Обвал

Сучков обратил внимание на трехэтажный особняк с резными колоннами, с высоким фронтоном, на котором вылитый из металла орел-стервятник держал в когтях огромную свастику.

Рванул ветер, пламя перекинулось на фронтон особняка — серый хищник разжал когти, уронил двухметровую свастику, а затем и сам грохнулся на мраморную лестницу.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Была суббота, надвигался вечер… Хилли поливала во дворе цветочные клумбы. С поля возвратился на фургоне хозяин дома, господин Ланге. Распрягая лошадей, старик неловко повернулся, протез скривился, — видно, лопнули крепления, и Ланге, взмахнув руками, упал. Хилли, подбежав к старику, подняла его, помогла сесть на скамейку и потом, когда отвела лошадей в конюшню, спросила:

— Дедушка, где ты потерял ногу? На войне?

— Нет, Хилли, на фронте я не был… А в «Каменном мешке» пришлось побывать. Перед тем я долго работал в типографии…

«О, это он, тот Ланге!» — вмиг вспомнила Хилли, где она видела этого человека, и в испуге вскрикнула:

— Не надо! Не надо об этом! — и бросилась в дом…

Всю эту ночь Хилли отбивалась от нахлынувших на нее картин прошлого. Она зарывалась в подушки, но и там, при полной темноте, картины прошлого неотступно вставали перед ее мысленным взором…

По всей округе расплескался погожий июньский день 1935 года. Она, Хилли, и Эрлих Зупке лежали под сосной. Клялись быть вместе до гроба, не расставаться. Он целовал ее в пылающие жаром губы и щеки, приговаривал: «Браво Гитлеру! Браво всем секретным службам, коих у нас теперь чертова пропасть. Браво за то, что они из замарашки-студентки, по имени Хилли, сотворили умного зверька-осведомителя! А в общем-то террориста…»

— Вот тебе чек! — Зупке не назвал сумму, но Хилли, посмотрев на чек, ахнула от удивления и радости.

— Эрлих, ну скажи, а кто же платит? — Она прижалась к его лицу неостывающей щекой. — Ну кто, а?

— Хилли, я и сам не знаю. Но наверное, господин Крупп и ему подобные. У фюрера своих денег нет. Он тоже на зарплате.

Ей показалось, что Зупке принижает вождя нации, и она вдруг вскипела, отвесив ему тяжелую пощечину:

— Фюрер великий! Как ты можешь принижать!..

— Браво! Браво! — вновь захлопал в ладоши Зупке. — Цены тебе нет, Хилли… Вот тебе пропуск в «Каменный мешок». Браво! Браво!

По шоссе, проходящему невдалеке от лесочка, мчались грузовики, полностью забитые людьми — и пожилыми, и молодыми, и детьми.

— Эрлих, куда их везут?

— А мне все равно, лишь бы нам платили, — отозвался, как бы думая про себя, Эрлих. — Я тоже хочу иметь свое дело… Ты спрашиваешь: кого и куда везут? Мусор, очистки от немецкой нации, хлам. Ты не падай в обморок, я тебе сейчас все открою потому, что настал час испытать твою духовную закалку: скочуришься ты перед чистилищем или нет… Ты будешь закаляться под моим руководством. Но прежде я хочу у тебя спросить: почему ты до сих пор терпишь полиграфиста Ланге? Его место в «Каменном мешке»! Пришей ему дело о связях с типографией русской газеты «Искра»…

— Ланге я еще в глаза не видела, однако уточнила: он в то время был еще ребенком. Никак не шьется, Эрлих.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Зупке. — А у меня пришилось. Ланге уже в «Каменном мешке»… Ну поехали!

— Куда?

— В «Каменный мешок», то есть в Дахау… Вообрази… Скопище железобетонных построек, разместившихся на 235 гектарах вырубленного леса. А вокруг глухой забор, по верху которого проволока под электрическим током. Это чистилище имеет только в одном основании здания 130 комнат, медицинских лабораторий… Цель? Подготовиться к истреблению славян в предстоящем военном походе на Восток. Всякие опыты, подготовка кадров, специалистов для концлагерей, массовых облав… Но пока, мой зверек, пока вся эта работа идет на местном материале. Сама знаешь: тот, кто против фюрера, тот против германской империи. В общем, не бледней, зверек, нам платят! Поехали! — показал он на мотоцикл…

Да, глухой забор, поверху проволока. Перед ними открылась калитка. Два дюжих эсэсовца пропустили их на территорию. Эсэсовец с интеллигентным лицом улыбнулся, сверкнул пенсне:

— Гер Зупке, вам куда?

— Факультет номер один, — ответил Зупке.

— Туда, туда, — показал интеллигентный с виду эсэсовец на огороженный колючей проволокой участок леса. — Спешите, занятия уже начались…

Они остановились у закрытого автофургона. Неподалеку залаяла овчарка. В фургоне послышалась какая-то возня, потом открылась дверь и на землю шлепнулся мужчина, а затем вскочил на ноги, бросился бежать в сторону небольшого озера, заросшего камышами.

— Далеко не убежит! — сказал появившийся у фургона эсэсовец и затем вскричал: — Попытка к бегству!

На его голос из вольера выскочили овчарки, погнались за мужчиной, сбили его с ног, начали рвать. Откуда-то раздался выстрел. Мужчина покачнулся и упал, сраженный пулей…

Потом Зупке повел ее к серому дому без окон, по его словам, в «медфакультет, работающий на армию»…

По каменной лестнице спустились в нижний, подземный этаж, оказались в длинном коридоре, освещенном неоновыми лампочками. Зупке открыл одну дверь — Хилли бросилась в глаза огромная, тоже освещенная, как и коридор, неоновыми лампочками комната без единого окна, заставленная столами, у одного из которых стоял раздетый, с крупными чертами лица пожилой человек. Из-за перегородки, отделяющей операционные столы, появились трое, одетые в белые халаты. Один из них, худой и длиннющий, начал осматривать раздетого, а двое занялись молодым человеком, еще подростком, привязанным ремнями к столу.

— Без наркоза! — распорядился длиннющий. — Этот тельмановец…

Зупке прошептал ей на ухо: «Это и есть твой Ланге».

— Важно по возрастам испытать, чтобы дать вермахту рекомендации, — продолжал давать указания длиннющий медик…

«Все забыть, забыть! И таким образом воспрянуть обновленной». Хилли поднялась с кровати, набросила халат, подошла к окну: во дворе старик Ланге под навесом возился со своим протезом, — видно, чинил его перед выездом в поле. «Человек из «Каменного мешка», — с болью в сердце подумала Хилли. — А мы кричали: «Хайль Гитлер!» А он немцев в «Каменный мешок»…»

На другой день, утром, кто-то громко, повелительно постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел в комнату. Это был мужчина с дряблым, округлым лицом, с выпирающим из-под клетчатого пиджака животом. Она сразу узнала: «Эрлих Зупке!» Однако решительно заявила:

— Я не знаю тебя, уходи!

— Я ваша старая любовь, Эрлих Зупке! Хилли, я теперь председатель «Союза землячества»… По распоряжению профессора Теодора — а он теперь у нас член правительства, министр по перемещенным лицам — принес тебе приглашение на завтрашний сбор в Мюнхене. Хилли, для нас Европа не кончается на Эльбе, равно как и в Богемском лесу… Дойчлянд, дойчлянд алес! — возвысил голос Зупке и бросил на стол пухлую черную папку. — Вот тебе работа. Надо отредактировать. И ты получишь от Теодора особняк на берегу Изары…

Хилли охватило леденящее чувство от этой неожиданной встречи: она думала, что старик Ланге опознает Эрлиха Зупке и конечно же потом, докопавшись до ее прошлого, порвет контракт, вышвырнет ее из своего дома…

— Да ты наплюй! — словно бы угадав ее мысли, продолжал Зупке. — Читай! — Он развязал папку. — Читай, а я подремлю в кресле.

Она с неохотой взяла рукопись и стала читать через пять, десять страниц, и то лишь выделенные, подчеркнутые строки:

«Доказательства лжи… Не Гитлер, а поляки начали вторую мировую войну… Не было никакого нападения на Россию в июне 1941 года…» Отлистала еще несколько страниц, опять подчеркнутое бросилось в глаза: «Гитлер был гуманен к немецкому народу, он был ярый противник политики государственного терроризма…»

Она, захлопнув папку, закричала во весь голос:

— Пробуждение! Пробуждение! Эрлих, во мне окончательно пробудилась совесть!

— Что и требовалось доказать! — по-своему оценил слова Хилли Зупке. — А фюрер найдется! Хайль! Я приеду за тобой без опоздания, будь готова, моя любовь…