Страница 18 из 47
Она прекрасно поняла, к чему я клоню, но в ответ лишь покачала головой.
– Те, что попали мне на глаза, не имели к этому никакого отношения. Одна называлась «Основы медицины», и написал ее некто Ослер. А еще был учебник по радиологии Флиндерса и пособие по сердечным недугам Ричардса… – Она оборвала свой рассказ, нахмурилась, и я понял, что ей не очень-то по душе сообщать излишние подробности о жизни в большом замке.
Что до меня, то я никак не мог в таком случае объяснить новое увлечение Гатри и потому решил сменить тему:
– А какие он купил головоломки, Кристин?
– Это картины, которые надо собрать из множества разрозненных фрагментов. Вы должны знать о них. Мне кажется, он выписал их очень дешево по каталогу. В основном это выразительные батальные сцены, мистер Белл. Ты можешь часами гадать, куда пристроить голову немецкого солдата, а потом обнаруживаешь, что ее оторвало взрывом, и кусочек картона надо вставить в самый верхний угол слева. Это называется «Битва на Марне», а дяде очень нравится, когда я ему помогаю. Так что я теперь многое знаю об устройстве танка, ручной гранаты, знакома с историей гибели «Лузитании». Вероятно, дядя решил таким образом завершить мое образование.
И хотя в голосе Кристин звучали шутливые нотки, я тем не менее отчетливо уловил в нем горечь, которой не замечал прежде.
– Что ж, – заметил я, – занятие достаточно пустое, но, по-моему, вполне безвредное. С чего же ты так обеспокоена?
Кристин тряхнула шелковистыми волосами с нетерпеливым возмущением моей непонятливостью.
– Но ведь головоломки пришли на смену увлечению золотом! – сказала она. – Разве вы не понимаете, о чем это свидетельствует?
Несколько секунд я лишь смотрел на нее взглядом филина, а потом начал что-то понимать. Ведь я же сам только что пришел к выводу, что золото служило для Гатри неким символом, исполненным глубокого смысла.
Однако мысли Кристин уже приняли иное направление.
– Мистер Белл, – спросила она, – почему от нас ушла маленькая Айза Мердок? Об этом тоже наверняка ходят слухи.
Этого вопроса я опасался с самого начала. У Кристин хватало других причин для тревоги, чтобы еще добавилось волнение по поводу Таммаса, а ведь она ничего не знала о том, как он пытался напасть на Айзу. И все же мне показалось правильным предостеречь ее. Однако она выслушала меня совершенно спокойно и лишь поинтересовалась:
– Но ведь причиной ее ухода был не только Таммас, верно?
– Да, лишь отчасти. А потом ей пришлось спрятаться на замковой галерее, где она слышала, как ваш дядя бормочет свои стихи и очень странно разговаривает сам с собой. Это напугало ее гораздо сильнее. Но теперь ответьте мне на вопрос, Кристин. Вы когда-нибудь слышали, чтобы ваш дядя общался с людьми по фамилии Кеннеди или Хендерсон?
Настала ее очередь уставиться на меня совиным взглядом, но продлилось это лишь мгновение. А потом она рассмеялась так звонко, так искренне, что мне было радостно слышать столь чистый смех.
– О, мой милый дядюшка Эван Белл! – воскликнула она. – А вы общались когда-нибудь с человеком, которого звали Джеффри Чосер?
И вдруг в ней взыграл молодой дух. Все тревоги словно улетучились. Она вскочила и принялась расхаживать туда-сюда по моей мастерской, заложив руки за спину и устремив взор в пустоту, в точности, как это делал сам Рэналд Гатри. Затем начала декламировать, подражая ему:
Кристин сделала паузу и снова рассмеялась. А затем продолжила уже своим голосом, не стараясь пародировать дядю:
Я словно прозрел.
– Так вот о ком речь! Эти имена названы в стихотворении!
Кристин кивнула.
– Данбар[21] написал его, когда был болен. А мой дядя цитировал в галерее, потому что был, наверное, тоже нездоров.
Она снова села передо мной.
– Это стихи Данбара «Плач о мертвых поэтах», созданные, когда он осознал, что находится при смерти. Дядя в последнее время часто цитирует его, и я не сомневаюсь, что Айза подслушала именно стихотворение Данбара.
Я вспомнил рассказ Айзы, как Гатри бормотал шотландские имена, а потом его декламация сбивалась на какую-то иностранную бессмыслицу. Теперь я понял почему. Последнюю строчку каждой строфы – одну и ту же – иногда повторяли рефреном по-латыни: «Timor Mortis conturbat me». Мне стало досадно. Я мог бы и сам легко разгадать эту загадку и не становиться объектом насмешки по поводу своего мнимого знакомства с Чосером, стоило немного пораскинуть умом. Ведь я давно знал это стихотворение Данбара, а томик его сочинений украшает мою книжную полку, элегантно изданный почтенным доктором Смоллом.
На этом мой разговор с Кристин в тот день закончился; она вдруг посмотрела на часы, поспешно надела шляпку и отправилась в путь по свежему снегу с такой скоростью, что у меня не осталось сомнений – где-то неподалеку ее поджидал Нейл Линдсей. Беседа с девушкой получилась сбивчивой и незавершенной. Я так и не понял, грозили ли ей чем-нибудь мрачные залы и унылые коридоры замка Эркани. В тот день я просидел на своей лавке до глубокой ночи, не поднявшись даже для того, чтобы закрыть жалюзи, не говоря уже о походе в «Герб». Мне необходимо было поразмыслить, для чего требовалось уединение.
«Странно, – думал я, – что молодой Нейл Линдсей, собиравшийся порвать с традициями семьи и начать новую жизнь в чужой стране, по-прежнему так одержим старыми распрями между Линдсеями и Гатри». Но еще более странным казалось мне, что Гатри, человек большой учености и в прошлом сам поэт, которому надлежало предаваться высоким помыслам о течении времени, о переменах в мире и о природе вещей, продолжал смотреть в прошлое и питал узколобую ненависть к Линдсеям. Я мог понять, почему даже в наши дни Линдсеи, ставшие обедневшими фермерами, могли считать Рэналда Гатри одним из тех богатых паразитов, из-за которых продолжает нищать простой люд Шотландии, и это подогревало в них застарелую неприязнь к его роду. Но что с того для самого Гатри? Обеспеченный человек, окруженный комфортом. Ему-то зачем питать те же чувства к каким-то жалким беднякам? Впрочем, разве лорд не отнесся к притязаниям Нейла Линдсея, как любой человек благородных кровей, гордый историей своих предков и богатством, накопленным ими, отнесся бы к желанию обычного фермера взять в жены ту, что жила как родная дочь под его кровом?
Но еще больше бередило мне душу, что Кристин считала теперь своего дядю умалишенным или близким к помешательству, то есть разделяла мнение, давно распространенное по всему Кинкейгу. Но если Кинкейг был готов поверить в любую чепуху и распустить ее в виде сплетни, добавив смачных подробностей, то Кристин обладала здравым смыслом и рассудительностью, а миссис Мензис и сам Гатри научили ее точно облекать свои мысли в словесную форму. Она говорила о лорде именно то, что думала и чувствовала, и хотя ей не хватало доводов, чтобы подтвердить свои ощущения, моя тревога от этого нисколько не ослабевала.
И внезапно меня осенило, что я напрасно не спросил ее, не слышно ли чего в последнее время об американских Гатри. Не они ли послужили причиной того, что лорд сделался сам не свой? Быть может, красотка, появившаяся тем вечером в «Гербе», принадлежала к их племени? Потому что мне стало совершенно ясно: странное поведение Рэналда Гатри в последние месяцы не могло объясняться только связью между Кристин и Нейлом Линдсеем. Изгнание Гэмли, заказы из Эдинбурга, все, что видела и слышала Айза Мердок при открытии запертых помещений дома и позже, спрятавшись на галерее, – это произошло до того, как Гатри узнал, кто стал избранником Кристин, и что у нее вообще появился ухажер. Я подумал о медицинских книгах, которые штудировал лорд, и о новом его увлечении головоломками, вырезанными из кусочков картона. И мне представилось, как он в ярости расхаживал по своей давно заброшенной галерее, как стоял почти над головой Айзы, но видел только озеро Кайли вдали. В ушах моих вновь зазвучал голос Кристин, говорившей так, словно ей угрожала смертельная опасность, и назвавшей своего дядю сумасшедшим. А потом, ища между всем этим какую-то связующую нить, мне будто почудился голос самого лорда, нараспев читающего латинский рефрен из стихов древнего шотландского поэта, одолеваемого страхом смерти… Нет, Смерти с большой буквы!
21
Уильям Данбар – шотландский поэт (ок. 1460 – ок. 1520 гг.).