Совесть

На следующий день Джаббар уехал на строительство, куда — не сказал, наверно по специальности. В тот год он закончил второй курс института железнодорожного транспорта.

Фазилат, сдав последний экзамен, отправилась в кишлак. Дыхание войны чувствовалось и там.

Не каждый день, но в неделю раз кишлак провожал своих джигитов на фронт. Призывники собирались на базарной площади перед куполовидной мечетью, и стены древней крепости сотрясались от плача матерей, жен, невест и сестер. Шумела, путалась в ногах детвора. «Илохи омин! — Да благословит вас аллах!» — напутствовали джигитов старики.

Всю неделю перед прощальным днем в кишлаке играли свадьбы. Уходящие на фронт торопились соединиться со своими подругами. Плакали карнаи, сурнаи, женщины тянули печальные свадебные «яр-яр» — это как обычно. А потом джигиты поднимались на стены древней крепости, и до самого рассвета кишлак слушал их песни. Эти песни! Чуть хмельные голоса, печаль и удаль в них — как все это разрывало сердца девушек, особенно тех, кого война уже разлучила с милыми…

Фазилат не гуляла на свадьбах. По вечерам, сидя дома у амаки — дяди по отцу, невольно прислушивалась к печальным свадебным «яр-яр». И потом, ночью, грустно-удалые песни джигитов не давали ей спать. Все думала о Джаббаре, и ей казалось — он уже давно на фронте.

Джаббар продолжал работать в степи, там проводили железную дорогу. Почти каждый день приходили от него письма. Их приносил ей Атакузы, приносил тайком, потому что амаки строго следил за нею. Какие это были письма! Горячие, как его поцелуи, грустные, как увядшие стебли степной травы, вложенные в них.

Кажется, шли последние дни октября. Однажды вечером Фазилат сидела за книгой под тусклым светом семилинейной лампы — не могла уснуть. Неожиданно постучали в окно. К стеклу прильнуло лицо Атакузы.

— Джаббар-ака приехал!

Фазилат, ничего не видя перед собой, кинулась к вешалке, где висел ее платок, потом к сундуку — за камзолом. Секунды не прошло, выбежала в тенистый сад.

Джаббар ждал ее в дальнем углу за арыком. Они кинулись навстречу друг другу, обнялись и замерли, застыли.

Ломоть холодного полумесяца то смотрел сквозь редкие темные облака, то прятался в них. С гор дул, посвистывая, холодный ветер, и большой оголенный сад глухо шумел. Наконец Фазилат оторвала голову от груди Джаббара, жадно всматривалась в обросшее щетиной незнакомое, исхудалое лицо. Робко спросила:

— Вы уже на фронт? Как же так?

— На фронт, — сказал Джаббар и еще крепче обнял ее, — Остаться не могу, даже если будут оставлять. Ты же умница…

— Когда?.. Когда уезжаете?

— Завтра. Но отсюда я должен уехать сейчас. Надо успеть на двенадцатичасовой поезд…

Фазилат испугалась — вот она, настоящая разлука, сейчас, сию минуту он уйдет от нее. Обхватила его плечи, забилась, зарыдала.

— Фазил! Фазил! Не мучь меня! — Джаббар сам еле сдерживал слезы. — Я должен уйти сейчас, немедленно. Приехал на секунду, посмотреть на тебя. И благодарю судьбу, увиделись. — Qh сжал ее лицо ладонями, как в прошлый раз, на озере, и стал целовать в губы, в глаза. — Ты помнишь, что я сказал тебе тогда на озере? Ради тебя я постараюсь выжить! И до тех пор, пока что-нибудь не случится…

— Джаббар-ака! — взмолилась Фазилат. — Не надо, Джаббар-ака.

— До свиданья, Фазил! Милая, единственная моя, будь терпелива. Я вернусь. Я обязательно вернусь!.. Атакузы! Где ты? Отведи ее домой! — Джаббар с силой оторвал от себя Фазилат, одним махом перепрыгнул арык и побежал к поджидавшим его в темноте всадникам.

Некоторое время Джаббар учился на курсах танкистов, где-то на севере Казахстана. И вскоре, в феврале сорок второго, отправился на фронт… Пять месяцев шли от него письма. Треугольники, исписанные химическим карандашом… Бывало, получит такой треугольник Фазилат и оживает, как земля в засуху под летним дождем. И плакала, и улыбалась, читая. А потом целый месяц не было писем. И Атакузы куда-то пропал, исчез. Ровно через месяц он шальным ветром ворвался в класс — Фазилат учила детей в школе. Босой, без шапки, подняв треугольное письмо выше головы, крикнул с порога:

— Жив Джаббар-ака! Он ранен. В госпитале сейчас!

Фазилат не смогла сдержаться. Притянула бритую голову Атакузы к себе и на глазах у класса расплакалась.

Джаббар писал, что ранен в ногу, что «если будет суждено, скоро увидимся».

В этой надежде прошло еще два месяца, настало лето. Почти все мужское население кишлака ушло на фронт. Ушел и председатель колхоза. На его место раисом поставили амаки Фазилат, ее дядю. Слабый он был человек, нерешительный.

Однажды амаки вызвал Фазилат в правление.

— Ты уж оставь на время школу. Боюсь, и счетовода заберут на фронт. Поработай с ним. Подучись у него немного.

Так Фазилат оказалась в конторе колхоза. Вот тогда-то и появился в кишлаке Джамал Бурибаев.

Как-то Фазилат сидела одна в конторе, считала. На улице зацокали о каменистый грунт копыта. Фазилат подошла к окну. У дверей конторы остановилась пара сытых вороных, запряженных в старинный фаэтон. Из фаэтона вышел рослый статный мужчина — новая военная гимнастерка, военная фуражка. Чеканя шаг, поскрипывая хромовыми сапогами, он шел прямо к ней. Первой мыслью было — «Джаббар!», но тут же поняла — ошиблась.

Незнакомец остановился у открытого окна, стал в упор разглядывать Фазилат.

— Где раис?

— В степи. На жатве, — с трудом шевельнула губами.

— А вы кто такая?

— Я… помощник счетовода…

Снял с головы фуражку, пригладил черные волосы — они так блестели, словно приезжий только что вынырнул из воды. Усмехнулся:

— Молодцом раис! Знает, кого взять в счетоводы.

Фазилат покраснела.

— Он мой амаки.

— Ах вот оно как… Зачем же ваш амаки прячет от нас такую племянницу? Как тебя зовут, красавица?

— Фазилат.

— Фазилатхон, значит. И имя красивое. Ну, складывай быстрей свои бумаги и садись в фаэтон!

— Я? Зачем?

— Хочу прокатить тебя! — рассмеялся военный, но сразу же нахмурил брови, — Я — Бурибаев! Может, слышала?

— Ой, председатель райисполкома?..

Бурибаев довольно улыбнулся:

— Вот видишь, мы, выходит, знакомы. Значит, покажешь нам дорогу в степь. Поторопись, пожалуйста!

В широком фаэтоне с огромным откидным зонтом они сидели вдвоем. Старик кучер торчал на облучке. Фазилат стало не по себе, забралась в самый угол. Бурибаев придвинулся, пошутил:

— Хотя слово «бури» и означает — волк, у меня только фамилия Бурибаев. Если сама не захочешь, я тебя не съем!

Всю дорогу Бурибаев рассказывал разные истории, старался развеселить Фазилат. То смеялся, а то вдруг делал вид, что грустит: тяжело вздыхал, хмурил брови. Фазилат почти не слушала его шуток, ни разу не улыбнулась. Она сидела, пугливо прижавшись в угол, ей было не по себе, казалось, в чем-то поступила нехорошо. Скоро убедилась, что и другие думают так. Фаэтон проехал мимо поля. Там жали ячмень женщины. Они зашушукались, поглядывая на нее. И совсем уже вышло нехорошо, когда на хирмане — гумне встретились с Атакузы.

Мальчишка прутиком погонял волов, тянувших волокушу. Старая рубашка намокла от пота, штаны засучил до колен, закрылся от солнца войлочным киргизским колпаком допотопных времен. Увидел Фазилат, как она выходит с Бурибаевым из фаэтона, и сначала застыл, открыв рот, а потом в сердцах стегнул волокушу и резко отвернулся.

И тогда Фазилат, встретив презрительный взгляд Атакузы, дала себе зарок — никогда больше Бурибаева не подпускать. Но чем больше она его избегала, тем упорнее он искал встреч. Зачастил в кишлак и каждый раз непременно заглядывал в контору. А потом и еще придумал: стал вызывать Фазилат в район, в канцелярию исполкома — помощь, мол, там нужна.

И странное дело: каждый раз, как звонили от Бурибаева, в конторе поднималась суматоха. Бегали, искали Фазилат, если ее не было на месте. Амаки собственноручно снаряжал арбу. Сам отправлял ее в район. Несчастный дрожал при одном имени Бурибаева. И конечно, когда она приезжала, Бурибаев находил предлог, покидал свой кабинет и подолгу сиживал в канцелярии. Пытался пригласить ее на вечеринку, в парк. Туманно намекал: им надо «быть вместе». От вечеринок, от прогулок Фазилат решительно отказывалась. Она если не каждый день, то раз в неделю получала письма от Джаббара и с нетерпением ждала — скоро приедет. Но Джаббар не приехал. Три месяца лечился в госпитале, а потом пришло письмо — отправили на фронт. И еще одно письмо было. Писал: «Не сегодня завтра вступим в бой». Его последнее письмо! Спустя два месяца — был конец октября — амаки робко заговорил с ней о Бурибаеве. Уверял, что плохого тот ей ничего не сделает. Помыслы у него самые чистые, готов даже разойтись с женой.