Страница 74 из 86
В Лос-Анджелесе на моем литературном вечере он был одним из выступавших. Парой, а точнее — господин, Гранян повел речь о поэзии издалека. Начал с Афин и Аристотеля, с Рима и Петрарки. Речь его была выразительна, витиевата, с испытанными ораторскими модуляциями. Словом, было все, кроме конкретного разговора о стихах советской поэтессы, суть которых, видимо, не так уж пришлась ему по душе. И вот сегодня мы снова должны встретиться, но уже у нас, в Ереване, и дойти до меня ему здесь проще, чем из Афин и Рима: всего-навсего пересечь площадь Ленина, окаймленную стройной колоннадой новых зданий, в архитектуре которых использованы мотивы древнеармянского зодчества, пройти мимо прозрачных, веселых стеблей фонтанов посреди площади, обогнуть белокаменный фасад Исторического музея, Государственную картинную галерею, старенькие, почти ставшие уже экспонатами домики на улице Абовяна — и у входа в Дом художника мы увидимся.
— Какая неожиданность! — пожимаю я руку господину Гранину.
— Для меня самого неожиданность. Был на Ближнем Востоке и решил заехать в Армению. Хочу сам увидеть ее, сам почувствовать и понять, без посредников…
Заходим в Дом художника посмотреть выставку итальянского изобразительного искусства, открытую в связи с «итальянской неделей» в Армении. В вестибюле сталкиваемся с группой молодых художников. Знакомлю с ними господина Граняна. После короткой оживленной беседы выходим и поднимаемся по улице Абовяна к Детской картинной галерее — там тоже выставка «Италия в рисунках армянских детей». Но галерея, увы, закрыта, и мы держим путь прямо к Матенадарану.
Много в Армении древних монастырей и храмов, а этот построен уже в наши дни и тем не менее вызывает то же трепетное чувство, что и храм Рипсимэ или монастырь в Гегарде. Хранящиеся под куполом Матенадарана манускрипты вдохнули душу в это громадное здание, пропитали запахом свечей и ладана эти серые базальтовые стены, каменные скульптуры, тяжелые резные двери…
В Торонто, в Бостоне я бывала в прославленных на весь мир музеях. Они полны чудес, сотворенных руками и умом человека. Но как бы ты всем этим ни восхищался, все равно помнишь, что это вот скульптуры из Египта, это греческие барельефы, это металлические ожерелья и броши с Ближнего Востока, китайский и японский фарфор, персидские миниатюры, мебель времени какого-то из Людовиков, то есть все или почти все привезено, приобретено. А эти древние рукописи если и привезены, то к себе домой — они вернулись с чужбины на родину…
Когда входишь в Матенадаран, в тебе не может не всколыхнуться целая гамма чувств. И главное в ней — гордость за свой народ, за тех, кто «с кусочком просфоры и глотком воды» расписывали их пурпуром и лазурью, спасая от огня и меча, переносили из монастыря в монастырь, из века в век и вот донесли до наших дней. Гордость за народ, который в те сороковые военные годы, в холоде и голоде, строил и построил новый храм — Матенадаран, вечное пристанище священных страниц.
Поймет ли все это господин Гранян? Если он действительно любит свой народ, если знает, что такое для нас Маштоц и Нарекаци, если захочет вернуться мыслью в то канувшее лихолетье, а потом снова возвратиться сюда, под эти светлые своды, он должен все это понять. Но преисполнится ли он тем же чувством, что и строители Матенадарана, его директор, научные сотрудники, эта вот молодежь, которая расположилась сейчас за маленькими столиками в уютном кафе возле озера, неподалеку от Матенадарана, — словом, все мы? Здесь актеры из драматического театра, сотрудники газет «Со-ветакан Айастан», «Ерекоян Ереван», журнала «Гарун», издательства «Айастан», из института «Ереванпроект», из консерватории имени Комитаса, музыкальной школы имени Саят-Новы. Они забежали сюда перекусить во время перерыва. Это озеро с каменными террасками вокруг, весь Ереван, вся Армения — их дом, их жизнь, нх любовь, хотя кое-кто из них порою и ворчит, что маловато развлечений, что в магазинах не купишь приличных джинсов, что не так-то просто съездить в Лос-Анджелес…
Мы тоже заходим с Бюзандом Граняном в кафе, отыскиваем свободный столик, чтобы выпить чашку кофе. Однако «чашечка кофе» сразу же обернулась бутылкой коньяка: тут же навстречу поднялись и пригласили подсесть к ним ребята из драмтеатра. Гранин растроган. Коньяк, засветивший свои три звездочки, еще усилил его взволнованность. И ребят подогрел коньяк: задают гостю вопросы, рассказывают о своем театре, приглашают на премьеру в тот же вечер. Гость охотно соглашается. И все это сдобрено тостами за народ, за Армению, за неожиданное застолье.
Один из молодых актеров поднял бокал.
— Товарищ Гранин…
— Господин Гранин, — шутливо поправляю я.
— Да, господин Гранян… Вы видите сейчас нашу страну, видите, какой она стала. А знаете, есть такая картина: «Мать Армения слезы льет» на развалинах Ани…
Я с усмешкой прерываю:
— Знает, знает он эту картину. Сто лет уже его партия только на этой картине и держится, а ты вздумал объяснять…
Господин Гранян ухмыляется:
— Тикин Капутикян не упустит случая поддеть.
Что же, говорят, правде рот не зажмешь…
Конечно, то, что сорвалось у меня с языка, не было случайным острословием, хотя сорвалось и случайно. Мне показалось, что господин Гранин из тех, кто умеет думать. Прощаясь, он говорит, что по возвращении в Америку непременно повидается с Арутюном Газаряном и уговорит того подарить Матенадарану ценное собрание старинных рукописей. Не знаю, какие еще побуждение увез с собой господин Гранян, захотевший все увидеть «сам, почувствовать и понять без посредников». Но мне хотелось бы напомнить ему, что Арутюна Газаряна незачем убеждать. Большой друг Армении, этот старый известный коллекционер прислал уже в Матенадаран около шестисот ценнейших манускриптов. Лучше бы господин Гранян, которому доверено воспитание детей, направил свой пыл на это не менее важное дело.
В Сан-Франциско я побывала в семье, перебравшейся сюда из Ирана. Дети в этой семье, в отличие от многих других, где мне довелось быть, свободно владели армянским. А пятнадцатилетний Тигран, ученик местной субботней школы, превратил свою комнату в маленький музей армянской истории. Не помню уж, висела ли там на стене та самая картина «Мать Армении слезы льет», но то, что в углу я увидела трехцветный дашнакский флаг, — это уж точно. У Тиграна объемистый альбом. В него вклеены иллюстрированные страницы из истории Армении. На них царствовавший в первом веке Тигран Великий, Месроп Маштоц, полководец Вардан Мамико-нян и портреты деятелей дашнакской партии. Из Советской Армении — только памятник Давиду Сасунскому и еще много пустых страниц.
— А другого альбома у тебя нет? — спрашиваю паренька.
— Нет.
Родители, поняв смысл моего вопроса, тут же заверили, что в ближайшее время свозят Тиграна на родину. И задумываешься: почему это юноша, лишь побывав в Армении, должен узнать, что помимо Тиграна Великого и Вардана Мамиконяна есть и другие имена, другие, новые реликвии? До чего же субботняя школа четко усвоила это предвзятое отношение, если так последовательно лишает детей всяческого общения с их живой и здравствующей родиной. Ведь даже вести о ней, виды новых ее городов и сел, ереванских улиц и площадей, Оперного театра и университета, Бюраканской обсерватории и Академии наук, стадиона «Раздан», пионерских дворцов и многое, многое другое могли заполнить не только пустые страницы альбома, но в какой-то мере и ту пустоту, которая рано или поздно разверзнется в душе Тиграна, если перед этой душой не распахнутся двери живой Армении…
Нельзя жить только прошлым и курить фимиам только музейным экспонатам. В музее можно простоять несколько часов, испытывая восторг и преклонение, но жить в музее нельзя. Чтобы дышать, помимо фимиама нужен простой свежий воздух, помимо пергаментов нужна снующая по лестнице Матенадарана, гомонящая, спорящая толпа, нужно кипение улиц, это кафе, звенящее молодыми голосами, это озеро в зеленоватой ряби мелких волн и дыхание, живое, клокочущее дыхание жизни.