Сказки тетушки Магды

И все с нетерпением ждали последнего дня Карнавала – дня, когда трем лучшим – актеру, музыканту и поэту – присуждали Главный приз, золотую статуэтку пеликана, и – место, честное, доброе место в княжеском театре.

На Главной сцене ставили «Золушку» - бессмертную сказку бессмертного сказочника. Но, видно, как-то неудачно ставили – жидкой была толпа. Слишком много слащавости и изысканности звучало из уст простой служанки, слишком яркой была позолота на туфельках, ставших уже не хрустальными – золотыми. А простые люди золота не любят, им нужна правда.

Щуплый, невысокий парень с вихрами цвета густого меда, в потрепанной одежде простолюдина выбрался из толпы, покрутил головой и вздохнул разочарованно. Постоял, оглядываясь по сторонам, и направился неспешной походкой по улице – в сторону кабака. Солнце стояло высоко, и время обеда уже миновало.

Невысокий, почтенного вида господин – толпа перед ним расступалась почтительно – торопливо пошел вслед за ним, окликнул:

Сударь… Могу я просить вас на пару слов?

Вихрастый «сударь» оглянулся – не испуганно, а удивленно, остановился, окинул взглядом толстенькую фигуру незнакомца, темный жилет и улыбнулся.

Пожалуйста, сударь. Чем могу служить?

Я господин Нейхау, - отрекомендовался господин, – режиссер труппы театра «Парус»… может быть, вы слышали о таком?

О, - лицо юноши неуловимо изменилось, в глазах засветилось любопытство, он легко поклонился. – Мое имя Тимас… можно просто Тим. Весьма рад встрече. Чем обязан?

Сударь мой Тимас, я видел вчера днем, как играла ваша труппа. И, если быть честным, мне очень понравилось.

Весьма польщен…

Да. И я хотел бы предложить вам – именно вам, Тимас, – место актера в нашем театре.

Парень растерялся.

Мне?

Вам, Тимас, - повторил господин.

Но…

Послушайте, я вполне серьезно. Эти стихи, что вы читали… это – ваше сочинение?

Да.

Чудесно. Мне кажется, у вас хорошее будущее, Тимас. Вы – при должном старании, конечно, - сможете стать весьма неплохим актером. Подумайте. Меня вы можете найти завтра… как, впрочем, в любой другой день - в нашем театре. Конечно, я понимаю – труппа, друзья и все такое... Но… если вы придете один, я буду знать, что вы приняли мое предложение.

Тим улыбнулся.

Благодарю, господин Нейхау. Я подумаю.

Улыбаясь, Тим кружил по улицам города. Как мало изменилось за год… он был здесь первый и единственный раз во время прошлогоднего Карнавала. Как многое он, оказывается, помнил. Рынок. Ратуша. Княжеский дворец. Парк, спускавшийся к набережной. Яркое, слишком светлое солнце северного лета.

За свои без малого восемнадцать лет Тим успел побывать во многих городах. Но не любил их – слишком тесные, слишком тяжелые, каменные или даже деревянные, слишком узкие улицы и шумная толпа. Только не здесь. В столице даже шум и толкотня – своя. Порой ему казалось, что он родился здесь – иначе как объяснить, что с самого начала он никогда не блуждал здесь, и даже в лабиринте переулков необъяснимым образом выходил туда, куда надо.

Тим остановился, запрокинул голову. Слова дрожали в груди и маленькими бусинками сыпались с пальцев. Он вздохнул и взмолился: подожди. Прибереги, оставь… скоро выступление.

Он улыбнулся своим мыслям – и зашагал обратно к центру.

Ох, Тим, ну где ты ходишь! – с упреком накинулась на него Мая – маленькая танцовщица, надежда и гордость труппы. – Осталось четверть часа, а ты…

Так ведь целых четверть часа, - отмахнулся Тим, дернул ее за пушистый локон – и ловко увернулся от щелчка в лоб. Не обиделся, только потряс головой: - За правду цена – монета, да?

Дурень, - вздохнула девушка. – Доиграешься ты когда-нибудь, и мы вместе с тобой. Где твой колпак?

Он доиграется, это точно, - дядюшка Рэй, старший в труппе, был настроен, как всегда, мрачно. – И получит свое… прямо сейчас – от меня, - старый клоун легко огрел юношу длинным шутовским колпаком с бубенчиками – Тим захохотал. – А еще прямо сейчас – от зрителей. Марш на сцену, бездельники - публика ждет.

Сцена была не Главной – где надеяться на такое скромной труппе бродячих актеров. Спасибо и на том, что оказалось свободное место не ранним утром, когда половина зрителей тачают сапоги или пекут пироги, а после обеда, в самое удобное время. Иначе опять пришлось бы выступать прямо на улицах. Но, видно, их уже успели запомнить – толпа у подмостков собралась порядочная. Когда Тим и Мая выбежали и поклонились, публика одобрительно засвистела.

… А пьеса получалась. Тим чувствовал это; он всегда кожей чувствовал зрителей, поэтому каждый неуспех ранил его больнее, чем кого-либо другого из труппы. Действие катилось как по маслу, и вот уже совсем скоро – финал, и он должен будет произнести те самые слова, над которыми мучился несколько ночей, но так и не сумел сделать – настоящими. Тим мысленно взмолился, сам не зная, кому – пронеси! Сделай так, чтобы я ошибался… чтобы при ярком солнечном свете, в тишине, нарушаемой лишь дыханием десятков людей, они прозвучали – настоящими…

И вдруг почувствовал – накатило…

Реплика, которую бросил он с подмостков, была совсем не той, что полагалась по роли. Но умница Мая – Коломбина – поняла, приняла фразу, повела за собой, улыбаясь… она всегда его понимала, а если не получалось подхватить сразу, так не ее вина, а просто он не всегда мог понять сразу, что происходит. На кончиках пальцев задрожали хрустальные льдинки. Слова, казавшиеся ему затертыми и пошлыми, вдруг стали - живыми, легли в сердца и души людей. Тим держал тишину, повисающую над площадью, он мгновенно понимал, когда нужно рассмеяться или стать серьезным. Он ловил смех или молчание, как рыба – воду, он плыл в ней, он стал шутом в маске; он стал ими – бедняками в потертых куртках, женщинами с грубыми от стирки руками, босоногими мальчишками с дырявыми карманами, испуганными девочками, прячущими глаза в материнских передниках. Он стал их частью, а они – частью него…

И слова, которые Тим кидал со сцены, были их словами. Они били их и поднимали с колен. Они ударяли и ободряли, они гасили гнев и разжигали смех, а потом заставляли заплакать…

И Тим уже не видел, как осуждающе качает головой старый Рэй; как спешат выбраться из толпы немногочисленные горожане побогаче; как прибывает среди зрителей бедняков; как утирает глаза старая прачка – «ох, не поздоровится тебе парень… если б не Карнавал!».

Сегодня – Карнавал. Сегодня – все можно.

И вот этот пират в черной полумаске и широченной шляпе, с бутафорским пистолетом и кинжалом за алым кушаком… он хохочет едва ли не громче всех и хмурится. И пусть хмурится! Когда ж еще и крикнуть со сцены все, что накипело, если не в Карнавал!

Сказка кончилась.

Кланялись с подмостков усталые актеры, низкое уже солнце било в глаза. Летели к ногам Арлекина цветы, усталая, счастливая Коломбина обходила зрителей со старенькой шляпой. Зрители постепенно расходились – впереди еще кусок дня, а потом долгий, медленный вечер.

Пират, поправляя шляпу, протолкался сквозь толпу, дернул Тима за рукав:

Эй, Арлекин! Спасибо тебе…

Не за что, сударь, - ответил тот беспечно. – Понравилось, что ли?

Очень понравилось! – серьезно ответил пират. – Вы молодцы. Кто автор-то?

Ну, я, - бесстрашно ответил Тим. – А вы, сударь, если из стражников…

Не из стражников, - успокоил пират. – Мне «жуки» и политика до вон того фонаря. Только ты это… парень… ходи опасно. Все хорошо в меру.

Чего? – так же бесстрашно захохотал Тим.

Пират тоже засмеялся.

Ходи, говорю, опасно, а то поклонницы заедят. Или зацелуют – что больше нравится, а?

Он оглядел Тима с ног до головы и протянул крепкую ладонь.

Колин меня зовут.

Тимас… Можно Тим.

Тим… Пойдем, что ли, посидим, Тим? За знакомство…

… и говорю я ему тогда: а не пошел бы ты, парень, в задницу. Я, говорю, и без тебя место найду. Вот и… нанялся сюда. Тому уж три года минуло, а все равно скучаю. Эх… море – оно всюду в море, да только нет его здесь, речка одна, да и та мелковата.