Учись, Сингамиль !

Когда Игмилсин пришел договариваться о работе сына, Нанни встретил его враждебно, приказал взять таблички с законами и переписать по двадцать табличек каждого образца, чтобы выдать судьям. От Сингамиля он отказался. Нанни не только не похвалил молодого писца, но умудрился урезать плату. И получилось так, что Сингамиль получил за свои труды и тревоги немного зерна, масла и чеснока. Такой жалкой платы Игмилсин никогда не получал. Писец понял, что Нанни не угодил верховному жрецу, а тот не угодил самому Рим-Сину.

Возвращаясь домой с обидой и разочарованием, Игмилсин подумал, что сын, пожалуй, прав. Чем угождать злобному Нанни, уж лучше открыть свой "дом табличек", и пусть люди узнают, как умен его сын, как овладел науками.

- Покупай кирпич, - сказал он Сингамилю. - Зови Абуни, и принимайтесь за дело. Ты сам будешь "отцом школы", Абуни, если захочет, станет "старшим братом". Найдем человека, "владеющего хлыстом", и пойдем по городу собирать мальчиков.

ОТКРОЮ "ДОМ ТАБЛИЧЕК"

- Абуни, я открываю "дом табличек", хочешь быть "старшим братом"? Сингамиль встретился с другом после захода солнца, когда Абуни смог оставить свою работу в храме Нанна.

Друзья уже рассказали друг другу обо всем случившемся с тех пор, как они расстались. Из рассказа Абуни Сингамиль понял, что друг доволен своей работой. Но он подумал, что узы дружбы обязывают Абуни посчитаться с желанием друга. А Сингамилю очень хотелось, чтобы в его "доме табличек" был Абуни.

- Я помогу тебе таскать кирпичи, ставить скамьи, - отвечал Абуни, - а храм Нанна я не покину. Мне нравится быть храмовым писцом. Это почетно. К тому же в храме плата намного больше той, какую ты сможешь мне дать. Я знаю, учителя живут бедно, разве не помнишь, как попрошайничал наш "старший брат"?

Абуни проговорил это быстро, опустив глаза, не глядя на Сингамиля и чувствуя себя неловко.

- Ты отказываешься? - удивился Сингамиль. - Вот не ожидал. Я был уверен, что ты вместе со мной порадуешься. Когда неразлучные друзья делают одно хорошее дело, как делали это Гильгамеш и Энкиду, ведь это прекрасно! Отец и слушать не хотел о том, чтобы в нашем доме была школа. А теперь сам предложил мне купить кирпичи и подготовить двор, чтобы мои ученики разместились удобно и просторно, лучше, чем в нашей школе. Помнишь, как тесно мы сидели? Друг друга толкали, негде было положить запасную сырую табличку. У меня будет иначе. И учить я буду иначе. Когда подумаю о том, какие прекрасные сказания будут записывать мои ученики, так хочется скорее приняться за дело.

- Я слушаю тебя, Сингамиль, и думаю, что хорошо было бы потрудиться нам рядом. Но покинуть храм Нанна я не могу. Отец мой рассердится и не простит. Ведь я отдаю в дом все, что получаю, а получаю я больше того, что имеет отец. Отец теперь рад тому, что учил меня. Мои братья и сестры всегда сыты. Мать радуется, когда я приношу много зерна, кунжутного масла, бывает достается и ягненок, тогда мать растит овечку и стрижет шерсть для покрывала отцу. Она и мне готовит шерстяное покрывало из собранной ею шерсти. Когда я стал взрослым, я понял, что Гильгамешу было многое доступно оттого, что он был правителем целого царства. А мы - ничтожны. Я всегда буду твоим другом, Сингамиль, но храм Нанна не покину.

- Плохо получается, - признался Сингамиль. - Отец не хочет быть "отцом школы". Ты не хочешь стать "старшим братом". Мой друг эламит из Вавилона не может избавиться от рабства, чтобы вместе со мной учить мальчиков, готовить для них хорошие, умные таблички. Я один!

- Ты найдешь для себя помощников, - утешал друга Абуни. - В Уре так много школ и так много грамотных писцов, обученных в этих школах. Ты найдешь помощников получше нас.

Сингамиль понял, что Абуни ему верный друг, только судьба его - быть писцом в храме Нанна. Ведь сказано мудрецом: "Будь верен своей судьбе!"

Абуни не оставил друга.

Он помогал таскать кирпичи, клал скамьи, помог заказать соседу-гончару небольшие столики из глины.

Когда все было готово для приема учеников, стали переписывать таблички.

Настал день, когда в школу Сингамиля пришли первые ученики. Молодые помощники Сингамиля хорошо помнили свои дни, проведенные в школе. Они вели занятия точно так, как делали их отцы и деды, учителя маленьких шумеров. Маленьких мальчиков долго приучали лепить из мокрой глины табличку. Приучали делать аккуратные, ровные строки при помощи веревочки, а потом начали показывать клинописные знаки. Шести-семилетние мальчики с трудом постигали премудрость. Но как было сотни лет назад, а может быть и тысячи лет назад, "владеющий хлыстом" помогал постичь самое трудное. Сингамиль часто видел плачущих учеников, но слезы маленьких детей не вызывали у него жалости. Он знал, что так было и так будет всегда. Мальчики никогда не хотят сидеть смирно и покорно повторять за учителем надоевшие им слова. Они не умеют быстро и аккуратно сделать ровные линии на сырой табличке, чтобы потом красиво писать тростниковой палочкой. Он вспоминал свои обиды, желание покинуть школу и плетку отца, которая оставила следы побоев на его спине. С великим терпением отец повторял: "Учись, Сингамиль!" - вспоминал теперь бывший ученик "дома табличек". - В детстве трудно понять, что быть знающим человеком - великое счастье". А теперь я благославляю тот день, когда отец привел меня в "дом табличек".

- Вот начнем списывать старинные сказания, и мои ученики не захотят бросить школу, - говорил Сингамиль отцу. - Я запомнил тот год, когда умерла великая жрица и ты переписывал сказание о Гильгамеше. Мне кажется, что это сказание заставило меня приняться за учение. Не плетка "владеющего хлыстом".

- И то и другое! - рассмеялся Игмилсин.

Отец был свидетелем занятий и удивлялся знаниям сына. Желание Сингамиля заинтересовать маленьких бездельников нравилось старому писцу. Бывало так, что сын рассказывал своим ученикам истории, каких не знал писец. И он ловил себя на мысли, что и сам охотно слушает сына.

Если отец оценил способности Сингамиля потому, что за долгие годы работы приобрел знания, недоступные другим грамотным людям, то бедная неграмотная Уммаки постоянно, с неизменным восхищением прислушивалась к занятиям. Никогда прежде она с такой охотой не проводила время в хлеву. За тростниковой изгородью ее не было видно, но ей все было слышно.