Рыцари Красной Королевы

Ким Сергей Александрович

Рыцари Красной Королевы

Пролог

– …А Сашка меня сегодня за волосы дёрнул, вот.

Тепло. Солнечно. Лето приходит к нам позже – лишь в июле, а самый лучший месяц – это август.

Я люблю август – скоро поспеет кизил. Когда он спелый, то очень вкусный. Буду сидеть под кустом, который посадили на даче в год моего рождения и собирать ягоды. Здорово!

– И что же ты сделала? – мама держит меня за руку, ведя домой. Улыбается. Я тоже улыбаюсь, ведь мне так хорошо! Мир такой классный!

– Я его стукнула.

– Аля, девочки не должны драться. Ты же красивая умная девочка – зачем хулиганишь?

– А чего он? – возмущаюсь я. – Он первый!

– Аля, пообещай мне больше не драться.

– Ну, мааам!..

– Аля, пообещай. Пообещай, что будешь хорошей девочкой.

Я хмурюсь, но почти сразу же снова улыбаюсь.

– Хорошо!

Папа – строгий, его я слушаюсь, потому что немного побаиваюсь. А маму слушаюсь, потому что её люблю. Сильно-сильно! Даже сильнее, чем котят и мороженное. Мама говорит, что у меня талант, а так мне совсем-совсем не нравится ходить в музыкалку. И скрипка мне тоже не нравится, вот труба – это здорово… Но мама хочет, чтобы я умела играть на скрипке. Я не хочу расстраивать маму – она ведь такая хорошая…

Мир вокруг меня на мгновение неожиданно замирает, а затем летит кувырком.

Мама хватает меня и отталкивает в сторону. Я лечу прочь, а потом падаю на землю. Больно!

Визг. Грохот.

Что происходит? Мама, где ты? Мама, мне страшно!..

Калейдоскоп перед глазами сливается в ярко-голубое – без единого облачка, небо.

Я лежу на спине. Всё болит.

Пытаюсь встать, сажусь на земле, оглядываюсь по сторонам.

Неподалёку вижу капот машины, заехавшей на тротуар. Я знаю эту марку – меня Витька научил. Значок-чайка – это «мазда». И у неё почему-то помят весь перед.

Мама, где мама?

В панике оглядываюсь по сторонам – она лежит рядом со мной на земле.

– Мама!

Вцепляюсь в её плечо и начинаю легонечко трясти.

– Мама, вставай. Мама?..

Из машины вылезает какой-то дядя, смотрит на нас… А потом делает шаг назад. Ещё и ещё один. А потом бежит прочь.

– Мама?..

Пусть я и была маленькой, но поняла всё сразу.

И закричала.

Дождь барабанит по козырьку бейсболки, стучит по капюшону спортивной куртки.

Я стою под деревом, наклонив голову и засунув правую руку за пазуху. Стою, не сводя взгляда с тяжёлой металлической двери подъезда многоэтажки.

Я знаю – эта тварь живёт здесь. Сыто и спокойно живёт, как и положено сынку начальника ГАИ. Условный срок – это не наказание. Он живёт, а другой человек больше нет – это несправедливо.

И если никто другой не может восстановить справедливость, судить буду я.

Я вправе.

Во двор пятиэтажки заворачивает серая «делика», негромко шурша щебёнкой под колёсами. Тормозит в нескольких метрах от меня. Распахивается передняя дверца, и на землю спрыгивает мужчина лет тридцати с небольшим.

У меня есть куча фотографий и лишь поэтому лицо мамы ещё не стёрлось из моей памяти. А вот это лицо я буду помнить всегда. Всегда, пока буду жива.

Ладонью левой руки нажимая сквозь куртку на запястье правой, с натугой взводя курок.

На улице уже темно, а фонари во дворе не горят – меня не видно. И камер здесь нигде нет, видеорегистратор «делики» смотрит совсем в другую сторону, а других машин нет.

Достаю из-под куртки старый «наган». Револьвер – вообще-то редкая штука, этот в семье хранится как память о деде, который воевал в Гражданскую. В барабане семь патронов, но мне хватит и одного.

К стволу изолентой прикручена полулитровая бутылка из-под лимонада – не знаю, насколько это действенно, но Данила Багров в «Брате» делал именно так.

Поднимаю револьвер, целясь в спину человека, открывающего дверцу микроавтобуса. Мушки не видно, но с такого расстояния я не промахнусь.

Указательный палец дрожит на спусковом крючке – пусть это и то, о чём я мечтала уже очень долго, но на душе почему-то мерзко…

Человек открывает дверцу и помогает выбраться из машины девочке – маленькой, лет шести. В таком красивом синем платьице и с косичкой с бантиком.

Палец дрожит на спусковом крючке.

Девочка что-то говорит, а потом смеётся. Человек тоже смеётся, берёт её на руки, целует, закрывает дверь, ставит микроавтобус на сигнализацию и идёт к подъезду.

Палец дрожит на спусковом крючке. Увенчанное цилиндром бутылки дуло движется следом за человеком, целясь ему в спину.

– Живи… – шепчу я, чувствуя как глаза жгут слёзы. – Ты, сволочь, живи… Потому что я не такая, как ты.

Домой я вернулась почти к полуночи, несколько часов проходив под дождём, почти не видя куда именно иду.

Открыла дверь своим ключом, захлопнула её, сбросила с ног промокшие кеды и прошла на кухню, на которой не горел свет.

Отец сидел за столом, пристально глядя на меня и скрестив руки на груди.

Села на стул напротив папы и выложила из-за пазухи на стол перед ним «наган» с самодельным глушителем.

– Говори, – ровным тоном произнёс отец.

– Я нашла его, – голос был глухим и чужим – совсем не моим. – Того, кто тогда сбил нас. Кто убил маму.

– Продолжай, – на лице отца не дрогнул ни один мускул. – Очень хочу знать вырастил ли я убийцу или нет.

– Я не смогла, – взгляд папы выдержать было почти невозможно. – Увидела его дочь и… Не смогла.

Щёку обожгла хлёсткая пощёчина, голова мотнулась вправо. Во рту появился металлический привкус крови – рука у отца была тяжёлой, поэтому даже лёгкий удар рассёк мне губу.

– Даже не за то, что украла у меня оружие, – спокойно произнёс отец. – А за то, что хотела сделать. Я не хочу, чтобы чьи-то жизни продолжали ломаться. Прости его, Алиса. Я ведь простил, потому что даже его смерть уже ничего не изменит. Я… я тоже хотел его убить… Но понял, что тогда сломаю жизнь слишком многим людям.

– Нельзя, нельзя такое простить! – сорвавшись, выкрикнула я, сжимая кулаки и чувствуя, что по щекам потекли непрошенные слёзы

– Да, ты права. Прощение нельзя заслужить… Но его можно быть достойным.

– Это несправедливо… – уже не сдерживаясь, я просто плакала, хотя и думала, что разучилась за прошедшие девять лет. – Несправедливо…

– Мир жесток и несправедлив, дочь, – вздохнул отец, отводя взгляд к кухонному окну. – Но такими… решениями мы делаем его только ещё более жестоким и несправедливым. Месть – не выход, Алиса. Ты должна найти другой путь.

Я парю в бездонной темноте среди громадных обломков зеркал, в которых отражается вся моя жизнь. От каждого из них ко мне тянется толстая хрустальная цепь.

Они опутывают меня от головы до ног, вырастая прямо из облегающих доспехов угольно-чёрного цвета. Я не могу ни пошевелиться, ни даже повернуть головы – собранные в длинную косу волосы уходят куда-то в бесконечность. И почему-то мне чудится, что на том конце иногда движется нечто живое… Живое и бесконечно чуждое всему живому.

– Человек с рождения опутан тысячами нитей условностей и законов, – раздаётся позади меня… мой же собственный голос. – Стоит порвать одну – и он преступник, порвет десять – и он смертник, и только порвавший все становится Богом.

Я знаю – это сказал устами одного из своих персонажей фантаст Ник Перумов.

– Нет, Алиса, это сказал Юсуф ибн Айюб – воин и полководец ещё тысячу лет назад.

Ну и какое мне дело до каких-то там полководцев древности?

– Потому что всё повторяется вновь, Алиса, и на этот раз ты должна найти иное решение.

Какое ещё решение? Я не пойму о чём ты говоришь!

Или я? Или этот голос лишь похож на мой, но не мой? А если всё-таки мой, то как это возможно?

– Говорят, что человек был создан по образу и подобию Бога… Разумеется, тогда это всё просто неправильно поняли, но суть верна. Некоторые – далеко не все – могут пройти путь от человека до Бога. Вот только страшная это дорога… И быть сразу и человеком, и божеством не получится – придётся выбрать что-то одно. Либо ты откажешься от своей… нет, не силы. Божественность – это не сила или всемогущество, а колоссальная ответственность. Так что либо ты отказываешься от этой ответственности, либо перестаёшь быть человеком.