Титан

Первые четыре года их семейной жизни казались одним непрекращающимся праздником, прерывавшимся на короткое время тремя беременностями. В 1919 году у них родился первенец, сын Чарльз. В 1920 году вместе с «сухим» законом и голосованием за права женщин появилась дочь Сильвия. Наконец в 1921 году с завидной регулярностью прошли еще одни роды, и на свет появился второй сын Эдвард.

Как и большинство людей того времени, Эдвина пристрастилась к кинематографу. У нее даже появилась мысль самой попробовать свои силы в съемках. Ник только посмеивался над этим, не замечая, что жена с каждым днем все серьезнее и серьезнее думает об этом. Поэтому когда в 1922 году Ник невзначай предложил ей прокатиться с ним до Калифорнии, ее сердце радостно забилось. Ник собирался посмотреть на долину Напа, может быть, купить виноградник, он планировал также заехать в Лос-Анджелес и обещал показать жене киностудию, что привело ее в восторг.

Спустя неделю после роскошной поездки на поезде через всю страну до Сан-Франциско они пересели во взятую напрокат машину, и шофер отвез их на север, в долину Напа, где у Ника была назначена встреча с пожилым итальянцем, неким Сальваторе Гаспартелли. Тот уже ждал их возле своего помятого «форда-Т» на вершине холма. Ник и Эдвина были поражены буйной красотой долины, раскинувшейся у них под ногами и — благодаря необычно дождливой зиме — покрытой сочной зеленью.

— К июню земля будет бурой, — сказал Гаспартелли. — С апреля до октября капли с неба не дождетесь. Земля высохнет и побуреет. Но для винограда это как раз хорошо. Это делает его сильным.

Ник рассеянно кивал. На нем были отлично сшитый шотландского сукна костюм и великолепная панама, которой он оправданно гордился. Эдвина, давно оставившая стиль «крестьянки в твиде» ради того, чтобы стать одной из самых роскошно одевающихся женщин мира, на сей раз выглядела обворожительно в костюме от мадам Шанель и широкополой черной шляпе из соломки.

— Сколько акров площади? — спросил Ник.

— Семьдесят пять, — ответил Сальваторе Гаспартелли.

Ему было шестьдесят три и проживал он в Калифорнии с 80-х годов прошлого века, куда переехал специально для того, чтобы выращивать свой любимый виноград. Его бизнес процветал вплоть до того момента, как три года назад был провозглашен злосчастный «сухой» закон. И теперь Гаспартелли, как и большинство остальных калифорнийских виноделов, был банкротом, вынужденным продать по бросовой цене землю, которую он возделывал с любовью и тщанием.

— Лучший виноград растет на холмах, как у меня, — продолжал старик, стараясь хоть немного набить цену. — В долинах у винограда нет врагов, ему ничто не мешает расти. Поэтому виноградники в долинах слабые и ягоды дают слабые, ленивые. Здесь же очень трудно вырастить виноград, но зато он как следует наливается, крепнет и дает лучшие плоды.

— Виноделы в долине утверждают противоположное, — заметила Эдвина.

— Да что они знают? — взорвался Сальваторе. — Я знаю виноград и повторяю: лучший урожай у меня.

Ник взглянул на виноградники, все аккуратно подстриженные, взбегающие по крутому холму к вершине и низкому небосводу. Ник достаточно изучал специальную литературу, чтобы чувствовать, что итальянец, видимо, прав. К тому же он знал, что земля Гаспартелли одна из самых плодородных в долине Напа, что его виноград сортов каберне, совиньон и шардонне используется для производства лучшего в Калифорнии вина, наконец, что Гаспартелли задолжал банку в Сан-Франциско шесть тысяч долларов, которые был не в состоянии самостоятельно выплатить. За свои семьдесят пять акров виноградников он просил всего тридцать тысяч долларов, что являлось грабежом среди бела дня. Грабежом со стороны Ника, который знал, что старик согласился бы в конце концов и на меньшую сумму.

Не надо было быть гением, чтобы понять, что политика «сухого» закона обречена. Наступит день, когда эти виноградники вновь нальются ягодами, а земля будет стоить целое состояние. Ник заглядывал в будущее.

В течение следующего часа он гулял в сопровождении Сальваторе по виноградникам, а Эдвина сидела в «роллсе» и листала журнал «Мировой кинематограф». Наконец Ник вернулся и приказал шоферу ехать обратно в Сан-Франциско. Он пожал Сальваторе руку и сел на заднее сиденье «роллса» рядом с женой. Огромная и тяжелая машина загромыхала по пыльной дороге, поднимая за собой целое облако пыли. Эдвина спросила:

— Ну как? Ты купил виноградник?

— Все еще думаю.

— Не понимаю, с чего ты вдруг решил покупать виноградники, ведь производство вина сейчас запрещено.

— Не куплю сегодня за цент, завтра не куплю и за доллар.

— Да кому оно нужно сейчас, калифорнийское вино? Лучше бы купил шато во Франции.

— Возможно, позже. А сейчас меня интересует Калифорния.

Эдвина, которую совершенно не занимала тема виноградников, вновь вернулась к своему журналу. Она вообще мало обращала внимания на те сделки, которые постоянно заключал ее муж. Бизнес оставался для нее тайной за семью печатями. Ее интересовали дети, покупки, званые вечера, кино и любовь. Ее могли бы обвинить в безнадежной поверхностности ее образа жизни, но она была молода, и, в конце концов — почему бы и нет? — жизнь представлялась Эдвине постоянным приключением. Как и Ник, она хотела попробовать в жизни все. Именно за это он ее и любил.

Они уже были на полдороге к Сан-Франциско, когда Ник небрежно обронил:

— Что ты скажешь на то, что мы с твоим отцом выделили двести тысяч на приобретение киностудии «Метрополитен пикчерз»?

Она отложила журнал и подняла на него глаза. Несмотря на четыре года семейной жизни и троих детей, она все еще жаждала его в сексуальном отношении, хотя в их семье, как и во всех нормальных семьях, случались ссоры. Ник, как установила она, был сильно — да просто ужасно! — ревнив. И хотя это ей где-то было приятно, с другой стороны, ограничивало свободу и являлось причиной многих размолвок. Но в ту минуту он был прекрасен!

— О, Ник, милый! — воскликнула она, обхватив его руками за шею и неистово целуя. — Ты сумасшедший! Почему ты раньше молчал?

— Это мой подарок тебе на день рождения. Сюрприз. Поздравляю.

— Господи, лучшего подарка и придумать нельзя! Спасибо! А ты разрешишь мне сняться в фильме?

— Вряд ли я осмелюсь отказать жене владельца студии.

Она была просто ослеплена.

— Кинозвезда! — прошептала она. — Как это будет здорово, если я стану кинозвездой! О, Ник, я знаю, у меня получится! Я чувствую, что смогу стать прекрасной актрисой! Меня уже и так все знают, Ник. Одному только Богу, наверно, известно, сколько нас уже рекламировали! И потом: внучки герцогов снимаются в кино не каждый день. О, Ник, я знаю, это будет так весело! Я обожаю тебя! — Она снова бросилась целовать его.

— Знаешь, я решил все-таки купить виноградник.

— Что? Ах да, виноградник. Конечно покупай, мне все равно. Господи, кинематограф! — Она томно повела глазами и приняла величественную позу кинозвезды а-ля Назимова. — Все мужчины мира будут у моих ног! Это будет здорово! Вульгарно? Да! Но я хочу этого!

— А если твои фильмы провалятся под фанфары, это будет еще и расточительно.

Она показала ему язык. Он рассмеялся. Глядя на них в ту минуту, любой беспристрастный наблюдатель не испытывал бы и тени сомнения в том, что Флеминги горячо любят друг друга.

Было бы неестественно, если бы такой человек, как Ник Флеминг, с его честолюбием, страстью к наживе и приключениям, с его деньгами и финансовыми связями, не проявил бы никакого интереса к Голливуду. Ибо к 1922 году стало ясно, что Голливуд является столицей мирового кинематографа. Здесь вершился большой бизнес. Еще несколько лет назад ничего этого не было. Перед первой мировой войной Голливуд был всего лишь рядовым киноцентром, конкурировавшим с подобными ему в Нью-Йорке, Нью-Джерси, Берлине, Лондоне, Париже, Риме и Стокгольме. Недостаток солнечного света и увиливания от заключения трастового патента заставили закрыться киностудии восточного побережья. Война положила конец европейскому кинематографу. После перемирия вдруг выяснилось, что у Голливуда почти нет конкурентов и что весь мир поклонников кино жаждет скрыться в волшебном мире Великого Немого, который был в равной степени любим и понятен в Шанхае и Нью-Дели, Москве и Паданге. Пикфорд, Чаплин и Фэрбенкс стали живыми богами, зарабатывали миллионы долларов и жили просто по-царски. Даже истинная аристократка Эдвина была ослеплена приемом, данным недавно поженившимися Мэри и Дугом, когда они приехали в Англию в 1920 году. Обычно спокойные и сдержанные, во время приема в саду Челси англичане просто обезумели и едва не разорвали все платье Малышки Мэри на клочки. Пришлось даже вмешаться полиции. Это совсем не было похоже на благоговейное низкопоклонство, выказываемое членам королевской фамилии. Это было что-то иное, новое, дикое, необузданное, необыкновенно волнующее!