Страница 8 из 48
Обе медали, вне всякого сомнения, имеют западное и, судя по полонизмам в надписи и по рисунку герба, польское происхождение.
Совершенно по-другому выглядят золотые медали. Впрочем, медалями в нашем понимании их назвать нельзя. Это были типичные для русской нумизматики XVI–XVII веков золотые монетовидные знаки, которые специально чеканились для наград и торжественных церемоний. Золотая монета для обращения на Руси не чеканилась. Если же возникала нужда в золоте — для расплаты с иностранцами, для выплаты царской казной дипломатических подарков («поминков»), пользовались международной западноевропейской монетой — золотыми венгерскими дукатами. На Руси они получили название «угорский» или «золотой». Венгерские дукаты имели устойчивый вес — 3,4 грамма, и этот вес стал эталонным для русских золотых монет, которые время от времени чеканились на русских денежных дворах. Русские «золотые» чеканились с весами, кратными угорскому. Они могли иметь вес в 10, 5, 2, половину и четверть угорского. Ценность награды или подарка зависела от веса. Со времени царствования Ивана Грозного утвердился тип русского золотого. На обеих сторонах его изображался герб — двуглавый орел со щитами на груди, где был ездец или единорог. Надпись была также на обеих сторонах и содержала полный титул и имя царя.
До нас дошли два типа золотых с именем Дмитрия Ивановича. Одна золотая «медаль» (хранится в Государственном Историческом музее) имеет вес 34,33 грамма и соответствует, следовательно, 10 угорским. Это — уникум. Другой золотой весит 3,94 грамма. Он соответствует одному угорскому. Золотой в 10 угорских — самый крупный известный золотой монетовидный знак.
Надпись на знаке в 10 угорских выглядит так: «Бжиею млтию црь и великий князь Димитрей Ивановичь всея Руси Владимирский Московский Новгородский Псковский Тверской Полоцкий црь Казанский гдрь Астраханский». На монете в один угорский — двуглавый орел, увенчанный двумя коронами, без каких-либо изображений на груди, окружен следующей надписью: «Бжиею милостию црь и великий кнзь Дмитрей Иванович всея Роусии». Как изображение, так и надписи были вполне привычны и удобочитаемы для русского человека. Сокращенное написание некоторых слов (Божиею милостию, царь, князь, государь) было нормой; для наиболее часто употреблявшихся без каких-либо вариантов слов всегда использовалось своеобразное клише.
Сравнение серебряных медалей с золотыми знаками окончательно убеждает в том, что первые были сделаны западными мастерами, не сведущими в русских обычаях. Оформление их, содержание надписей — все говорит о том, что задачей этих нумизматических памятников была информация Западной Европы о властителе Русского государства и его титулах. Русские золотые, имеющие канонический облик, характерный для русских монетовидных золотых знаков, напротив, ясно предназначались для «внутреннего употребления».
Хотя ни на серебряных медалях, ни на золотых знаках нет дат (указано лишь, что Дмитрию 24 года и что одна из медалей сделана в первый год его царствования), совершенно очевидно, что эти нумизматические памятники вместе с серебряными копейками, несущими имя царя и великого князя Дмитрия Ивановича, составляют один комплекс. Благодаря датам на копейках — 1605 и 1606 годам — датируются и медали.
Даты позволяют определить, какой же «Дмитрий Иванович» изображался на медалях и чеканил монеты со своим именем.
В истории России 1605 и 1606 годы хорошо запомнились тем, что русским престолом завладел самозванец, принявший имя погибшего в 1591 году царевича Дмитрия, сына Ивана Грозного.
7 июля 1605 года самозванец был коронован на царство в Москве, в Успенском соборе, где всегда венчали на царство русских царей.
«Тень Грозного меня усыновила и Дмитрием из гроба нарекла», — говорит пушкинский самозванец. Не «тень Грозного», а вполне реальные политические враги Годунова — бояре Романовы, Шуйские, Голицыны, Черкасские нарекли Дмитрием бойкого галичского дворянина Отрепьева, поступившего на службу к боярину Романову. Опала, постигшая Романовых в 1600 году, вынудила его постричься в монастырь под именем Григория Отрепьева. С этим именем он и вошел в историю.
Григорий Отрепьев не был только пассивным орудием в руках заговорщиков. Он сам начал активно и не без актерского таланта играть роль царевича, лишенного интригами Годунова законного престола. Достичь желанной цели, конечно, ему помогло сплетение целого ряда объективных обстоятельств. Прежде всего успехам самозванца способствовала неистребимая вера народа в «хорошего царя». В разные исторические периоды эта утопическая вера то вспыхивала, то затухала, но не иссякала никогда. В переломную эпоху, какой был рубеж XVI–XVII веков, крестьянское население переживало процесс окончательного закрепощения. Крестьяне лишались права менять место жительства, переходить от одного владельца к другому, права владеть своей землей, трудом и плодами труда, собственной судьбой. Они потеряли личную свободу. От рабов их отличало то, что они должны были кормиться собственным трудом за счет обработки земли, принадлежавшей не крестьянину, а феодальному владельцу. Крестьяне платили натуральный и денежный оброки, несли различные трудовые повинности, работали на барщине. Феодалами были и мелкие помещики, владеющие нередко всего десятком крестьянских душ, и крупные вотчинники, во владении которых могли находиться сотни и тысячи крестьян, и монастыри. Царская казна тоже владела крестьянами. Главным средством борьбы против закрепощения было бегство крестьян на окраины страны, где формировалась весьма своеобразная общность — вольное казачество. Казачество представляло собой военизированные самоуправлявшиеся объединения, живущие за счет грабежа и разбоя. Впрочем, русское правительство прибегало к услугам казаков, используя их для охраны южных и юго-восточных границ государства. От казны казаки получали боеприпасы, оружие и хлеб. Вольница на границах весьма беспокоила правительство. Делались попытки усилить зависимость казачества от государственной власти. При Борисе Годунове в непосредственной близости от главной резиденции вольного казачества — Запорожской Сечи — закладывались сторожевые города, где селились государевы служилые люди — стрельцы. Стрельцы были обязаны нести военную сторожевую службу, за что получали от казны жалованье деньгами и натурой, а также право заниматься мелкой торговлей и ремеслом.
Беглые крестьяне были той питательной средой, где рождались и множились слухи и надежды на «доброго царя», который разом отменит новые порядки, уничтожит «крестьянскую крепость». Но не менее жадно впитывались слухи о «добром царе» и крестьянами, сидящими на земле.
Эту народную утопию умело использовали родовитые бояре, недовольные узурпатором Борисом Годуновым, занявшим трон, не принадлежащий ему по праву крови.
Другой реальной силой, способствовавшей фантастическому успеху самозванца, стали польские магнаты во главе с королем Сигизмундом III (1587–1632). Они не были удовлетворены результатами Ливонской войны (1558–1583), так и не вернувшей Польше Смоленскую землю со Смоленском, а также Черниговские и Новгород-Северские земли. Среди польских политиков была очень популярна идея династической унии, благодаря чему Польша, Литва и Россия объединились бы под одной властью.
Поддерживая самозванца, Сигизмунд III и его сподвижники рассчитывали посадить на русский престол своего ставленника, который будет вынужден выполнить все требования польской короны. Для достижения династической унии предполагалось женить московского правителя на польской подданной. Невесту для «Димитрия» нашли в Сандомире. Это была дочь сандомирского воеводы, разорившегося знатного польского магната Юрия Мнишека. Безмерно честолюбивая наследница воеводы Марина Мнишек получала головокружительную перспективу стать могущественной русской царицей. Она оказалась послушным орудием в политической борьбе, затеянной в Польше.