Лис. Сказания Приграничья

— Что значит стоял? — переспросил я.

— Будто ты сам не знаешь, что такое не отдать золото графу, — буркнул Кэттон, садясь напротив меня. Пленник поежился — похоже, холод от камней пробирался под шерстяную робу.

— Я не из этих мест, издалека, — пробормотал я, скрывая взгляд. Объяснять что-то пленнику не хотелось. — Потом расскажу.

— Дело твое, — поморщился Кэттон, но через мгновение продолжил. — Воины графа приехали раз, забрали золотой. Я сказал, что больше нет. Они дали сроку неделю — да мне хоть месяц. Где же я возьму урожай-то, чтобы продать. Потом приехали снова, я думал, уговорю, отдам на следующий год побольше — место-то есть, засею корнеплодами, они хорошо растут.

— Много должен-то? — уточнил я, вертя в руках пустую крынку. На донышке оставалось несколько капель — я потряс емкость надо ртом, поймал их языком. Мало. Организм требовал воды, во рту снова пересохло.

— Еще два золотом. Ольстерры в прошлом году дань подняли. Тогда мы насобирали кое-как, запасы продали. А сейчас воины пришли — все забрали, значит. Запасы в телегу погрузили, жену с двумя дочерьми туда же. Говорят, служанками в замке сделают. Это на один золотой долга, говорят. Ну, а меня сюда отправили — второй отрабатывать. Лет через десять, может, и выйду. Да только вряд ли — или не доживу, а если и доберусь целым, то забудут уже, за что я здесь. Кто ж меня выпустит-то. Ольстерру и дела нет до старого Кэттона. Главное, чтоб моих там не обижали, — говорил Кэттон.

Мужчину словно прорвало, он вываливал слова торопливо, будто боясь, что его прервут. Что он не успеет поведать о своей жизни, о том, что засело у него в груди уже давно и стремилось наружу, но никак не находило слушателя. Я молчал — Кэттону нужно было выговориться. К концу рассказа у пленника в глазах стояли слезы. Что здесь сказать? Как приободрить его?

Сказать, что он выберется отсюда раньше? Даже я понимал, что вряд ли. Успокоить, что с его дочерями все хорошо? Судя по глазам Кэттона, это не так, и он это понимает.

Я задумался — что я вообще знаю об этом мире? Какие здесь правила? Как нужно себя вести? Ведь если скажешь что-то не так, то вряд ли тебе грозит небольшая драка, как в моем мире. Нет, скорее тебе отрубят голову, и не посчитают это излишней жестокостью. Вот что я понял за те короткие часы пребывания здесь.

Мысли прервались стуком — похоже, в переулке рядом с нами отворилась дверь. Грохот лязгающих сапог эхом отражался от стен. Около камеры показался детина с пудовыми кулаками. Огромный, он макушкой подпирал каменный потолок. В пальцах, похожих на сардельки, мелькнул ключ, стражник неожиданно ловко провернул его в пазе замка. Камера отворилась.

— На выход, убогие. Пора отрабатывать пайку, — пробасил он и пошел дальше. Я смотрел и открытую дверь и думал — может, напасть сейчас? Нет, рано. Я даже не знаю, куда бежать.

Кэттон утер рукавом робы лицо, поднялся, сделал шаг к выходу. Обернулся на меня.

— Не зли стражника. Иначе оба останемся без еды, — уже спокойно проговорил мой новый приятель. Я подивился — как быстро он восстановил самообладание. Только что чуть не плакал, рассказывая об утерянной семье, а уже через секунды снова спокоен. Что-то не так с этим Кэттоном.

— Куда нам нужно идти? — спросил я, поднимаясь. Тело отозвалось болью, но я старался игнорировать ее — главное, тяжелый травм нет, а к остальному можно и привыкнуть.

— Как куда? Мы же в темнице. На рудники, за медью, — удивился Кэттон и вышел из камеры.

Я последовал его примеру. Из-за угла показался стражник. Посторонившись, я пропустил его, вжавшись в стену. За ним, понуро опустив головы, брела колонна мужчин в таких же, как у Кэттона, робах.

— Новенький, — неодобрительно сощурился стражник, оглядев меня с ног до головы. — Одежду получишь вечером, пока и эта сойдет. Кирки на выходе. Поторапливайся.

Я последовал примеру братьев по плену и опустил глаза, стараясь не встречаться со стражником взглядом. Выстроившись в колонну по двое, мы побрели за надзирателем по узкому, освещенному лишь парой факелов, длинному коридору.

— Сейчас мы недалеко от входа, наверное, в тысяче шагах всего, — рассказывал Кэттон, мерно ударяя киркой по горе. У меня получалось не так хорошо — орудие добычи так и норовило отскочить от камня и ударить хозяина. Хоть Кэттон и учил, что бить нужно ровно в расщелины между камней, но получалось все равно плохо.

Вот уже второй час мы добывали руду. Точнее, этим занимались остальные заключенные. А я лишь делал вид, потому что за сотни ударов так и не смог отколоть здоровенный иссиня-черный обломок, торчащей в каменной гряде. И надеяться на то, что работа здесь закончится, не приходилось — вокруг, в стенах, были рассыпаны тысячи, если не десятки тысяч таких обломков.

Уже знакомый детина, который, как оказалось, трудился надсмотрщиком крыла темницы, где содержалось пятьдесят заключенных, в том числе и я, подошел ближе. Я выпрямил затекшую спину и с натугой взмахнул киркой. Железяка, весящая, наверное, килограмм пять, с гулким стуком опустилась на камень. Отлетело несколько крошек.

— Работать, падаль! Кто не сдаст кусок руды, не получит похлебки! — прикрикнул надзиратель и прошел дальше, чуть потянув за цепь, протянутую вдоль нашей стены. От нее тянулись цепочки чуть уже, к нашим шеям, где крепились за стальные ошейники. Цепочка натянулась, я почувствовал, как стягивается железом горло. Сжал зубы, сдерживая стон — как оказалось, надзиратель был садистом, и ему доставляло удовольствие причинять нам боль. Молчи, Лис, пока молчи.

Кирка взлетела над головой, я с силой опустил ее на камень. Удар — есть, кажется, обломок руды поддался. Не поверив своему счастью, я потрогал темно-синий металл. Да, так и есть, качается.

— Вот видишь, уже получается. Ничего, скоро пойдет, а там, может, и наверх переведут, — улыбнулся Кэттон.

Мы неспешно переговаривались все время, пока махали кирками. Как оказалось, Ольстерры привезли меня пленником в одну из пещер, где добывалась «коба» — местный аналог меди. Металл пластичный, хорошо перерабатывается, и доступен по всей горе Прибой.

Да, та самая гора, до которой мне не удалось добраться, пока я сматывался от всадников. Оказалось, что внутри она вся изъедена шахтами.

— А что там, наверху? — спросил я, закусывая губу. Побитое тело сопротивлялось физической нагрузке, мышцы ныли, крича о необходимом отдыхе.

— Все забываю, что ты не местный, — улыбнулся приятель. — На шахтах у нас работает весь люд. Те, кто добровольно приходит в графство наниматься, долбят стены в золотых и серебряных приисках. Таких как мы, рабов, туда не отправляют просто так — слишком велик риск того, что украдем чего да смоемся. Поэтому мы и добываем медь — она в глубине горы, так что контролировать нас легче.

— И что, наверх реально перейти? — спросил я, замахиваясь в очередной раз киркой. Охранник, прогуливающийся вдоль раскопок, приближался, а нарываться на очередной удар кнутом или удушение не хотелось. И так к ранам, полученным в бою, добавилась расцарапанная цепью шея.

— Сбежать решил? — засмеялся Кэттон. Я промолчал. — Перейти можно, как ты говоришь, реально, но потрудиться придется. Нужно сначала охраннику своему доказать, что ты исправился, хочешь работать. Потом приемщики руды должны сообразить, что ты много приносишь. Ну а потом если кто из них будет в хорошем настроение, да тебе повезет, то начальник шахты обратит внимание. Служить нужно долго и много, так что особо не рассчитывай. За тот год, что я здесь, только двоих перевели. Да и то, сдавали они по сотне кусков за день — с детства руду добывают, а потом попали под горячую руку Ольстерра, вот и оказались рабами.

— По сотне кусков, — пробормотал я и приуныл, глядя на кусок руды в стене. Кажется, он поддавался, и еще за пару часов я его вытащу. Рядом с Кэттоном валялись три бруска — это, как пояснил приятель, считалось хорошим результатом за первую смену. — Нереально. Совсем нет.