Титан

— Терпеть не могу кроликов, — проворчал он, потом обернулся к Руди и улыбнулся, воскликнув: — О, мой красивый Зигфрид! Как я люблю смотреть на тебя!

На Руди был твидовый костюм. Пока он снимал его, Гитлер подошел к шкафу и достал оттуда черную гладстоновскую сумку. Положив ее на рабочий стол Урсулы фон Манфреди, где писательница изобрела кучу увлекательных приключений своего любимца Пупи, Гитлер расстегнул молнию и стал доставать из сумки странные предметы. Здесь был и кожаный собачий ошейник, и две пары стальных наручников, и кожаный конский кнут, и отличная венгерская треххвостка. Гитлера охватила дрожь, когда он любовно повел рукой по всей длине конского кнута.

— Прошло уже десять дней, — сказал он. — Мне показалось, что целая вечность! Я не могу без тебя жить, Рудерль, мой милый.

Руди, раздевшийся донага, подошел к столу, выхватил конский кнут у Гитлера из рук и с силой хлестнул им своего фюрера по плечу. Тот охнул от боли и упал на колени.

— Кто?! — гневно выкрикнул Руди.

Гитлер посмотрел на него снизу вверх, в глазах его блестели слезы.

— Ты мой хозяин, — проговорил он. — Принц Зигфрид, ослепительно красивый белокурый сверхчеловек. В твоих жилах течет чистейшая арийская кровь.

— А кто ты?!

— О, принц Зигфрид, я представитель низшей расы темноволосых, подонков общества. Возможно, что я осквернен и отравлен жидовской кровью.

Руди подступил к нему, поднял свою правую ногу и поднес ее почти что к самому лицу Гитлера.

— Я тебя унижу, раб, оскверненный жидовской кровью! — сказал он. — Я тебе приказываю лизать мою пятку!

— Слушаюсь, хозяин.

Гитлер высунул язык и стал усердно лизать пятку Руди. Спустя минуту Руди рявкнул:

— Хватит! А теперь раздевайся, раб, оскверненный жидовской кровью!

— Слушаюсь, хозяин.

Торопливо, постанывая от наслаждения, Гитлер стал стягивать с себя свой дешевый костюм, кидая одежду не глядя на зачехленные ситцем стулья. Раздевшись, он встал на четвереньки, как настоящий пес. У него было костлявое тело, но широкие, почти женские бедра.

Руди бросил конский кнут обратно на стол, взял оттуда собачий ошейник:

— Кто ты, раб, оскверненный жидовской кровью?

— Я жидовский пес.

— Правильно!

Руди наклонился и закрепил на шее Гитлера ошейник. Сначала он затянул его настолько сильно, что тот стал давиться. Тогда Руди не спеша ослабил натяжение и застегнул ошейник.

— Залай, жидовский пес! — громко приказал Руди.

Гитлер залаял.

Руди вернулся к столу и взял с него наручники.

— Ну-ка, вытяни свои передние лапы, пес!

Гитлер повиновался.

Руди замкнул на руках Гитлера наручники.

— Повернись, жидовский пес!

Гитлер повернулся на левый бок, и Руди сковал ему лодыжки. Затем он подошел к столу и взял оттуда грозную треххвостку. Пару раз он устрашающе рассек ею воздух, затем вернулся, улыбаясь, к закованному Гитлеру.

— Ты боишься своего белокожего арийского хозяина, не так ли?

Весь дрожа и обильно потея, Гитлер поднял глаза на молодого графа.

— Я боюсь своего хозяина, — произнес он. — Но я также люблю его, потому что мой хозяин — высший человек! Я мечтаю, что когда-нибудь мой арийский хозяин будет править землей и искоренит все зло!

— А что есть зло?

— Я, жид и подонок.

— Правильно, раб. А теперь приготовься принять наказание!

С трудом Гитлер вновь встал на четвереньки. Руди взмахнул треххвосткой и ударил ею Гитлера по ягодицам.

— Жид!!! — рыкнул Руди в ответ на вскрик боли со стороны Гитлера.

— Еврей!!! — орал Руди, всякий раз опуская плеть на тело Гитлера.

— О! — кричал тот. — Хорошо, хозяин! Еще! Еще!!!

Руди совсем распалился и изо всех сил лупил будущего канцлера Германии до тех пор, пока тот не кончил, забрызгав спермой деревянный пол.

Тяжело дыша и смахивая со лба пот, Руди швырнул плеть обратно на стол и без сил повалился на диван.

— Теперь моя очередь, Дольф, — произнес он через некоторое время.

Молодой граф фон Винтерфельдт вырос среди дивной и ласковой природы, но его душа была совсем другая.

— Прошлым вечером в замке отца случилось странное происшествие, — сказал Руди тем вечером, когда они с Гитлером сидели в угловой кабинке кафе «Ноймайер», старомодном заведении между мюнхенской Питерплац и Виктуалиен-маркт.

На деревянных лавках лежали подушки, что было очень кстати для обоих любовников, так как их задницы все еще горели после хорошей порки. Гитлер любил роль хозяина так же, как и роль раба в своих с Руди патологических сексуальных играх.

Стены протяженного зала были обшиты деревянными панелями. Именно здесь по понедельникам вечером Гитлер собирал ближайших друзей и сторонников, перед которыми с пафосом высказывал свои последние измышления по политическим вопросам. В тот вечер был не понедельник, и шумевшая в зале публика была преимущественно аполитичной. Однако многие узнали Гитлера, который прихлебывал чечевичную похлебку, одно из самых своих любимых блюд.

— Что именно? — холодно спросил Гитлер: он старался на людях не показывать своих чувств к молодому графу.

— Тебе приходилось когда-нибудь слышать о таком заведении, как «Рамсчайлд армс компани»?

— Разумеется.

— Так вот, одним из вчерашних гостей моего отца был владелец этой фирмы, некий Ник Флеминг.

— Я слышал о нем. Мне даже нравятся некоторые из его фильмов. Вроде бы он еврей? Там у них в Голливуде среди киношников, считай, все жиды. Они всегда стремятся захватить средства массовой информации. Например, печать. Они контролируют всю мировую печать!

— Флеминг, говорят, лишь наполовину еврей, — поспешно заверил друга Руди. Он хотел загасить в зародыше очередную невыносимую тираду Гитлера против евреев. Руди сам был последовательным антисемитом, но даже ему трудно было иной раз выдержать монологи Дольфа. — Как бы там ни было, а мы сидели и спокойно обедали, как вдруг один из слуг, кажется, выхватил пистолет или начал вытаскивать его… Я говорю «кажется», потому что сам не видел этого. Так вот, Флеминг бросился на него и отобрал оружие.

Гитлер явно заинтересовался услышанным.

— Зачем слуге нужно было вытаскивать пистолет?

— Отец решил, что слуга пытался совершить на него покушение.

— Зачем?

— Слуга оказался русским, и было высказано предположение, что он подослан Коминтерном. Но странное дело: у него нашли американский паспорт.

По мере своего восхождения в политике Гитлер стал учиться хорошим манерам, в частности, умению вести себя за столом. Он изящно вытер губы салфеткой.

— Какая-то бессмыслица, — сказал он. — Во-первых, зачем Коминтерну понадобилось убивать твоего отца, который не является ключевой фигурой в правительстве? Во-вторых, к чему задействовать в этой акции именно американского агента? И, наконец, зачем устраивать убийство во время обеда? Гораздо проще и надежнее сделать это… ну, скажем, в машине.

— Именно об этом я и подумал. Все выглядело в высшей степени странно. Сегодня рано утром Флеминг встретился с отцом с глазу на глаз. А потом они вместе уехали в Берлин. Мне это тоже показалось странным. Интуиция подсказывает мне, что произошло нечто, ускользнувшее от моего внимания… В связи с этим вспомнил о том, что Флеминг — владелец крупного военного производства. Это показательный факт.

Некоторое время Гитлер молча доедал свой суп и напряженно размышлял.

— Флеминг остановился в «Адлоне»? — наконец спросил он.

— Да.

— Привяжу к нему хвост. Посмотрим, чего он хочет.

Две голые лампочки висели над двустворчатыми дверьми, которые вели в обыкновенный кирпичный дом вблизи Курфюрстендамм и, ярко мигая, освещали надпись: КАФЕ «БЕРЛИН». В германской столице для туриста кроме низких цен было еще много чего притягательного. Например, роскошные отели-люкс «Адлон» и «Бристоль». Великолепные собрания произведений искусства, прелестные экспонаты Пергамон-музея, хорошая опера. Ряды домов, выстроенных в осужденной архитектурной манере времен империи. Зрелище смягчалось тысячами каштанов и лип, высаженных вдоль кромок широких улиц, на которых тренькающие трамваи, черные таксомоторы с золотистой полоской на бортах и разноцветные автобусы оспаривали друг у друга место на дороге под присмотром конных полицейских в жемчужно-серых кителях. Наконец, лесной покой Тиргартена и Ванзее. К услугам туристов со «сниженным» вкусом предлагались тысячи проституток и трансвестистов, которые сидели в придорожных кафе и выставляли напоказ свои волосатые ляжки, задирая юбки. А в клубе «Фемина» ночи напролет под музыку негритянского джаз-банда танцевали пропахшие потом и дешевыми духами лесбиянки.