Страница 11 из 20
Жизнь Горького была горением. Но как это было не похоже на Ростана, который говорил, что жизнь надо жечь с двух концов.
Горький для нас в то время был больше, чем просто талантливый писатель. Он был живым доказательством того, на что способен русский народ даже в тех условиях.
Горький поднялся до высочайших вершин культуры и достиг этого самостоятельно, проломив всю толщу невежества, гонений и преследований. Радостно мне было видеть, — продолжала Татьяна Львовна, — что этот человек, не требовавший наград, получил их еще при жизни, увидев многие свои мечты осуществившимися.
Он дожил до славы и свободы — не только своей, но и своего родного народа, и ушел оплаканный этим народом.
А за несколько лет до того умер Ростан в одном и красивейших уголков Европы: умер в тяжелой меланхолии, уединившись на своей вилле, прячась от дневного света за спущенными драпировками, чтобы не впустить в окно той красоты мира, о которой когда-то так радостно пел…
Татьяна Львовна отложила лист и, сев рядом со мной, вдохновенно продолжала:
— Да, это верно. Вот в будущем году выйдет моя книга воспоминаний, там почитаете обо всем, где я была и что видела, — и спохватившись: — Да вы кофе-то совсем заморозили и бутерброды кушайте, как следует, не стесняйтесь. Нам сегодня их много принесли по заказу. И опять же это все мой ангел заботится, я и не знала…
— Я вас задерживаю, Татьяна Львовна. Вам работать нужно?
— Нет, нет. Ничего, успею. Ведь такая редкая встреча…
И никто из нас тогда не знал, что это была первая и последняя наша встреча.
А Татьяна Львовна была такая веселая и ласковая.
— Сколько вы пробудете в Москве-то?
— Право, не знаю, нахожусь в зависимости от литературного музея.
— А где остановились-то?
— У Короленко-Ляхович.
— Через недельку мы думаем перебраться на дачу. Пока не уехали — заходите.
Эти провожающие меня милые, добрые старушки, это книжное богатство, бюсты, портреты вскружили мне голову. Куда ни посмотришь, везде книги: в шкафах, на полках, на тумбочках, на стульях — десятки книг оригинальных произведений и переводов Татьяны Львовны.
Щепкина-Куперник дала русской сцене ряд пьес, из них самые интересные: «Одна из них», «Барышня», «Флавия», «Флавия и Тессини», посвященные печальной судьбе русской актрисы в дореволюционном театре. Великий прадед Щепкиной-Куперник был одним из тех художников театра, которые с особой силой и глубиной раскрывали на сцене трагедию маленького человека, угнетаемого тяжкой социальной действительностью. Эта щепкинская тема была основной для его правнучки в сборниках рассказов. «Ничтожные мира сего», «Незаметные люди», «Около кулис».
Многие рассказы Щепкиной-Куперник встречали высокую оценку А. П. Чехова.
Сборник рассказов «Это было вчера», правдиво отражавший эпоху первой революции, был сожжен по приговору суда. Пьеса Щепкиной-Куперник «Счастливая женщина» была запрещена для постановки в Малом театре и могла появиться только на частной сцене, да и то с переделкой последнего акта, изображающего смерть ссыльного революционера в Сибири. За эту пьесу общество драматургов, основанное Островским, присудило Щепкиной-Куперник Грибоедовскую премию.
С каким глубоким волнением и трепетом я переступал порог этого дома, словно переходил какой-то рубикон. Но там, за этим порогом, оказались самые простые человеческие сердца, все то, что я так любил, перед чем преклонялся. Артистка и поэтесса, драматург и романистка — все совместилось в этой живой маленькой женщине. Но самое ценное в Татьяне Львовне то, что она чудесный человек. А «должность быть настоящим человеком на земле — самая почетная…»
Переписка наша продолжалась. В следующем, 1948 году мы с женой переехали из Ярославля в Енисейск к дочери, и там я получил от Татьяны Львовны книгу «Театр в моей жизни».
Трудно представить, сколько радости принесла мне и моей жене эта книга.
Моя жена простая, малограмотная волжская рыбачка, сильно любила эту книгу и как-то по-особенному, по-своему. Как только откроет ее, так и пойдут у нас с ней разговоры о жизни и деятельности какого-нибудь актера. Глубокие, радостные воспоминания навевала нам эта книга в далекой сибирской таежной глуши.
В 1952 году я долго находился в Москве. Хотел навестить Татьяну Львовну, но она была больна и находилась на даче. Посещая книжные магазины, музеи, театры, я встречал своих друзей. Восхищался великолепием преобразованной Москвы с ее высотными зданиями, Ломоносовским университетом, преклонялся перед беспредельными взлетами человеческого гения.
И вот, находясь у Всеволода Вячеславовича Иванова после прогулки, я услышал о смерти Щепкиной-Куперник.
Не медля ни минуты я направился в клуб писателей и успел захватить панихиду.
Профессора и артисты сменялись друг за другом в почетном карауле… Тихо звучала траурная музыка…
Выступали ученые, писатели, перечисляли заслуги покойницы.
Во дворе я встретился с Маргаритой Николаевной. Ее вели под руки незнакомые мне женщины. Остановились, поздоровались. Она просила меня зайти к ней.
Вошли в автобус. Похоронная процессия медленно двинулась на Новодевичье кладбище. Маргариту Николаевну все время поддерживали женщины. Несколько автобусов и грузовиков с гробом и цветами остановились у открытых ворот кладбища. Могила была приготовлена между двумя знаменитыми артистками — М. Н. Ермоловой и М. М. Блюменталь-Тамариной.
На могильном холмике все росла и росла гора цветов и венков…
День гас. Сгущались сумерки. А Маргарита Николаевна, преклонив голову над могилой единственного друга, всех дольше оставалась на кладбище.
Тихо, с глубокой печалью расходилась публика. Я, как и другие, уносил с собой глубокую скорбь, жгучую боль в осиротевшем сердце.
Через два дня я сидел на диване знакомой мне квартиры. Маргарита Николаевна была очень плоха и едва бродила по опустевшим комнатам, где еще недавно стрекотала машинка, слышался веселый и звонкий голос ее друга. Никакие утешения убитому горем человеку тут не помогут… Тяжело было смотреть на нее.
Она взглянула на меня и с глубокой грустью сказала:
— Вот на этом самом диване и скончалась голубушка… Только что мы собрались ехать на дачу, доктор поторопил, — она думала через недельку. Вдруг у нее что-то неладно случилось с сердцем, и она свалилась на диван. Позвали доктора, но было уже поздно, не могли ничего сделать. Сердце отслужило свой век…
Тяжело мне было уезжать из Москвы. Но слова Татьяны Львовны, сказанные ею в одном из писем, что «и могилы, и памятники наших любимых всегда в нашем Сердце, а клочок земли, где их останки, — это менее важно», смягчили мою боль. Значит, все в нашем сердце и в нашей памяти.
НЕУТОМИМЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ АЗИИ
Неутомимый исследователь Азии Григорий Николаевич Потанин, чьи статьи почти на протяжении 50 лет печатались в различных изданиях и, главным образом, в сибирской печати, сделал очень много для развития отечественной науки.
Ныне выявлено более 235 книг и статей, написанных Потаниным по вопросам географии, этнографии внутренней Азии, Алтая и Казахстана. Свои длительные поездки в Монголию, Китай, Тибет и другие отдаленные уголки малоизвестной Азии он совершил со своей первой женой Александрой Викторовной — известной путешественницей, автором многих рассказов о бурятах, монголах, о китайских женщинах. Она делила все радости и лишения в путешествиях со своим ученым мужем.
Несколько лет подряд (1914—1916) проездом из Томска на Алтай Григорий Николаевич Потанин останавливался на перепутье в Барнауле у родственников своей второй жены, сибирской поэтессы, Марии Георгиевны Васильевой.
Низенький, близорукий, с бородкой, с изжелта-серыми, какого-то пепельного цвета волосами, с высоким лбом и густыми бурыми бровями над металлическими дугами очков, он был еще очень подвижным для своих 75 лет.
Помню, как однажды я пришел к Григорию Николаевичу по его приглашению. Он в каждый приезд в Барнаул присылал за мной, ибо очень любил поговорить о книгах, а я тогда заведовал библиотекой в Народном доме. При встрече со мной он спрашивал, какие новые книги вышли в свет и какие из них получены библиотекой. Его особенно интересовали книги по этнографии, фольклору и художественной литературе.