Страница 45 из 97
Всего этого Алексей, конечно, Томичу перечислять не стал - всё ж человек ещё посторонний, хотя, похоже, свой парень. Обдумывал он эти и дальнейшие шаги как раз по пути на рынок за гостинчиками и, главное, новыми симками.
Тревоги никакой не испытывал - вот как-то до сих пор всё некогда было позволить себе расслабиться до такой степени, чтобы приоткрыть той путь в себя. Расслабился, правда, вчера... с Настей... Что теперь Ирке говорить... Как быть теперь вообще со всем этим, что свалилось так внезапно? Блин, действительно получается предательство какое-то - не успело любимую девушку ранить, как он тут же ночь с другою проводит!
Ну ладно, любимая тут - для красного словца, конечно. Хорошая Ирка девка, всё с ней у них хорошо. Но любви он к ней никакой не чувствовал. Ну то есть как никакой? не голый секс-то ведь у них с нею! Значит, чувство какое-то есть. Ну, не любовь, ладно. Значит, тогда дружба такая. Когда мужчине под сорок и женщине за тридцать, они уже имеют право на подобную дружбу? Ну, чуть сдобренную сексом. В этом возрасте секс уже не является проявлением именно любви. Или высшей точкой только любви. Не молодые уж. Пожили, потрахались каждый вволю. Дело оно, конечно, такое, что не пресытишься до конца никогда. Но и прежняя сакральная роль - не, уже нету её. Секс в их возрасте становится всего лишь одним из проявлений дружбы. Ну, как будто выпить вместе.
Хм... Мужних жён это, понятно, не касается, в очередной раз начинал Кравченко запутываться в подобных рассуждениях и плавно переходить на лёгкую стадию мужского шовинизма. Там - дело иное: семья, дети, долг чистоты перед мужем. А если женщина свободна - так в чём проблема? Конечно, в идеале было бы, чтобы ещё и мужчина был свободен - всё же гулять при наличии любимой семьи не есть гут.
Так ведь и не гульба же тут! Ну, у него тут. Семья там, а война - здесь. Стресс боевой. И послебоевой. Но тоже снимать необходимо. Когда адреналин уходит после боя - коленки подчас слабеют. И в груди что-то бесится мелко-мелко, будто дрожит голое на морозе...
А под обстрелом - так оно и без всякого адреналина всё дрожит: вжимаешься в стеночку, желательно бетонную, поделать ничего не можешь с хлопающей по тебе снарядами, будто мухобойкой, смертью. И лезут в голову всякие ненужные мысли. Хотя и не мысли на самом деле вовсе, даже и не чувства, пожалуй, - а... инстинкты, что ли. Словно каждая клетка организма твоего вспомнила себя первобытной амёбою, которую сейчас жрать будут. И ползёт с каждой этой клеточки в мозг вопль инстинкта самосохранения. А мозг ужасается. Крепко так ужасается иногда. Иногда и выносится от ужаса. Видал Алексей Кравченко пару таких случаев, а ещё больше рассказывали.
Чем такое снимать после боя? Особенно когда оно накладывается на вид разорванных тел тех, кому не повезло, на запахи свежей крови и сгоревшего человеческого жира, что шелушится чёрными потёками на горелой броне, на звуки обрывистого треска огня, обгладывающего стропила разрушенного дома, и всхлипывающего дыхания-стона раненного в грудь товарища... Чем такое снимать, тем более, что знаешь: от этого не избавишься до конца жизни, ибо оно сразу и навсегда вцепляется в душу? Водкой? Конечно! Но она опасна. Она просто опасна - и для воина, и для армии. Глоток после боя - но не более. Иначе от бутылки вскоре будет не оторваться. А постоянно пьющая армия - это... Как те ушлёпки "айдаровские" в октябре под Трёхизбенкой, настолько ужратые, что даже не соображали, чья и зачем ДРГ их в ножи берёт...
А мужских стрессоснимающих удовольствий создававший Адама жестокосердный Саваоф придумал совсем мало. Драку, алкоголь и женщин. Драки тут в количествах, давно уже пресыщение настало. Водка - штука обоюдоострая... Остаются только женщины.
Тоже, конечно, обоюдоострые штучки... Но так оно, возможно, и к лучшему...
Вот так капитан Кравченко размышлял о том, о сём, панически отскакивая в сторону от тех тем, которые подводили к конкретике нынешней ночи и нынешнего утра, к Насте и Ирине, и к тому, что дальше делать.
Как бы в параллель к этим мыслям - или в промежутках, что ли, - он закупал запланированное, менял деньги, уминал пельменьки под водочку в "Бочке", потом ехал на такси к больнице по Оборонной. Затем поднимался на этаж, попутно вспомнив и сравнив здешний чуть заброшенный, но порядок, с раскорёженной танковыми снарядами, а потом ещё и заминированной и взорванной украинскими карателями при отступлении больнички в Новосветловке...
Здесь, говорили, тоже что-то взрывалось летом, но теперешние ухоженные бежевые коридоры с линолеумом цвета морской волны, всё чистенькое, представляло бесконечно разительный контраст с тем, что Алексей видел там ещё в ноябре. Говорили, правда, что там в декабре начали всё восстанавливать, - как раз у Ирки как-то лежали, смотрели какой-то фильм по "Луганску-24", а там вдруг врезались новости со ссылкой на какое-то "Луганское информационное бюро". Как раз про ту несчастную больничку, что, мол, сам глава распорядился её отремонтировать... Но в его, Алексея, внутренней картинке это ничего не меняло - на ней так и стояла та несчастненькая, двухэтажная, словно сгорбившаяся и с вырванными глазами больничка...
Номер палаты, где лежала Ирка, они с Мишкой выяснили ещё вчера. Сейчас же он закрыл и ещё одну вчерашнюю тему. Ирину давеча записали чуть ли не как безымянную, потому как никаких документов при ней не было. А значит, обращение с нею вполне могло быть не ахти. В итоге имя-фамилию с его, Алексея, слов всё же вписали, но за обещание завтра же занести и показать паспорт пациентки. Что он сейчас и исполнил, забрав его у Томича. С удовольствием узнав заодно, что вчера же, после операции, перевели его женщину в другую палату, повыше качеством и двухместную. Скорее всего, произвели впечатление Мишкины корочки - Кравченко, как и теперь, был в гражданке, и потому едва ли мог составить конкуренцию маленькой багровой книжечке.
- Там у неё даже и охрана выставлена, - со значением просветили его относительно нынешнего высокого положения подруги.
В общем, поднимался наверх Лёшка, хоть и удивившийся последнему известию - ни о чём подобном, вроде, речи не было ни с Митридатом, ни с Томичем, - в настроении приподнятом и даже несколько просветлённом. Вроде бы разрешаются проблемы потихоньку. С Иркой, по словам врачей, тоже всё вроде бы тьфу-тьфу - контузия, да, баротравма, что ж, но опасных для жизни ранений нет, на порезы, что были, наложены швы, пару-тройку дней понаблюдать, и можно будет домой забирать.
А главное, буквально на входе в здание пришло, как просветление, решение его запутанной ситуации. Разумеется, никаких признаний и хныканий по Насте он производить не должен - последнее, чего на самом деле хочет женщина, это признания в измене. Была о том передача по телевизору. Ток-шоу или как там оно называется. Потому что такое признание отрезает всякий луч надежды на сохранение прежних отношений. А этого-де ни одна любящая женщина не желает. Как бы ни настаивала на признании измены.
Так что никаких признаний, никаких изменений в поведении. А чтобы случайно ничего ненужного не показать чуткому женскому сердцу, Настю просто выкидываем из головы. А что в голове? А в голове у нас - ход расследования, роль домохозяйки в происшедшем и всякие хорошие новости о его повышении. Он же военный? Ну! Значит, честолюбие должно быть выше среднего. Вот пусть и выпирает сейчас.
Единственное, что несколько сбило его с этой волны облегчения и решимости - странно колючие глаза дебелой, ражей тётки в ополченческой униформе, что присела на каталку с оранжевым лежаком как раз возле двери в Иркину палату. Уж больно та придирчиво смерила его взглядом. Потом приподняла неторопливо массивный зад и, подкинув подбородок, осведомилась:
- Вы кто такой будете?
Алексей посмотрел на неё внимательно:
- А вы?
Тётка - абсолютный типаж рыночной бабищи, только к тому же и ростом крупная - нахмурилась:
- Палата под охраной. Документы предъявите!