Подвеска пирата

На столах стоял лишь хлеб да соль. Когда все расселись, Иван Васильевич послал каждому по куску хлеба со словами:

– Царь и великий князь жалует тебя сегодня хлебом.

Затем он начал рассылать всем напитки, приговаривая:

– Царь и великий князь жалует тебя питием.

«Чудно… – думал Карстен Роде. – Странные обычаи у московитов. Однако посуда богатая…» Глаза датчанина жадно заблестели, и он вспомнил, какие призы ему попадались в бытность капером. Где теперь все? У Ендриха Асмуса… будь он проклят!

Столы сервировались сосудами из чистого золота, многие были усыпаны драгоценными каменьями. Еда особо не впечатлила Карстена Роде. Ее было много – обильной, сытной, но простой. Однако дорогие заморские вина и различные сорта выдержанного меда[60], были выше всяких похвал. А уж в спиртном Голштинец знал толк.

Развлекали присутствующих шестеро певцов, вставших посреди залы, лицом к царю. Несмотря на то, что Карстену Роде медведь наступил на ухо, их мастерство и голоса никак нельзя было назвать усладой даже для его непритязательного слуха.

Обед продолжался почти пять часов. Когда он закончился и столы были убраны, все вышли на середину палаты и поклонились царю. Тогда тот вручил каждому по серебряному кубку с медом из собственных рук. После того как все выпили, царь милостиво кивнул и разрешил уйти. Карстен Роде, от непривычного изобилия яств набивший живот до такой степени, что со стороны казалось, будто он проглотил тыкву, поплелся вслед за придворными. Но за порогом палаты его схватил за руку Стахей Иванов и жарко зашептал на ухо:

– Не спеши, милостивый сударь. Великий князь зовет…

Послеобеденный прием резко отличался от первого, официального. Палата, в которой Иван Васильевич принимал датчанина, являлась спальней. Великий князь московский снял свои тяжелые златотканые одежды и предстал перед Голштинцем в парчовом синем халате и в красной шапочке, богато украшенной. Он возлежал на высоких подушках и, казалось, спал. Но едва датчанина подвели к ложу поближе, Иван Васильевич открыл глаза и покосился на Карстена Роде с видом орла, готового в любой момент разорвать свою добычу. Сходство с царственной птицей придавал ему большой крючковатый нос и хищный прищур.

– А что, говорят, ты хорошо смыслишь в морском деле… – то ли спросил, то ли констатировал великий князь.

Стахей Иванов быстро перевел. Но за время вынужденного безделья в поселении балтийских поморов Голштинец изрядно пополнил свой запас русских слов, так что теперь и сам понимал, что ему говорят.

– Да, Ваше Величество, – поклонился Карстен Роде. – Я капитан, водил морские купеческие караваны, торговал с Копенгагеном.

– До нас дошли слухи, что свеи на тебя зело недовольны. Будто ты брал на саблю их торговые корабли и причинил им премного неприятностей.

– У меня был каперский патент датского короля Фредерикуса… – Голштинец невольно сжался и опустил голову, словно провинившийся школяр.

– Ну-ну, тебя никто не винит, – снисходительно улыбнулся великий князь. – Наоборот, мы хотим предложить тебе свою службу. Такую же, как ты нес у Фредерика. Нужно очистить море от разбойников Сигизмунда. И свеев пощипать, чтобы они честь знали. Обижен не будешь. Пойдешь ко мне наказным морским атаманом?

Вот оно! Наконец! Получить каперский патент московитов, быть под покровительством такого сильного царя, как Иван Васильевич, – чего еще лучшего желать? Теперь у него появится отличная возможность не только поквитаться с Ендрихом Асмусом, но и поправить свое незавидное материальное положение.

– Пойду! – решительно молвил Карстен Роде.

– Что ж, достойный ответ достойного мужа… – Жесткие черты лица великого князя смягчились и сквозь надменную царственную маску вдруг проглянул живой, беспокойный человек, которому не чужды ни рыцарский подвиг, ни буйный хмельной пир.

– Только нет у меня корабля, Ваше Величество, – осмелился напомнить датчанин.

– Эко… Найдем мы тебе корабли. Сколько пожелаешь. Лишь бы дело выгорело. Стахей, проследи, чтобы наказному атаману Карстену Роде выдали за счет царской казны все товары, необходимые для снаряжения судов. И пущай направят в Ивангород пушечных мастеров, дабы они отлили орудия для энтих кораблей. Басманову в Нарву отпиши, чтобы оказывал всевозможнейшую помощь. К весне флот должен быть готов.

– Будет, Ваше Величество! – горячо воскликнул Голштинец. – Клянусь!

– Ну иди, иди с Богом. Да пребудут с тобой его милости… – С этими словами царь закрыл глаза и устало откинулся на подушки, как-то сразу увяв и мгновенно постарев.

Карстен Роде, повинуясь жесту Стахея Иванова, поцеловал его безвольно опущенную руку, и они тихо ретировались из спальни великого князя московского, оставив его под охраной молчаливых черкасов…

В обратную дорогу датчанин выехал лишь спустя три недели – слишком много времени заняла канцелярская рутина. Зато теперь у него возле пояса висел туго набитый кошелек с талерами, а в кожаном пенале покоился каперский патент, подписанный Иваном Васильевичем собственноручно.

Снова выйти в море! Опять вольным капером! Капитан представлял, как обрадуются Ганс Дитрихсен и Клаус Тоде, которым служба на купеческом корабле казалась слишком пресной и унылой. Он совершенно не сомневался, что они последуют за ним хоть в ад.

Счастливый Карстен Роде еще и еще раз мысленно повторял текст охранной грамоты великого князя: «…Корабельщику, немчину Карстену Роде со товарищи, преследовать огнем и мечом в портах и в открытом море, на воде и на суше не только поляков и литовцев, но и всех тех, кто станет приводить к ним либо выводить от них товары или припасы, или что бы то ни было. А нашим воеводам и приказным людям того наказного атамана Карстена Роде и его скиперов, товарищей и помощников в наших пристанищах на море и на земле в береженье и в чести держать».

Согласно договоренности, Голштинец имел право на десять процентов добычи и обязан был продавать захваченные суда и товары в русских портах. Пленных, которых можно обменять или получить за них выкуп, он также подрядился сдавать дьякам московитов и иным приказным людям царя. Экипаж русского капера права на добычу не имел, и должен был получать твердое жалование в размере шести гульденов[61] в месяц. Роде в грамоте звался «царским атаманом и военачальником», но сам он уже мысленно величал себя «русским адмиралом».

По совету рачительного Стахея Иванова (он по-прежнему сопровождал датчанина и отвечал за финансирование предстоящей кампании) прежде решили посетить псковский торг. Там все было дешевле, нежели в Новгороде. Тем более, что новгородцы не очень-то праздновали царские указы и вели себя дерзко и вызывающе. Они еще не забыли свои старые вольности, и им очень льстило, когда иноземцы ненароком почитали богатый процветающий Новгород за стольный град Московии.

В 1471 году властный и решительный московский великий князь Иван III, дед Ивана Васильевича, разгромил новгородское ополчение в битве на реке Шелонь, и новгородцы вынуждены были присягнуть на верность великому князю. Но еще большим унижением для новгородцев было то, что спустя семь лет вечевой колокол Новгорода был торжественно снят и увезен в Москву, а древние порядки упразднены. Об этом поведал Карстену Роде подьячий, и датчанин с удивлением понял, что Стахей Иванов говорит о победе Москвы над Новгородом с затаенной тоской и грустью. С чего бы?

Близились Святки, и Псков был во власти предпраздничной суеты. До рождества было еще больше месяца, но торжище уже бурлило как штормовое море. Карстен Роде, немного пообвыкший к русской действительности, умолил Стахея Иванова взять в охрану не опричников, а стрельцов. Потому как при виде бляхи с изображением собачьей головы на груди молодца в черном, народ попросту разбегался в разные стороны. А ведь Голштинцу предстояло непростое, серьезное дело – закупить множество товаров, необходимых для снаряжения кораблей. Кто же из купцов будет иметь с ним дело, когда за спиной постоянно маячит черный ужас?

60

Мед – до конца XVII в. был лучшим русским хмельным напитком. Меды были вареные (варились) и ставленые (только наливались); по способу приготовления и по разным приправам меды назывались простой, пресный, белый, красный, боярский, ягодный и пр.

61

Гульден – первоначально называли золотую монету, чеканившуюся в Германии с XIV в. в подражание золотому флорину – старинной западноевропейской золотой (или серебряной) монете во Флоренции с XIII вв.) В 1486 г. году эрцгерцог Тироля Сигизмунд выпустил большую монету весом 31,83 г., содержащую 29,23 г чистого серебра и приравненную к 60 крейцерам – то есть соответствующую золотому гульдену. Поэтому ее назвали гульденгрош, или гульдинер (позже – гульден). Для отличия серебряного гульдинера от золотого золотую монету стали называть гольдгульден. В 1566 г. основной серебряной монетой Священной Римской империи стал талер. 1 талер = 72 крейцерам. Гульден остался денежно-счетной единицей, равной 60 серебряным крейцерам. Средневековая Германия разделилась на две части – в большинстве государств основной монетой стал талер, однако в некоторых странах продолжили выпуск гульден.