры стать придворным астрологом или летописцем.

Это сравнение поступков скрывает в себе более глубокий философский подтекст. Речь идет не только о цене жизни, но и о ценностях жизни. О нравственных уроках, которые имеют непреходящее значение, которые актуальны и сегодня.

Отрекшись от Мирзы Улугбека, Мухиддин отрекся от своего призвания, а стало быть, и от самого себя. Стремление уцелеть повлекло за собой цепочку унизительных капитуляций. От соучастия в разорении книгохранилища до постыдного торга собственной дочерью Хуршидой, приглянувшейся сластолюбивому шах-заде. А в результате — полное разрушение личности. Презираемый самим собой, презираемый вчерашними единомышленниками, презираемый даже Абдул-Латифом («мешок какой-то валяется у ног, тряпичка, чтоб моги вытирать об нее»), Мухиддин надрывается под гнетом содеянного зла и сходит с ума.

Али Кушчи вышел из темницы несломленным. Изощренной жестокости палачей он мог противопоставить только одно — верность убеждениям, верность истине. И эта верность помогла ему сохранить как достоинство человека, так и достоинство ученого.

Все оставшиеся годы Али, как мог, поддерживал «горение свечи Улугбека». И он не дал ей погаснуть во мраке объявшей Маве-раннахр реакции. Его стойкости, его подвигу — и это исторический факт — мы обязаны сохранением сокровищ Улугбека, тех трудов, тех астрономических таблиц, которые ускорили прогресс мировой цивилизации.

Книга А. Якубова приблизила к нам далекую и грозную эпоху Тимуридов, обозначила нерасторжимые связи между прошлым и настоящим, преемственность гуманистических традиций. В узбекской исторической прозе это социально-аналитическое полотно по праву занимает место рядом с таким выдающимся творением, как роман Айбека «Навои».