Титан

Они обрушились вниз с Анатолийских гор словно ураган.

В августе 1922 года долгожданное наступление кемалистских полупартизанских формирований на греческую армию наконец-то началось. Как и Кутузов, блестящий русский военачальник времен наполеоновских войн, Мустафа Кемаль-паша считал, что одним из главных его союзников является время. Он долго ждал, пока греческие солдаты заскучают и их боевой настрой сойдет на нет. Парадоксально, но огромную помощь Кемалю оказал командующий греческими войсками, толстяк и щеголь генерал Гаджанести, который как раз в то время — что было очень подходяще — стал сходить с ума. Пока его солдаты страдали то от холода, то от зноя, от пыли, недостатка в пищевом довольствии и вонючей питьевой воды, генерал заваливался в многочисленные кафе города Смирны, где напивался до беспамятства. Однажды ему почудилось, что он сделан из стекла. Проспав в постели ровно сутки, он боялся вставать, думая, что его ноги тут же разобьются на мелкие осколки. Имея столь тупое руководство, греческая армия очень быстро деморализовывалась, и в этом не было ничего удивительного. Когда греки увидели спускающихся на них с гор турок, они, плюнув на дисциплину, бросая по дороге оружие и технику, все без оглядки помчались в Смирну.

Кемаль не дал им возможности перегруппироваться. Он лично возглавлял свое войско, скакал на коне перед цепями наступающих турок, подбадривая их и крича до хрипоты:

— Нас ждет Средиземное море!

Это хорошо действовало. Начинавшие уставать турки обрели второе дыхание. В течение десяти дней отступление греческой армии превратилось в форменное бегство. За восемь дней бегущие греки преодолели расстояние в сто шестьдесят миль от Ушака до Смирны и моря и по истечении этого срока ворвались в этот средиземноморский порт. На пути своего отступления они повсюду сеяли смерть. Мстительные греки убивали подряд всех турок-крестьян. Турки платили им тем же. Кемаль своими глазами видел распятого на двери одной деревенской хижины греческого солдата. Его тело бессильно повисло на гвоздях, которыми были прибиты к двери его руки и ноги, и штыке, воткнутом в живот. Лицо бедняги было изрублено до неузнаваемости. Нелегко было смотреть на это, но Кемаль спокойно заметил сопровождавшему его полковнику Арифу:

— Правильно. Труп врага всегда хорошо пахнет.

Он пришпорил коня и галопом помчался дальше к морю.

В обозе турецкой армии на потрепанном с открытым верхом «бенце», за рулем которого сидел сержант-турок, за Кемалем следовали «женщины гази», как их прозвали солдаты: темноволосая красавица Фикри в неизменном черном одеянии и белокурая Диана Рамсчайлд, которая участвовала в этой войне в туфлях, купленных в Париже в «Гермесе», брюках от Миллера из Нью-Йорка, белой, с открытым воротом блузке от Сакса из того же Нью-Йорка и тропической панаме, защищающей от солнца, которую Диана приобрела в магазине «Генри Хит» на Оксфорд-стрит в Лондоне. Диана считала, что неплохо проводит время. Ей приятно было сознавать, что отчасти это и ее война. Ведь у солдат Кемаля было десять тысяч винтовок ее компании, которые она сначала переправила в Бейрут, а оттуда на трех рыбачьих баркасах контрабандно в южную Турцию. Одна эта сделка подняла акции Рамсчайлдов на пять пунктов.

Но важнее для нее было сознавать, что она любит Кемаля, который был ее ханум, ее душой. Его победы были ее победами. Несмотря на пыль и грязь, несмотря на жару и невыносимое зловоние горелой и разлагающейся плоти, несмотря на ужасающий вид изуродованных тел, валявшихся повсюду, Диана восхищалась Кемалем так же, как им восхищались его солдаты. Он пробудил в ней способность, о наличии которой у себя она раньше и не подозревала: способность поклоняться герою, как идолу. Он не мог из-за боевых действий достаточно времени уделять «своим женщинам». Даже зарекся пить до тех пор, пока Смирна вновь не станет турецкой, что для такого любителя выпить, каким был Кемаль, было большим шагом. Диана довольствовалась ролью «походно-полевой наложницы», как она сама себя называла. С радостью она думала о том, что, пожалуй, немногие люди ее круга, немногие ее однокашники по колледжу могут похвастаться тем, что ведут столь романтический образ жизни. О таком она и мечтать не могла бы, став обычной американской домохозяйкой. Даже жизнь главы «Рамсчайлд армс» беднее этой жизни. Она дорожила своим нынешним положением, дорожила каждой новой минутой этого похода. Холодный цинизм Кемаля, его упрощение жизни до формулы «сильный подавляет слабого» серьезно изменили и мораль Дианы. Кемаль был прав, сказав однажды, что у них у обоих душа убийцы.

Удивление у Дианы вызывала Фикри. Вначале американка думала, что Фикри говорит только по-турецки. Однако оказалось, что она все-таки владеет ломаным французским, а ее прежнее молчание объяснялось скорее ее робостью, чем языковыми проблемами. Диана также предполагала, что турчанка будет испытывать к ней неприязнь или даже ненависть за то, что она, Диана, стала делить ложе с Кемалем. Но и это было не так. По возвращении Дианы на виллу Чанкайя за два дня до начала наступления Кемаля Фикри впервые заговорила с американкой по-французски, и скоро стало ясно, что «загадочная» женщина, каковой ее считала Диана, стала раскрываться перед ней как добрая подруга. Поначалу это сбивало Диану с толку, так как она чувствовала, что Фикри питает к Кемалю такую же страсть, как и она сама. Но со временем к ней стало приходить понимание: Фикри воспринимала флирт Кемаля с Дианой как нечто совершенно нормальное. Кемаль сдернул с турчанок чадру и попытался улучшить их положение, но традиции института гаремов все еще оставались в сознании многих турчанок. Диана решила, что Фикри просто считает себя и ее наложницами Кемаля. Эта мысль ее весьма позабавила.

Они жили кочевой жизнью. На каждую ночь полковник Ариф подыскивал крестьянский домик или господскую виллу для гази и его свиты. Диана привыкла спать на соломенных матрасах, а однажды делила ночлег на сеновале с двумя коровами и летучей мышью. Водопроводной системы, как правило, не было, и Диане приходилось довольствоваться родниками и ручьями. Но какими бы примитивными ни были условия жизни, она не жаловалась. Быть рядом с гази — о другом Диане и не думала.

Каждый день Кемаль проводил в седле и нечеловечески уставал, однако внутренние энергетические резервы помогали ему идти с войсками дальше. Словно он чувствовал, что переживает лучшую пору своей жизни. В течение всей первой недели кампании он едва ли перекинулся парой слов с Фикри и Дианой. За столом он по необходимости говорил только на военные темы. Однако на восьмой вечер, когда до Смирны было уже рукой подать, после ужина он прогнал от себя всех, кроме Дианы.

В тот раз они остановились на ночлег на вилле торговца коврами близ Сардиса. В доме было уютно и прохладно, окна выходили на открытую веранду, и, кроме этого, имелось еще просто неслыханное удобство: старая цинковая ванна. Фикри и Диана помылись и потерли друг другу спины. Женщины хохотали и плескались, словно школьницы, возможность принять ванну пьянила их, как шампанское. Потом Диана надела чистое платье и тщательно накрасилась. Словно бы предчувствовала, что гази призовет ее к себе в ту ночь. То ли она была права в своих предположениях, то ли замена брюк, в которых она была неделю, на платье сыграло роль — ей это было не важно. Важно было то, что она наконец-то осталась наедине со своим гази.

— Ты выглядишь сегодня прекрасно, ханум, — обратился он к ней на турецкий манер, как иногда предпочитал делать.

— Фикри-ханум и я нашли здесь ванну, — сказала она, улыбаясь. — Это было наше первое купание за неделю! Просто восхитительно!

— Я знаю, что тебе нелегко приходится. Именно тебе, американке, привыкшей к роскоши. Но ведь тебе хорошо?

— Хорошо? Я никогда еще не была так счастлива! Знаешь, мне кажется теперь, что если бы я была мужчиной, то избрала бы военную профессию, как ты. И, если я не ошибаюсь, ты тоже никогда не был более счастлив, чем в эти дни.