Больше, чем это

Неважно, как он здесь очутился, откуда взялся гроб и как Сет оказался внутри, – ни папиного, ни маминого, ни Оуэнова гроба тут нет. И в соседних домах нет. Ни намека на человеческое присутствие – ни в небе, ни на железной дороге, ни на мостовых.

В этом непонятном аду он совершенно и абсолютно один.

«И между прочим, – думает он, плетясь нога за ногу обратно к дому, – ощущение не сказать чтобы незнакомое».

18

– Черт, Сетти! – Тон у Гудмунда непривычно серьезный, без стеба. – И что, они винят тебя?

– Говорят, что нет.

Гудмунд перекатился на бок и оперся на локоть:

– Но думают по-другому?

Сет неопределенно пожал плечами, более или менее подтверждая догадку.

Гудмунд положил ладонь на голый живот Сета:

– Погано.

Ладонь скользнула на грудную клетку, потом снова на живот и поехала вниз, осторожно, мягко, пока ничего не прося, просто сочувствующе.

– Но честное слово, – недоумевал Гудмунд, – это ж надо додуматься строить тюрьму рядом с жильем.

– Ну, не совсем рядом с жильем, – ответил Сет. – Там до нее еще примерно миля колючей проволоки и вышек. – Он снова пожал плечами. – Где-то же их надо строить.

– Aza. На острове. Или на каменоломне. Не посреди города.

– В Англии тесно. А без тюрьмы никак.

– Все равно. – Ладонь Гудмунда вернулась на живот Сета, указательный палец описывал плавный круг на коже. – Надо же додуматься!

Сет шлепнул по руке:

– Щекотно!

Гудмунд, улыбнувшись, положил ладонь обратно. Сет не стал противиться. Родители Гудмунда опять уехали на выходные, на улице хлещет злой октябрьский дождь, лупя по стеклам и громыхая по крыше. Время за полночь, часа два-три. Они легли давно, сначала болтали, потом не особенно болтали, потом болтали снова.

О том, что Сет ночует у Гудмунда, знали все – родители Сета, Эйч и Моника – но они не знали об ЭТОМ. И кажется, даже не догадывались. И тайна обретала от этого какую-то свою жизнь, превращалась в целую тайную вселенную.

Вселенную, которую Сет каждый раз мечтал не покидать никогда.

– Вопрос, конечно, в том, – протянул Гудмунд, лениво пощипывая пушок, идущий от пупка Сета вниз, – винишь ли себя ТЫ.

– Нет. – Сет лежал на спине, глядя в потолок Гудмундовой комнаты. – Не виню.

– Точно?

– Точно, – рассмеялся Сет тихонько.

– Ты же был совсем мелкий. Заставлять ребенка расхлебывать такие вещи в одиночку…

– Достаточно большой, чтобы понимать что к чему.

– Нет. Не настолько большой, чтобы взваливать на тебя этот груз.

– Гудмунд, мы с тобой одни, – напомнил Сет, перехватывая его взгляд. – Не нужно городить умные речи, ты не в классе.

Гудмунд принял упрек достойно и слегка прикоснулся губами к плечу Сета:

– Просто предположил. Ты, наверное, и тогда был таким же не по годам серьезным, как сейчас?

Сет в шутку ткнул его локтем в бок, но ничего не сказал.

– Твои родители, думаю, радовались, что у них такой «взрослый мальчик», – продолжал Гудмунд. – И мама решила (скрепя сердце, конечно): «Это же всего на несколько минут, а дело срочное, и Сетти присмотрит за малышом Оуэном пару секунд, пока я сбегаю куда там…»

– В банк.

– Неважно. Это ее косяк. Не твой. Но разгребать его одной слишком тяжело, поэтому она сваливает вину на тебя. Сама себя презирает, наверное, и тем не менее… Так что дело дрянь, Сетти. Не ведись.

Сет промолчал, вспоминая то утро гораздо отчетливее, чем хотелось бы и чем получалось обычно. Мама, войдя в дом, выругалась так громко, что Оуэн в испуге ухватил Сета за руку. Оказывается, только переступив порог, она спохватилась, что оставила полученную в банке тысячу фунтов там, в окошке кассы.

Только теперь Сет впервые задумался, на что, собственно, предназначалась такая куча денег наличными. Уже тогда все денежные операции шли в электронном виде – карточки, ПИНы, выписки со счета. Зачем мама столько сняла?

«Я мигом, – заверила она. Счет у нее был не в том банке, что на Хай-стрит, а в другом, чуть подальше и рангом пониже. Мама никогда раньше их туда с собой не таскала. – Десять минут максимум. Ничего не включайте и дверь никому не открывайте».

Она помчалась на улицу, оставив Сета держать Оуэна за руку.

Десять минут пролетели, но Сет с Оэуном только переместились на пол рядом с обеденным столом.

Именно тогда человек в странном синем комбинезоне постучал в окно кухни.

– Я его впустил, – сказал Сет. – Она велела никому не открывать дверь, а я открыл.

– Тебе было восемь.

– Яуже что-то соображал.

– Тебе было всего восемь!

Сет промолчал. История не заканчивалась на том, что он открыл дверь, но рассказать остальное он не мог даже Гудмунду. Горло сжалось, в груди начало печь. Он отвернулся на бок, слегка вздрагивая от накатывающих, рвущихся наружу рыданий.

Гудмунд за его спиной не шевелился.

– Вот что, Сетти, – проговорил он наконец. – Ты плачешь, и я не знаю, как с этим быть. – Он погладил Сета по руке. – Правда, не знаю.

– Ничего, – просипел он. – Ничего. Это так, глупости.

– Не глупости. Просто… Я в таких вещах профан. О чем жалею.

– Не парься. Пьяные слезы. От пива.

– Aza, – согласился Гудмунд, хотя они выпили всего-то по паре бутылок на брата. – Пиво. – Помолчав секунду, он зашептал Сету на ухо: – Но кое-чем, кажется, я мог бы тебя подбодрить.

Он прижался животом к спине Сета и обхватил ладонью сокровенные места, которые живо откликнулись на прикосновение.

– Помогает! – радостно шепнул Гудмунд. – Но честно, в чем вообще трагедия? Он не умер, ту сволочь поймали, Оуэн – чудесный пацан.

– На нем отразилось, – объяснил Сет. – Неврологические проблемы. Он в раздрае.

– И что, по четырехлетке действительно видно? Что до этого он был такой, а после не такой?

– Да, – кивнул Сет. – Видно.

– Иты это знаешь наверняка, потому что?..

– Брось, Гудмунд. Не надо пытаться все исправить. Я просто рассказываю, ладно? И все. Просто выговариваюсь.

В наступившей тишине Сет слышал только, как Гудмунд дышит ему в ухо, явно что-то обдумывая, просчитывая.

– Значит, ты больше никому никогда не рассказывал?

– Нет. Кому я мог рассказать?

Гудмунд крепче прижимает его к себе в знак важности момента.

– Ничего ведь не изменить, – говорит Сет. – Но ты представь, что рядом с тобой вечно ходит какая-то тень. И все знают, что она есть, однако никто не скажет ни единого слова, пока она не превратится в пятого члена семьи, ради которого остальным приходится потесниться. И даже если ты заведешь о ней речь, все просто притворятся, будто не понимают, о чем ты.

– Родичи в прошлом году обнаружили порнуху не той ориентации на моем планшете, – признается Гудмунд. – Угадай, сколько раз с тех пор эта тема поднималась в разговорах?

Сет оборачивается к нему:

– Яне знал. Наверное, крику было?

– Было бы. Но это ведь ничего страшного, просто переходный возраст. Перерастет, а пока будем ходить в церковь почаще и старательно делать вид, что ничего не случилось.

– А что я у тебя все время ночую, их не смущает?

– Не-а, – ухмыльнулся Гудмунд. – Им кажется, что ты на меня положительно влияешь. Зря я, что ли, приукрашиваю твои спортивные достижения?

Сет рассмеялся.

– Значит, у нас обоих замороченные родичи, притворяющиеся слепыми, – подытожил Гудмунд. – Хотя твои, признаю, чуть хуже.

– Это не хорошо и не плохо. Просто так сложилось.