Страница 19 из 35
Глаза у нее наполнились слезами. Она вдруг почувствовала, как на самом деле одинока. Уже сейчас она знала, что не захочет повторения. Не захочет вновь испытать такое одиночество.
Когда опрокинулась тележка с хрустальными бокалами для шампанского, она уже почти забыла происшествие на складе. Огромная коробка с дорогими хрустальными бокалами была на полу.
— Кто это сделал? — заорал мастер.
Никто не ответил.
— В таком случае платить будете все вместе.
— Об этом не может быть и речи, — сказала Ирена.
К Марион подошла Эхтернахша.
— С того места, где вы стояли, вы наверняка видели, кто это сделал.
Конечно же, Марион видела, кто опрокинул тележку.
— Понятия не имею, — сказала она.
— Какой вам смысл покрывать виновного? По слухам, предстоят увольнения, а ведь известно, что вас приняли последней.
— Какая наглость.
— Вы, безусловно, видели, кто это был, — сказал мастер, который подошел тем временем.
— Я вообще ничего не видела.
— Я не верю вам, — сказал он. — Даю вам время на размышление. Даю вам всем время на размышление.
— Тебе решать, — сказала Ирена. — Тебе одной.
Между тем начались школьные каникулы.
— Почему ты не выйдешь поиграть в футбол? — сказал Хайнц. — Или не сходишь в бассейн? Будто в городе так уж нечем заняться.
— А с кем?! — крикнул Карстен. — Все ведь разъехались!
Об этом он действительно не подумал. Все друзья Карстена отправились с родителями отдыхать. И Ритины тоже.
В свое время они протестовали против его решения, умоляли, пытались что-то предпринять — и теперь, когда уже ничего нельзя было изменить, не стесняясь, показывали, как он действует им на нервы. В квартире теснота. Они не знали, куда себя деть. Слонялись без дела. Огрызались друг на друга ("С этой коровищей я в бассейн не пойду"). Стояла жара, потом пошли дожди, а им оставались разве что радости потребления, и оба без конца что-то жевали, сосали, слушали музыку, смотрели телевизор, пили — словом, стоили денег. И требовали денег, точно он обязан был хоть как-то загладить нанесенную им обиду.
Когда он входил в комнату, оба с тоской возводили глаза к потолку. С другой стороны, ему тоже давно не приходило в голову ничего, кроме всевозможных запретов.
— Опять ты торчишь у телевизора. Да оденься же наконец. Убавь громкость… Ты ведь только что выпил бутылку колы.
Временами он был уверен, что при желании легко поймал бы их с поличным: они хотели отомстить ему и потому нарочно включали музыку на полную громкость, нарочно с самого утра торчали перед телевизором, для того только, чтобы он разозлился и сделал им замечание. Они вели себя в квартире так, будто она принадлежала им одним, а он был гостем, который никак не желает понять, что его визит затянулся. Он даже ловил себя на том, что ему не хочется идти в гостиную за книгой, потому что Карстен и Рита смотрят там телевизор. Теперь он почти безвылазно сидел на кухне. Выходя из кухни с бутылкой колы в руках, Карстен демонстративно захлопывал за собой дверь.
Лишь перед самым приходом Марион дети наконец-то шли на улицу и возвращались с таким видом, будто провели там весь день. Они нарочно создавали впечатление, будто им пришлось болтаться на улице с утра, дескать, чтобы лишний раз не обеспокоить его. При этом оба отлично знали, что из-за нечистой совести у него недостанет мужества сказать Марион, что они вытворяли на самом деле и следы чего он молча поспешил уничтожить. Ведь когда они наконец-то выкатывались, квартира была похожа на свинарник: повсюду бутылки из-под кока-колы, на полу конфетные обертки и бумажки от жевательной резинки.
Ему предложили стать водителем грузового такси — понятно, что речь шла о перевозках "левых" грузов. Марион не поверила своим ушам, услышав, что он согласился. Отказаться от места штамповщика, чтобы согласиться на такую вот дрянную работу. Выходит, они тогда обсуждали это весь вечер только ради того, чтобы теперь он дал согласие, даже не посоветовавшись с нею. Он обманул ее доверие, уничтожил последние крохи близости, а ведь после того вечера она вообразила, что эта близость еще существует. И дети теперь оказались полностью предоставлены сами себе. Безусловно, это тоже был один из способов убежать, вырваться из круга привычных обязанностей, снять с себя ответственность. Вот и исчезла последняя возможность спросить у него совета, обсудить с ним решение, которое она должна была принять в самое ближайшее время. И наконец где-то глубоко внутри у нее зародился страх: неужели он настолько опустился, что вынужден браться за такую работу, как эта, — работу по случаю.
С него тоже было довольно. Как бы он ни поступал, они все больше отдалялись друг от друга, и, когда он захлопнул за собой дверь и, не замечая подоспевшего лифта, бросился вниз по лестнице, он на миг пожалел себя; однако это продолжалось не долго, вскоре он чувствовал уже только огромное облегчение.
Они ездили в паре. На "мерседесе" грузоподъемностью в две с половиной тонны. То перевозили на новое место различные конторы, то доставляли какой-нибудь дедовский секретер в стиле бидермейер с набережной Фалькенштайнер, то освобождали от хлама квартиру после смерти ее престарелой владелицы.
Торговцам антиквариатом они доставляли шкафы, букинистам — чьи-то библиотеки и архивы. Перевозили на новое место жительства стюардесс, редакторш, агентов по рекламе. Словом, мотались по городу.
Ротенбаумшоссе, Клостерштерн, Эппендорфер-Ландштрассе. По дороге на Харвестехуде, вдоль Альстера, Даммтор, от телевизионной башни вниз к гавани и по шоссе вдоль Эльбы. От моста Круг-Коппельбрюкке через Альстер на городскую окраину. Выставочные помещения, бойня и разрушающийся, пропитанный запахом гнили квартал Каролиненфиртель. Бьющая в глаза пышность трех дворцов юстиции, расположенных вблизи друг от друга, и следственная тюрьма. Вокзал Альтона и ярко освещенная толпа у пирсов. Он видел город в такие часы, в какие ни разу не видел его прежде: в солнечной дымке по утрам, под дождем около полудня; он попадал в кварталы, где не бывал годами или же не бывал никогда.
До чего же здорово стоять в какой-нибудь закусочной и глазеть в окно на прохожих. До чего же здорово быть всегда в пути. Всегда на колесах. Всегда в движении. Всегда на самых оживленных магистралях. Проскакивать на зеленую волну. Наконец-то он снова за рулем.
Он заметил, как плохо знает свой город. Шпрингеровская вечерняя газетенка, причмокивая от восторга, твердила, что это его город. Но его город — это стандартные многоэтажные дома в Билыптедте, где он жил, это дешевые закусочные на углах, это квартал-трудяга Аймсбюттель, рабочие бараки, построенные на рубеже веков, теперь уже покосившиеся, медленно разрушающиеся халупы. А все остальное, все, что лежало ближе к воде, кварталы у Альстера и вдоль Эльбы — все это была незнакомая страна, чужой город. Он видел квартиры, которые ему и во сне не снились: здесь было такое богатство форм, такое обилие возможностей удовлетворить любую свою прихоть — прежде он не поверил бы, что такое бывает. И еще он видел, насколько все здесь непохоже на то, что было дома у него.
Лучше всего было, когда сразу после звонка в дверном проеме возникало жестковатое, неприветливое лицо старика из тех, что обязательно требуют снимать обувь в прихожей, хозяин тут же проходил вперед и, показывая на шкаф или напольные часы, говорил: "Только осторожнее, пожалуйста".
От других клиентов его тошнило. Давайте выпьем сначала бутылочку пива, тогда дело пойдет лучше. Дать вам стаканы? О, только, пожалуйста, не смотрите по сторонам, у меня такой беспорядок. После чего они действительно начинали осматриваться, как в той роскошной квартире на Варбургштрассе, где балконом служила плоская крыша соседнего многоэтажного дома.
Третьи сами помогали паковать вещи, разыгрывая "своих парней". Как, например, график из рекламного агентства в своей шестикомнатной квартире на Изештрассе, чокавшийся с ними пивной бутылкой под плакатом с Че Геварой и то и дело утиравший пот со лба. Были еще стеснительные, те всегда стояли над душой: ах, неужели вы это тоже поднимете?