Страница 70 из 86
Мы сидели прямо у сцены, и даже отсюда, из такой близи, невозможно было представить себе, что это были мужчины, настолько изящны и женственны их движения, так естественно по-женски они кокетливы. Но в конце концов все это зрелище вызвало смешанное чувство — в нем было и удивление, и жалость, и буквально физическое неприятие.
6 июня, Ереван
Хотя Урартийская крепость царя Аргишти, находящаяся на юго-восточном холме города, и свидетельствует о том, что Еревану 2750 лет, тем не менее это один из самых молодых городов мира. Ведь Ереван стал Ереваном только в последние пятьдесят лет. Несмотря на это, в городе много памятников, обелисков, скульптур. Один приезжий журналист написал о Ереване, о городе, который насчитывает уже восемьсот тысяч жителей, что улицы его по-домашнему уютны, что они — как холл в огромной квартире, как интерьер.
Среди ереванских памятников есть один, у которого своя особая биография. В саду, расположенном между улицами Теряна и Абовяна, словно растут из земли, поднимаются вверх две белые мраморные руки, тянутся друг к другу для пожатия…
— Что это? — интересуется каждый, кто видит это впервые.
И ереванцы с гордостью отвечают:
— Это нам прислали из Каррары. Каррара и Ереван — города-побратимы. Мы им послали старинный хачкар — крест-камень, — а они нам эти руки… Вы, конечно, знаете, что из каррарского мрамора сам Микеланджело ваял свои статуи.
Наверное, на свете много городов-побратимов, но в нас живет простодушное желание во всем видеть еще больше, чем есть. Тянущиеся друг к другу руки мы уже сливаем в крепком рукопожатии. Ведь земля наша веками тосковала по братскому рукопожатию, по искренности, по дружбе…
Эту нашу склонность к преувеличению очень быстро раскусил известный итальянский писатель Альберто Моравиа. Он пробыл в Армении всего два-три дня, держался суховато, можно сказать, даже сурово, — словом не «по-итальянски». Однако, вернувшись в Италию, написал об Армении очень тепло. Все в этой стране воспринимается через ее внутреннюю суть, говорит Моравиа, все в ней имеет двоякий смысл, даже обычный коньяк, который для любой другой страны лишь напиток, полученный из винограда, для армянина свидетельство силы и энергии родной земли…
В гостинице «Ани» Армянское общество по культурным связям с заграницей устроило прием в честь делегации губернаторов автономных областей Италии во главе с сенатором Джеразио Адамоли. Прием этот завершал проводившуюся в Армении «итальянскую неделю», в течение которой в кинотеатрах шли итальянские фильмы, в библиотеке имени Мясникяна была выставка итальянской литературы, в Доме художников можно было в эти дни ознакомиться с изобразительным искусством Италии, в детской картинной галерее — с выставкой «Италия в рисунках армянских детей». Словом, были самые разные встречи, выставки, приемы.
Я вошла с опозданием, когда имеющий «двоякий смысл» армянский коньяк уже воспользовался своим прямым смыслом, подогрел и без того горячую итальянскую кровь, когда все смешалось, — музыканты и гости, танцующие и не танцующие, когда стерлись не только протокольные точки и двоеточия, но даже и запятые. Чопорные, казалось бы, дипломаты с упоением включились в буйный, запыхавшийся ритм твиста…
Сказать, что подобные встречи редкость для нас, неверно. Каких только премьеров и королей, представителей дипломатического корпуса и государственных деятелей не принимала Советская Армения! А все-таки каждый раз заново радуешься… Вот и теперь, глядя на этих разгулявшихся итальянцев, я думала: добро пожаловать в Армению, друзья, вы все время повторяете, что чувствуете себя тут как дома. Да, мы вроде бы схожи и нравом, и историей. Вернее, началом истории. А потом века по-разному распорядились нашей судьбой. Но не стоит омрачать сегодняшнее веселье грустными воспоминаниями о давних временах. Лучше будем делиться радостью. Нам приятно, что ваши архитекторы колесят по Армении, чтобы заснять наши монастыри, хачкары, мосты, караван-сараи, и все эти фотографии, можно сказать даже с неким благоговением, издаются у вас. Итальянские архитекторы так же, как и мы, верят в то, что камни, будь они даже разбиты, изранены, все равно метрика народа, свидетельство его рода и племени.
А то, что коньяк наш крепок и он «не просто коньяк», так же как здание нашей Оперы не просто здание, а Арам Хачатурян не просто композитор, и его «Танец с саблями» не только стремительность ритма, — все это стало ясно нашим итальянским гостям на премьере балета «Гаянэ», еще до этого приема.
Балет был на диво праздничным. Вилен Галстян — и автор либретто, и постановщик — исполнял главную роль. Исполнял ее вдохновенно, с присущим ему даром соединять пластичность с силой и мужественностью. Классический сюжетный треугольник обрел новые краски. Любовь, ревность, ярое полыхание зла и в конечном счете победа добра и красоты. Новая постановка была и оформлена по-новому. Талантливый Минае Аветисян внес в двадцатый век ритм и краски старинных армянских миниатюр, сообщил им стремительность и напор этого века. А музыка была все той же — все те же летящие, искрометные звуки «Танца с саблями». И вдобавок ко всему в одном из кресел амфитеатра сидел сам Арам Хачатурян, поседевший, погрузневший под натиском лет.
В конце спектакля все смешалось: сцена слилась с залом, по залу прокатилась волна оваций и на гребне своем подняла, понесла взволнованного Арама Хачатуряна. Сколько таких мгновений было в его жизни! Если сложить их, получатся дни, месяцы, годы. Одного из тысячи таких мгновений достаточно, чтобы осветить им всю биографию человека. И вот ведь — одному досталось столько. Так и бывает! Природа свои дары не делит поровну, поэтому и оценка этих даров тоже не бывает равной. Скажем и то, что в судьбе человека искусства огромную роль играет время. Можно явиться на этот свет с большим талантом, но явиться не в свое время — либо ранее, либо позже. В таком случае не состоится встреча таланта со временем — та чудотворная встреча двух зарядов, of которой рождается молния. «Искра божья» Хачатуряна сверкнула в доброе время, когда народ наш, оправившись от потерь, испытывал радость возрождения. И Хачатуряну выпало воплотить в звуки дух этого возрождения, высвободить из-под многослойных веков народного горя ждущую своего часа буйную радость, точно так же, как Мартиросу Сарьяну вызволить из этих веков зеленые и праздничные пурпурные краски, Чаренцу слить с движением «неистовых толп»[42] священное горение своего слова, А. Таманяну вновь водрузить на колонны рухнувшие капители Звартноца…
На следующий день зритель увидел опять «Гаянэ» на сцене Оперного театра, опять гром аплодисментов, опять в зале воодушевление и восторг. И еще, пожалуй, в большей степени, чем накануне: по счастливому совпадению это был и день рождения Арама Хачатуряна. Такие дни рождения принадлежат не только семье именинника, не только его матери, отцу, жене, детям и даже не только залу, до отказа набитому людьми, — они принадлежат народу, стране.
После балета большой компанией — тут были и композиторы, и художники, и артисты — мы пошли, чтобы рюмкой коньяка отметить тот день, когда в скромном домике в Авлабаре, одном из районов Тифлиса, родился Арам Хачатурян. Пошли в то самое кафе при гостинице, где вчера веселились итальянцы. Сегодняшнее застолье выглядело по-иному. Если итальянцы чувствовали себя «как дома», то мы были просто «дома». Разве важно, что, скажем, с Виленом Галстяном или Минасом Аветисяном я сиживала за столом не часто, — все мы были единой семьей, близки не только (и не столько) по крови, но и духовно, своими помыслами, призванием своим.
Минас молча сидел в углу стола, сидел и говорил как бы сам с собой. Только раз встал, подошел ко мне, чокнулся и снова вернулся на свое место. Одет он был очень современно, элегантно: отлично сшитый костюм, яркая рубашка, яркий галстук. Длинные волосы, борода, усы, которые некоторым придают какой-то чужеватый, «западный» облик, Минаса делали похожим на средневековых наших летописцев. И внешность Минаса соответствовала его искусству. В нем не было ничего напускного: мол, «мы из народа», ничего «нарочито национального». И вместе с тем во всем его обличье жило строгое благородство селянина, его сила и спокойная уверенность. На полотнах Минаса встретишь не так много видов монастырей, армянских орнаментов, почти нет Арарата. Но сколько Армении в раскаленной красноте его домов, похожих на часовенки, в осанке его крестьянок, в том, как сидят они, скрестив на груди руки, в тяжелой согбенности мужских плеч. Минае не заезжий художник, которого привлекает в Армении экзотика — Севан, Звартноц, зангезурские одеяния, золотые и серебряные нити монет. Севан и Звартноц — в крови у Минаса, во всем его естестве. Диву даешься, откуда в пареньке родом из села Джаджур такой натиск новизны, такой органичный сплав ее со стариной, откуда в нем такая закваска.