Страница 25 из 95
В приступе ностальгии, которую всколыхнул переезд семьи, Винсент обратился к Тео, своему единственному союзнику в родительском доме.
Первые попытки связаться с некогда обожавшим его братом оказались напрасными. Хелвортские друзья Тео – молодые люди из семьи Де Йонге ван Звейнсберген, родители которых убедили Доруса и Анну покинуть Зюндерт, были о Винсенте такого же мнения, как и все остальные: странный и сложный молодой человек, который был ни на что не годен. Когда он приезжал погостить, молодые люди смеялись над ним за его спиной. Годы спустя они вспоминали, что Тео разделял их невысокое мнение о брате. «Он даже высказывал его вслух, – вспоминал один из них. – Они не были особенно близки».
В августе 1872 г., возможно поддавшись настойчивым уговорам Винсента, Тео приехал в Гаагу навестить его. Ему было пятнадцать, почти столько же, сколько Винсенту, когда он покинул отчий дом. За несколько дней, которые братья провели вместе, Винсент привык к компании Тео. Они ходили в Маурицхёйс, где старший брат мог похвастаться перед младшим своими поразительными познаниями в области искусства. Но чаще они просто гуляли. Известно, что однажды, когда они решили пойти на пляж в Схевенингене, Винсент предпочел променаду по модному бульвару, застроенному дорогими особняками, путь через лес. В другой раз, возможно чтобы побывать на дне рождения одного из многочисленных родственников, они отправились в противоположном направлении: на восток, в сторону Рейсвейка.
Братья шли по бечевнику – дороге вдоль Рейсвейкского канала, по которой в безветренные дни лошади (и люди), как и встарь, буксировали по воде грузы. Они задержались у мельницы XVII в., построенной для осушения лугов за дамбой. Водяное колесо семи метров в диаметре крутилось, продолжая свой извечный сизифов труд. Из открытого окна в нижнем этаже мельник продавал печеного угря и молоко – пенни за стакан. Подкрепившись, они продолжили свой путь на праздник в доме на берегу канала. Когда все гости собрались для фотографирования, братья вместе стали в заднем ряду: Тео послушно застыл, Винсент же, видимо, вел себя беспокойно, в точности как дети в переднем ряду: и дети, и Винсент на фотографии вышли нерезко.
Как и прощание в Зевенбергене под дождем, эта прогулка в Рейсвейк вскоре приобрела для Винсента обаяние прекрасного мифа. Спустя годы он будет с горькой ностальгией вспоминать «то далекое время, когда… мы вместе ходили в Рейсвейк и пили у мельницы молоко». Воспоминания того дня он называл одними из самых прекрасных и сожалел о том, что «то, что он видел и чувствовал, невозможно выразить на бумаге». На всю жизнь дорога в Рейсвейк и весь тот день останутся для него воплощением потерянного рая душевного сродства двух братьев, неразрывно связанных, «чувства, мысли и надежды которых были едины». Было ли это на самом деле так – отрекся ли Тео от насмешек, изменил ли свое невысокое мнение о брате, – не имело значения. Одинокому на службе, чужому семье, изгнанному из дома своего детства, Винсенту нужно было верить, что он наконец нашел друга.
Всю жизнь счастливые воспоминания будут служить Винсенту противоядием от одиночества – прошлое станет лекарством от настоящего. Сразу после отъезда младший брат стал для Винсента waarde Theo:[7] «Дорогой Тео! Я скучал по тебе первые несколько дней; странно было не обнаружить тебя, когда вечером я вернулся домой». Так началась переписка, которой было суждено стать одним из величайших документов человеческой жизни.
По пути в Рейсвейк молодые люди среди прочих тем вряд ли могли избежать разговора о женщинах, а если так, то почти наверняка звучало имя Каролины Ханебек – привлекательной молодой блондинки, которая в тот день тоже должна была быть на празднике. Она принадлежала к числу обширной гаагской родни Ван Гогов и Карбентусов. Дочь от первого брака мужа одной из теток, для Винсента и Тео Каролина была родней достаточно близкой, чтобы обращаться друг к другу по семейным прозвищам, и одновременно достаточно далекой, чтобы стать объектом романтической привязанности.
Отец Каролины Карл Адольф Ханебек держал успешный бизнес и владел большим особняком по соседству со Спёйстрат, где с давних времен жили семьи Ван Гог и Карбентус. Все это заставляло учащенно биться сердце пылко привязанной к буржуазным ценностям Анны Ван Гог. «Такие хорошие, солидные люди, – говорила она о семье Ханебек, поощряя сына. – Для твоего развития общение с ними было бы очень полезным».
Но Винсент и без материнской подсказки оценил привлекательность девятнадцатилетней Каролины Ханебек. Открытая, беззаботная, раскованная (если судить по ее письмам), она была прямой противоположностью своему угрюмому молодому кузену. Она любила музыку – не мрачные гимны, торжественно исполнявшиеся в гостиных образованного общества, а веселые популярные мелодии, наподобие «Riez, riez, mes jeunes amours»,[8] – песенки, шедшие вразрез с правилами приличия хотя бы по причине французского языка. Ей нравилось развлекаться, она вела себя с той простой прямотой, которую в чопорном гаагском обществе мужчинам легко было принять за флирт. Но даже строгий Дорус Ван Гог отмечал очарование юной Каролины, называя ее «самым изысканным цветком». На том семейном празднике на берегу Рейсвейкского канала ее прическу и правда украшали полевые цветы.
Некоторое время Винсент был, по-видимому, сильно увлечен Каролиной и издали о ней вздыхал. Из его записей, сделанных позднее, можно понять, что она была его первой большой и чистой любовью. Он описывает свою страсть как «умственную», но не «физическую». «Половина меня лишь воображала влюбленность, – писал он, – вторая же и в самом деле была влюблена». Если считать это признанием в любви, то ее декларировал не тот романтичный голос ухажера, который слышала Каролина, но запальчивый от внутренней борьбы, сварливый голос, каким Винсент привык укрощать страсть (в себе и в других), – голос одинокого отчаяния.
«Я хотел только отдавать, – вспоминал он, – и не просил ничего взамен». Неизвестно, выказывал ли Винсент как-либо свое чувство, но нет сомнений в том, что оно осталось безответным. К тому дню, когда они с Тео шли на праздник, ему наверняка было известно, что Каролина Ханебек обручена со своим кузеном Виллемом ван Стоккумом. Возможно, именно в тот день их помолвка была объявлена – на общем фото Каролина стоит рядом с ван Стоккумом и игриво демонстрирует свою руку, словно хвастаясь кольцом на пальце.
Реакция Винсента на помолвку была категоричной. «Если я не могу найти себе порядочную женщину, – говорил он Тео, – придется найти дурную… Я скорее буду с последней потаскухой, чем останусь один». Понукаемый больше одиночеством, чем либидо («Мои физические желания тогда были довольно слабы», – признавался он позже), он начал ходить к проституткам.
Найти их в Гааге не составляло труда. Всего в нескольких кварталах от «Гупиль и K°», в лабиринте средневековых деревянных зданий, который представляла собой улица Гест, Винсент мог обрести абсолютно все, кроме искренней привязанности. Несмотря на волну реформ 1860-х и 1870-х гг., согласно которым все бордели следовало регистрировать, а проститутки обязаны были проходить регулярные медицинские обследования, древнейшая профессия беспрепятственно процветала на улицах Гааги. На месте каждого публичного дома, закрывшегося под натиском запретительных законов, открывалась пивная или табачная лавка, где желающим предоставлялись «женские услуги». Позже, когда Тео переехал в Гаагу, Винсент предостерегал его от частых посещений этих мест, «если ты можешь без них обойтись», хотя «нет ничего страшного в том, чтобы заглянуть туда раз-другой».
Винсент начал посещать Гест не позднее осени 1872 г., когда ему исполнилось девятнадцать. Это были его первые походы за близостью, которую он до конца жизни не мог найти нигде, кроме темных улиц и портовых аллей. Нередко по приезде в новый город он прямиком отправлялся в бордель. По его собственным словам, иногда он приходил туда лишь затем, чтобы посидеть, выпить, сыграть в карты или поговорить – «о… жизни… заботах… невзгодах… обо всем на свете». Если хозяин борделя выставлял его за дверь, он стоял у входа и просто наблюдал за приходящими и уходящими посетителями. Когда его впускали, он вел себя обычным для завсегдатаев этих мест образом – обменивался грубыми шутками или вступал в похабные перепалки. Однако во время встреч наедине с «теми женщинами, что прокляты и презираемы», Винсент, видимо, был настроен сочувственно. Он признавался в «особой привязанности» к проституткам и со знанием дела рекомендовал Тео ходить только к тем, «к которым он что-нибудь чувствовал».
7
Дорогой Тео (нидерл.).
8
«Смейтесь, смейтесь, мои юные влюбленные» (фр.).