Огонек

На очередном отрезке маршрута продвигаемся цепочкой. Подъем настолько крут, что кажется, будто земля дыбом становится. Торопов теперь идет впереди меня. Иной раз он поворачивает голову, и тогда я вижу его лицо: оно хотя и покрыто капельками пота, но по-мальчишески задорное, беспечное. И я слежу за Сашей, за каждым его движением. Вот он наступил на камень, кругляш чуть покачнулся, и я не успеваю отскочить в сторону, как Торопов со всего маху падает на меня, больно ударяя в грудь автоматом — даже дыхание перехватило.

— Ушиб? — спрашивает Шилин.

Я не вижу сержанта, только слышу его голос: расплывчатые желто-красные круги мешают мне рассмотреть командира отделения.

— Ничего, пройдет, — наконец, произношу с трудом.

Отдыхаем в кустарнике. Шилин разрешает открыть консервы, поесть. Сам он сразу принимается раскладывать карту. Буянов сидит между мной и Тороповым. Вид у него спокойный и бодрый — не скажешь, что ефрейтор находится уже пять часов в пути. Съев консервы, он открывает флягу с водой. Но прежде чем сделать несколько глотков, укоряет Торопова:

— Надо быть более внимательным, разве ты не видел, что у тебя под ногами камень.

— Думал, он прочно в грунте держится, а наступил — в жар бросило. Коварство! — Саша трогает дыру на моей гимнастерке.

— Дай заштопаю.

Он берет иголку и, наклонившись, молча зашивает. Закончив, толкает в бок присмиревшего Игоря:

— А тебе приходилось дома такой работой заниматься?

— Не только штопать, — без смущения сознается Ратников. — Отец с матерью все время в поле, так я двух младших братишек обстирывал. Соседские девчонки смеялись, прачкой дразнили.

— Девчонки — вредное племя! — комментирует Саша. — Когда мне лет десять было, плавать еще не умел, ходил на море с надувной камерой. Как-то барахтаюсь у берега, подплывает ко мне этакая рыженькая и хватается за камеру. Я ее отпугнул. Но она все-таки успела проколоть. Ну, я и начал пузыри пускать. Чуть не утонул. Тонькой ее звали, ту рыжую-то. А вот теперь она мне письма пишет… Антонина! Хорошая девчонка. А вообще-то они существа неважные. Вот и Сергей из-за одной такой на гауптвахту угодил.

— Приготовиться! — Шилин складывает карту и обстоятельно поясняет, как мы должны выдвигаться на площадку «противника». Осмотрев местность, он приказывает закопать в землю пустые консервные банки. «Зачем еще?» — недоумеваю я. Но, подумав, соображаю: все, что мы, солдаты, делаем сейчас условно, постепенно входит в привычку, становится навыком. И уж потом, если когда-нибудь понадобится действовать по-настоящему, будем поступать именно так, как учили сержант Шилин, ефрейтор Буянов, майор Копытов…

Путь длинен, тяжел, мучителен. Все больше отстаю от других. Пот заливает глаза.

— Дай вещмешок, — предлагает Торопов.

— Спасибо, Саша, не надо.

Перед маршем Копытов сказал мне, что генерал интересовался, как я себя веду, крепко ли держу слово. Что ж, после этого признаваться, что мне трудно? Ни за что!

Ночь проводим в небольшом каменистом углублении, посменно дежурим, ведем наблюдение за «противником». Мы с Игорем Ратниковым только что сменили Торопова и Буянова. Приближается рассвет. Камни остыли, холод пробирает до костей, а подняться нельзя, надо лежать неподвижно. Ледяная земля, ледяной автомат. И звезды кажутся холодными. Тишина, такая тишина! Стучит сердце, звенит в ушах. И вдруг наступает какое-то оцепенение. Даже не замечаю, как все ниже опускается голова.

— Слышишь? — шепотом окликает Игорь Ратников.

— Что?

— Голоса…

Напрягаю слух: сквозь звон в ушах улавливаю отдельные слова.

Потом снова тишина. И опять оцепенение.

— Сергей! — снова раздается голос Ратникова. — Крепись… А хорошо, что нас вот так посылают. Закалка! Она для разведчика — первое дело.

— Чего вы тут шепчетесь? — подползает к нам Шилин. — Прекратить!

Шилин неподвижно сидит минут двадцать. До слуха доносятся какие-то шорохи, обрывки фраз.

— Ясно, — делает вывод сержант и, велев нам опускаться в углубление, сам остается на месте. Буянов встречает меня советом:

— Переобуйся, осмотри портянки и подгони хорошенько снаряжение…

Метрах в ста от нас, готовые поддержать огнем, укрылись в складках местности Шилин, Торопов и Ратников. Быстро светает, а, может быть, это только кажется. Так хочется, чтобы Алексей Буянов скорее достиг склада с горючим. Склад условно обозначается небольшой копной сухой травы, Буянов должен поджечь ее. Где-то поблизости находятся солдаты соседней роты, это наш «противник». Если они обнаружат нас, вылазка будет проиграна.

Все четче вырисовываются горы. Они выплывают из темноты молчаливые и суровые. Нужно лучше выбрать место, чтобы вовремя заметить сигнал Буянова и продублировать его Шилину. Над головой висит каменистый выступ: если забраться на него, удобнее будет наблюдать за Алексеем. Подтягиваюсь на руках. Уже видна копна. Надо забраться чуть повыше. Неосторожное движение — и я падаю с выступа.

Перед глазами поплыли горы. Темнота то сгущается, то редеет.

— Грач! — это голос Буянова. Я приподнимаюсь. Голова Алексея хорошо видна над выступом в отсветах пламени.

— Помоги слезть.

Один за другим гремят выстрелы — сигналы для Шилина. Стиснув зубы, бросаюсь по крутому скату наверх, подхватываю Буянова. На этот раз он не ворчит. Все больше и больше я начинаю уважать этого человека. Да и он вроде бы потеплел ко мне. А может быть, он таким и был? Когда Буянов узнал о моем детстве, о пропавшем отце, он уверенно сказал:

— Не песчинка, найдется.

Командир роты тоже старается, пишет куда-то письма, посылает запросы. Все хотят мне помочь…

— Ты чего губы искусал? — сощурив глаза, спрашивает Алексей. Спуск стал более пологим, и мы временами продвигаемся рядом.

— Губы? — дотрагиваюсь до них руками, быстро придумываю: — Поранил о консервную банку.

— А хромаешь тоже от мясной тушенки?

— Это тебе кажется.

— Конечно, показалось, — соглашается Буянов. Но после второй остановки решительно требует:

— Дай-ка мне автомат, полегче будет.

— Не отдам…

— Чудак ты, Сережа. Я же все вижу. Ну, ладно. Сейчас встретим своих.

И верно, вскоре навстречу шагнул Шилин. У сержанта на груди бинокль. Он стоит, как всегда чуть опустив левое плечо.

— Почему задержались? Вертолет прямо сюда, вон за кусты сел. Сам командир дивизии прибыл.

Буянов медлит с ответом. Видимо, ему не хочется признаться, что в этом повинен я. Что ж, сам доложу. Но трудно даже пошевелиться: так отяжелело все тело.

— Ушибся он, — говорит Буянов.

Шилин распоряжается взять у меня автомат. Я снова протестую.

— Не кипятитесь, рядовой Грач, — успокаивает сержант. — С кем не бывает. Ведь солдатская стежка не из легких… поняли?

Как в тумане, поднимаюсь в вертолет и сразу почти падаю на сиденье. Кто-то подносит флягу ко рту. Несколько глотков, и делается легче. Мы — в воздухе. Надо мной склоняется генерал. Пытаюсь подняться.

— Сидите, сидите…

Командир дивизии обращается к Шилину. Сержант подробно рассказывает, как прошли занятия. Говорит он тихо, потом совсем уже не слышу его слов. Усталость берет свое: засыпаю.

Сильно качнуло в сторону. С трудом размыкаю ресницы: вертолет, накренившись, делает крутой разворот.

Первым выходит генерал, за ним — Копытов. Мы цепочкой тянемся к подошедшим машинам. Буянов спрашивает:

— Ну как?

— Ничего.

— А вообще, парень ты огневой.

— Меня когда-то Огоньком звали.

Генерал резко, на ходу оборачивается. Должно быть, он слышал наш разговор. Ему подают «Победу». Вот он открывает дверцу, сейчас сядет. И вдруг генерал окликает:

— Огонек!

У меня сразу подкашиваются ноги. Перед глазами взрывы бомб, неподвижное тело матери…

— Сережа! — командир дивизии медленно подходит ко мне.

— Сережа! — глухо повторяет он.

Я растерянно смотрю на него. А руки его уже на моих плечах.

— Папа?

Всю дорогу он рассказывает, как искал меня, как десятки людей, в том числе и Копытов, помогали ему.