Империя

Наши потери, уточненные и сложенные в ряд.

Их тела собрали женщины. Одного паренька вообще разорвало пополам, тела охотников тоже выглядели словно побывавшие в мясорубке. Я не стремился их разглядывать. Я понимал, что еще немного, совсем немного, совсем чуть, и со мной могло бы быть то же самое. Средневековый мир оказался быстрым и скорым на расправу.

Иногда так странно читать где-то в исторических хрониках — «Задрал медведь на охоте». Каждый знает, что пуля или луч бьют хорошо, и чтобы медведя этого не уложить, надо быть полнейшим неумехой. Бац, выстрел, и в звере образуется сразу пару дырок, навылет. Или дырок не образуется, есть шокеры, чтобы шкуру не портить. Шширк! И любое живое существо размером со слона валиться с полным поражением нервной системы.

А вот тут! А попробуй-ка ты, охотник, выйди на этого зверя — и без шокера, и без ружья, и даже без оружия нормального, а с каким-то дрекольем, мать его так. Тут уже не до чужой шкуры, тут свою бы целой сохранить!

Вот так развлечение может превратиться в способ жизни и в способ выживания… И очень быстро. Или ты кабана, или кабан тебя. И если кабан тебя, то твоя семья тоже за тобой, потому что ты у них один добытчик и приносчик всего разного.

Я не понимал, что происходит, я, человек своего времени и своего мира, я всего лишь лейтенант ВКС, меня не готовили к такой жизни! Ничто, чему учили меня в Академии, не могло помочь мне тут, в этом мире.

Но мяса наготовили много. Едва убрали мертвых, как Главный Охотник приказал разделывать туши, пока они не протухли.

И началось. Глухарей стаскивали споро, мальчишки, отворачиваясь от крови, волокли туши в сарай — иногда волокли вдвоем, если глухарь попадался очень уж тяжелый. С кабанами было сложнее. Их приходилось разрубать на куски, куски бросать на волокуши, а уже потом волочь все это в сарай.

А тут еще и священник появился, принялся бродить между работающих и бормотать молитвы. Не знаю кого как, но меня это дико раздражало, и все время вызывало желание рубануть маленьким разделочным топориком ему по ноге. Чтобы сел куда-нибудь и отдохнул.

Махали топорами и ножами как проклятые. Какой-то истерический темп работы, который сразу задал Главный Охотник, начался и не думал кончаться.

Кровавая работа мне надоедала, но не было никакой возможности от нее отвертеться. Приходилось вкалывать, как и всем остальным. Ива куда-то подевалась, и я очень надеялся, что она ушла обратно в деревню, и не видела того, что тут происходит.

Хорошо, что уже убрали тела убитых. Очень хорошо…

Мах топором, широкий мазок, рассекающий мышцы туши. Крови уже не было, она вся вытекла раньше.

Я работал топором не торопясь, стремясь держать темп, и старался не рубить, а делать резкие мазки туповатым лезвием, отслаивая мясо от костей. Куски у меня получались ровные и плоские, в самый раз чтобы уложить на длинную волокушу. И потому вокруг меня все чаще и чаще образовывался небольшой затор из мальчишек, стремящихся побыстрее наполнить свои ноши.

Со мной в паре работал шестой. У него был большой нож, очень похожий на мачете, только с каменными накладками с другой стороны лезвия. Судя по всему, тут такой нож стоил целое состояние. Металл дорог…

Кабанов убили мало, всего-то трех секачей, здоровенных тварей. Самца и двух свиней. Зато набили много кабаньей мелочи, свиненков, у которых еще клыки нормальные не выросли. Это хорошо, если стадо кочует тут, то в следующий раз с ним будет меньше проблем. А уж глухарей-то побили так вообще без счета. Их мясо, в отличие от кабанятины, можно есть и даже засаливать на зиму.

Около нас остановился священник, что-то пробормотал, и остановился посмотреть на работу. Я сделал вид, что его не замечаю, и продолжал разрезать очередного глухаря на куски. По-моему, это был тот глухарь, которого мы убили с шестым вдвоем. Но впрочем, я вполне мог и ошибаться. Глухарей тут хватало, даже слишком.

Святой отец сделал снова свой коронный номер. Руки величаво огладили подбородок и верх груди, глаза важно блеснули.

— Милостью Хайста да будет исполнено, ибо развеются ако смердный дым! Дети мои, вы загубили сие создание?

— Милостью Хайста Пресветлого, святой отец. — С натугой разогнулся после работы шестой.

— Милостью Хайста Пресветлого, — подтвердил я на всякий случай. Все путем, дядя, давай отсюда, и желательно подальше. И без тебя работы много. Кончено, у меня хватило ума не сказать все это вслух.

Власть и влияние, влияние и власть…

— Быстрок, сын мой, неужто Хайст направил твою руку в сердце одержимого жаждой смерти?

Вот я и узнал, как шестого зовут, а то все шестой да шестой. Быстрок, значит. Запомним.

— Не я, святой отец. — Быстрок посмотрел на меня. — Хайст Пресветлый выбрал Кена, я лишь ударил топором.

Стылый взгляд святоши повернулся на меня. Руки его снова совершили этот странный жест — огладили подбородок и верх груди. Наверное, это какой-то знак культа, не иначе.

Мне хотелось сказать священнику что-то матерное, но ведь не поймет же, а местная ругань у меня вызывала всего лишь усмешку.

— Сын мой, воистину ты избран! — Важно сказал священник. — Воистину избран!

Отвернувшись, он важно побрел куда-то дальше. Я вздохнул и снова взялся за топор. Не перед этим поймал странный взгляд шестого, который теперь уже не шестой, а Быстрок. Уж больно восторженно он на меня глядел, и почему-то мне эта восторженность не понравилась.

Да и ладно с ней. Странное немного поведение бывшего Шестого Охотника отложилось в сознании на будущее, а пока я смотрел вокруг.

А вокруг меня уже все изменилось.

Вот это был праздник, в деревне-то! Такое ощущение, что столько мяса тут еще никогда не видели. Большие решетчатые фермы, грубо сколоченные из наскоро обструганных деревяшек, мигом были водружены над кострами, на открытое пламя бросили только что срезанных с деревьев листьев, и мясо, нарезанное тонкими ломтями, расположилось в ароматном дыму.

Коптильни, у нас на Земле это называлось именно так. Правда, у нас вот уже несколько столетий никто так с продуктами не обращается. Слишком уж еда дорого стоит, чтобы вот так ее тратить.

Ива, появившись откуда-то с охапкой душистых листьев, наскоро поцеловала меня в щеку и умчалась в сторону всеобщей суеты.

В костры подбрасывали самые лучшие сухие дрова, ароматные пучки трав, какие-то мелкие, приятно пахнущие веточки, и запах дыма стал каким-то дурманящим, кисловатым. Наверное, что-то, что позволяет мясу дольше храниться.

Откуда не возьмись налетели какие-то мелкие птицы, и принялись жадно расклевывать мясо, не обращая внимания на дым. Подростки и даже некоторые мальчишки взяли в руки маленькие, слабо изогнутые луки и пращи, и скоро на утоптанную землю вокруг коптилен повалились первые тушки крылатых воришек.

Продолжение большой охоты. Тушки быстро разбирали по рукам, и какие побольше занимали свое место на коптильне, ощипанные и ошкуренные.

Я не участвовал в этом, мне и с пращей не справиться, не то что с луком. А просто камнями кидать… Не, глупо как-то. Вон и Быстрок тоже не стал участвовать во всеобщем расстреле птичек.

Как я приметил, никто из взрослых, участвовавших в охоте, стрелять не стал. Все это считается детской забавой или же занятием для совсем маленьких, кому по малолетству или дурости ничего другого доверить нельзя.

— Пошли, больше нам тут делать совсем нечего. — Махнул он рукой. — Они сами разберутся, а святой отец за ними присмотрит. Вот зимой-то мясца поедим, а не каши, как в прошлый раз… Тебе каша с мясом нравиться?

Тон у него был каким-то затискивающимся, непонятным.

Странно, что это он так?

Я мысленно дал себе зарубку — разобраться, что же это такое именно.

И снова везде — дикая спешка, новые и новые коптильни торопливо сооружали женщины рядом с уже работающими.

— Может, им помочь? — Кивнул я в сторону, где троица женщин и детей связывали между собой длинные жерди.

— Ты что!? — Испугался Быстрок. — Нельзя, никак нельзя!!! Иначе удачи не будет, совсем не будет!