Титан

Она говорила спокойным, убеждающим тоном. Он сам удивился тому, насколько сильно его тронули ее слова.

— Нет, — сказал он. — Может, и стоило.

— Ты был счастлив с Эдвиной?

— Очень. О мужчинах ты, конечно, можешь отзываться цинично, Диана, но знай: Эдвину я любил так, как ты говоришь, что любишь меня. Ее уже нет со мной, но я все еще люблю.

Она теребила ремешок своего кошелька.

— Выходит, — сказала она, — все эти годы мы двигались с тобой в противоположных направлениях. Я любила тебя, а ты любил Эдвину. Но я думаю, что именно это и делает жизнь интересной: противоречия. И тут самое время перейти к другой причине, заставившей меня пригласить тебя в Париж. Ты кое-что должен мне, Ник, и я собираюсь предъявить счет. Не из злобы и не из мести. Все это во мне давно умерло. Просто из чувства справедливости.

— Что я тебе должен?

— Нацисты поносят тебя в своей печати, — уклончиво начала она.

— Что с того? Американцы поносят меня в нашей печати.

— Доктор Геббельс называет тебя Титаном смерти. Он говорит, что войну спровоцировали ты и Черчилль. Он заявляет, что вы заработали на войне сотни миллионов. Это правда, Ник?

— Естественно, я делаю деньги. По-моему, едва ли найдется предприниматель, кроме разве что производителя игрушек, который бы не делал деньги на этой войне. И, знаешь… Гляжу я на твое норковое пальто и думаю, что ты тоже неплохо устроилась. Кстати, я удивляюсь, как у тебя хватает смелости носить его на людях?

Она пожала плечами:

— Здесь меня считают экзотической личностью, у которой всегда свой стиль. Парижане простят всякого, что бы он ни делал, если у него есть свой стиль.

— Но когда война кончится, не думаю, что они будут столь же снисходительны. Особенно когда узнают, откуда у тебя эти деньги.

— Вот ты сам и заговорил о том, о чем я не решалась начать. Я доила нацистский режим как могла, но я никогда не симпатизировала нацистам. Геринг умеет быть очаровашкой, но внутри он животное. И кроме того, в сердце я чувствую себя до сих пор американкой. Ты можешь мне не поверить, Ник, но в самом начале войны, когда немцы были еще в силе, я искренне боялась того, что они смогут выиграть. Я боялась за Штаты. Теперь я получила возможность помочь врагам нацистов, и мне радостно на душе от этого. А что до моего будущего, то я рассчитываю обеспечить его с твоей помощью.

«Она очень осторожно подходила к главному, — думал он, глядя на нее. — Но теперь, кажется, начинается».

— Через несколько месяцев я покину Париж, — продолжала она. — Я захвачу с собой столько денег, сколько смогу, и отправлюсь в Швейцарию, где собираюсь дождаться окончания войны. Мне абсолютно все равно, что станет с моим ночным клубом. Если его не прикроют немцы, то это обязательно сделают французы, едва вернут себе власть.

Она замолчала, не спуская с него глаз.

— Ты забрал себе то, что предназначалось мне в наследство, Ник. Ты забрал себе компанию Рамсчайлдов, которая была основана моим дедом и в один прекрасный день должна была стать моей. Я не хочу сказать, что ты забрал ее себе незаконно. Просто ты владеешь ею, а я нет. Я хочу получить часть моего наследства. Я хочу этого, потому что считаю, что имею на это право, и потому еще, что по моем приезде в Швейцарию я хочу иметь обеспеченную старость. Кстати, я лгала насчет тяжелой болезни. Я здорова как лошадь.

— Сколько? — спросил он.

— Я хочу акций Рамсчайлдов на пять миллионов долларов, положенных на мое имя в швейцарском банке.

— Нет.

— Тогда ты не получишь информации о «тяжелой воде».

— Я не дам тебе акций. Я согласен положить на твой счет пять миллионов долларов, но не в акциях. Ты права, Диана, у меня есть долг тебе, и я желаю его вернуть. Но об акциях не проси.

Ее глаза полыхнули зеленым огнем, и он на секунду подумал, что предстоит борьба. Но потом она просто пожала плечами.

— Отлично, я возьму деньгами. Так, значит, по рукам?

— По рукам.

Она протянула ему через стол свою руку в перчатке, и он пожал ее. Но она не отпустила его ладони, а стиснула ее.

— Милый Ник, — прошептала она, — ведь все могло было быть совсем по-другому! — Она отпустила его руку и поднялась из-за стола. — Лучше всего тебе будет встретиться с Лорой в ночном клубе, — сказала она. — Нацисты твердо убеждены, что «Семирамида» — это отстойник для симпатизирующих им предателей, и они совсем не обращают внимания на тамошнюю публику. А что до Лоры, с ней тебе будет всего безопасней: ведь она любовница самого немчика фон Штольца. Я приглашаю тебя и твоих друзей, — она кивнула в сторону кухни, — в клуб завтра к девяти утра. Лора расскажет тебе все, что знает, а за последнюю неделю она узнала много нового: немчик возил ее в Бретань.

Ник тоже поднялся.

— Мы придем, Диана. И…

— Да?

— Спасибо тебе.

Она посмотрела на него печально и, как ему показалось, чуть с вызовом, как будто уже жалела о том, что была с ним так откровенна, как будто ее гордость была уязвлена.

«Замечательная женщина», — подумал он.

— Ты все еще красива, Диана, — сказал он.

Ей это явно понравилось. Она открыла дверь.

— Как ты будешь сейчас добираться до дому? — спросил Ник. — Комендантский час.

— Я попросила у Лоры ее машину, — ответила она. Ее глаза озорно блеснули. — Ни один немец в Париже не посмеет остановить автомобиль генерала фон Штольца.

С этими словами она ушла.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Так, значит, все-таки любовь была той причиной, благодаря которой он оказался в Париже. Он размышлял над этим следующим утром, когда они вчетвером — он, Рене, Ги и Поль — катили на велосипедах через весь город к Монмартру. Любовь и деньги. Пять миллионов долларов были, разумеется, большой суммой, но он считал это долгом совести. Он чувствовал, что много лет назад действительно обошелся очень жестоко с Дианой. И, Бог ведает, как она с тех пор страдала. В качестве компенсации он готов был гарантировать ей счастливую и обеспеченную жизнь. Кроме того, секрет «тяжелой воды» стоил, если уж на то пошло, гораздо больше пяти миллионов. Вполне вероятно, что от этой «тяжелой воды» напрямую зависит исход войны.

Интересно, можно ли считать его миссию законченной? Он очень на это надеялся, проезжая по красивым парижским улицам, где, кроме военных машин, велотакси и велосипедов, не было другого дорожного движения, что выглядело довольно странно. Во всем чувствовалось нацистское присутствие. Знамена со свастикой развевались на всех известных зданиях, в том числе и на верхушке Эйфелевой башни. Тут и там стояли деревянные стрелки-указатели с надписями на немецком. Конец оккупации неумолимо приближался, но захватчики еще были в силе. Ник понимал, что, только выбравшись отсюда, он почувствует себя в безопасности.

Скоро они доехали до Пляс-дю-Тетр. На тротуаре стоял немецкий часовой. Перед ним был мольберт. Солдат акварельными красками расписывал красоту этого известного в Париже места. Они повернули во двор дома, где размещался клуб «Семирамида», слезли с велосипедов и прислонили их к стене рядом со служебной дверью.

— Замкните его, — посоветовал Рене, подавая Нику замок. — Велосипеды сейчас так же дороги, как и автомобили до войны.

Они подошли к двери. Ник постучался. На часах было точно девять утра. Дверь открыл пожилой мужчина в берете. На нем было сразу два свитера, во рту покачивалась сигарета.

— Здравствуйте, — буркнул он по-французски, отступая на шаг назад. — Мадам ждет вас.

Он проводил их по тесному коридору служебного крыла клуба. Еще в начале 1938 года здесь были три квартиры. Диана обновила и перестроила их. Клуб открылся в год смерти Мустафы Кемаля. Они дошли до двери с приколотой к ней крохотной серебристой звездочкой и табличкой со словами: «Мадемуазель Дюкас». Старик постучался.

— Входите, — раздался женский голос.

Он открыл дверь, и они вошли в небольшую костюмерную. Лора и Диана сидели в шезлонгах. На Диане, как всегда, было длинное до пят платье, несмотря на утро. Лора же была одета со всем оккупационным шиком: белая блузка с ватными плечами, узкая черная юбка, не скрывавшая восхитительных длинных ног, и пара черных туфель с черного рынка. Костюмерная была вычурно оформлена. В углу на стене были развешаны французские и американские киноафиши. Но взгляды вошедших были прикованы к Лоре. Нику на его веку достаточно доводилось видеть сексуальных блондинок, но эта была, пожалуй, всех сексуальнее. Теперь-то он прекрасно понял генерала фон Штольца.