Страница 9 из 20
В 1093 г. на реке Стугне половцы в очередной раз нанесли сокрушительное поражение русским князьям (когда и погиб князь Ростислав Всеволодович), после чего великий князь киевский Святополк Изяславович также счел необходимым породниться с половцами, взяв в жены дочку могущественного половецкого хана Тугоркана (в былинах – Тугарина).
Словом, в новый, XII в. Русь вступила с целой «плеядой» половецких зятьев. И если в дальнейшем русские князья сумели-таки «сватов напоить», то их русско-половецкие отпрыски оказались не столь бескомпромиссны. Весь век на Руси кипели распри («которы»), и русские князья все чаще и чаще звали себе на помощь «вуев».
Как правило, степняков звали на Русь потомки уже известного Олега Святославича. Самым удачливым в этом деле был Всеволод Олегович, захвативший великокняжеский киевский стол в 1139 г. Правда, став великим князем киевским, Всеволод Святославич пытался отвести половецкую угрозу от Руси, использовать кочевников во внешних войнах – с поляками. Но и тут половцы отличились – в 1144 г., по дороге на запад, они разграбили города своих русских союзников – Микулин и Ушицу.
Да и младшие Мономаховичи не гнушались помощью половецких шурьев. В середине XII в. борьбу за киевский стол повел младший из сыновей Мономаха – Юрий (Гюрги) Владимирович, князь ростово-суздальский, за свою «любовь» к Киеву прозванный Долгоруким. Отец женил его в 1108 г. на дочке половецкого хана Аепы Осеневича, и, пользуясь родственными связями, Юрий не раз призывал степняков на помощь. Как писал летописец, «…поидоша съ Гюргемъ… Половци: и Оперлюеве, и Токсобици, и вся Половецьская земля, что же их межи Волгою и Днепромъ». Надо сказать, что киевляне, до того почтительно относящиеся к Юрию Владимировичу, отказывая в помощи другому претенденту – внуку Владимира Мономаха Изяславу, – мотивировали это тем, что они не могут поднять руку на «Владимирово племя».[15] Но за годы распри, после многочисленных половецких набегов на Киевское княжество, случившихся при прямом содействии Юрия Владимировича, настроение киевлян переменилось. В 1157 г. великий князь киевский Юрий Долгорукий скоропостижно скончался – скорее всего, отравленный киевскими боярами.
Но «которы» половецких зятьев были еще цветочки. К тому времени подросло и оперилось целое поколение половецких внуков. И главную роль в новых «крамолах» и «которах» сыграл сын Юрия Долгорукого (и половчанки, дочери хана Аепы Осеневича) – Андрей Боголюбский.[16]
Во время «которы» за Киев Андрей Боголюбский прославился отчаянным, даже каким-то фаталистическим бесстрашием. Ипатьевская летопись говорит, что Андрей «…не величаву бо ему сущю на ратьныи чинъ, но похвалы ищючи от единого Бога». Во время осады Луцка, не поставив даже стяга, он всего с двумя «детскими» (дружинниками) бросился на врагов и сломал свое копье. Конь его, раненный двумя копейными ударами, вынес хозяина из боя, но потом околел. Андрей приказал похоронить коня – и кажется, это единственный случай в истории Киевской Руси, когда боевой конь удостаивался такой чести.
Еще со времен борьбы отца за киевский стол Андрей сделал для себя вывод: «Се намъ уже отче, зде(сь) в Рускои земли[17] – ни рати, ни что ж». И, признав, таким образом, невозможность вокняжения в Киеве, своей главной целью всегда считал месть ненавистным Мстиславичам[18] и киевлянам.
Случай представился в 1169 г.
Киевский князь Мстислав Изяславич обратился к русским князьям с призывом в духе прадеда, Владимира Мономаха: «…Пожальте си о Рускои земли и о своеи отчиине и дедине. Оже (половцы) несуть християны на всяко лето о вежи свои, а с нами роту (клятву) взимаюче, но всегда переступаючи. А оуже оу наси Гречьскии путь изъотимають, и Солоныи, и Залозныи. А лепо ны было братье възряче на Божию помочь и на милостивую святой Богородицы и поискати отцов своихъ и дедов своихъ пути».
Практически все князья, за исключением Андрея Боголюбского, даже Ольговичи, откликнулись на призыв киевского князя. Поход на половцев был удачен, их гнали аж за речку Оскол, взяли большие трофеи и освободили русских колодников (пленных). Но после похода среди князей начались трения из-за раздела трофеев (некоторые князья посчитали, что великий князь киевский посылал своих воинов в бой без союзников, чтобы взять больше добычи и не делиться с другими князьями). Потом, благодаря интриге двух бояр, у одного из смоленских князей, Давида Ростиславича, сложилось впечатление, что Мстислав Изяславич хочет его схватить, и своими опасениями он поделился с братом Рюриком Ростиславичем. К тому же на великого киевского князя обиделся кузен Андрея Боголюбского, Владимир Андреевич Дорогобужский, – тот не дал ему волостей сверх того, что обещал (?!). Но окончательно удельные князья (в том числе из ветви смоленских Мстиславичей) рассорились с великим князем киевским Мстиславом Изяславичем, когда он, по просьбе новгородцев, отправил сына своего Романа княжить в Новгород – они сами метили на это хлебное место. Ну а Ольговичей[19] вообще уговаривать участвовать в усобицах их противников Мстиславичей не надо было.
«Обиженные киевским князем» обратились за помощью к могущественному владимиро-суздальскому князю Андрею Боголюбскому, который, как писал летописец, «не имел любьви къ Мстиславу» – еще с тех времен, когда их отцы воевали за великое киевское княжение. Боголюбского не нужно было два раза просить – и ровно через год после удачного похода на половцев войско под командованием его сына Мстислава окружило Киев.
Лишенный поддержки, перед лицом превосходящих сил, великий князь киевский по совету своей дружины решил оставить Киев.
Тут требуется пояснение. Со времен усобиц потомков Владимира Мономаха сложилось негласное правило, что претендент на великое княжение, если не имеет сил удержать Киев, оставляет город сопернику. Так случилось и на этот раз. Однако именно в этот раз милости от победителя Киев не дождался. Город был разгромлен и ограблен, чего ранее даже в «которах» Мономаховичей и Ольговичей не случалось.
«Взятъ же бысть Киевъ месяца марта въ 12 (день), въ второй недели поста в середу. И грабиша за 2 дни весь град, Подолье, и Гору, и манастыри, и Софью, и Десятиньную Богородицу, и не бысть помилования никому же ни откуду же. Церквамъ горящимъ, христьяномъ оубиваемомъ, другым вяжемымъ, жены ведоми быша въ пленъ, разлучаеми нужею от мужии своих, младенци рыдаху зряще материи своихъ. И взяша именье множьство, и церкви обнажиша иконами, и книгами, и ризами, и колоколы изнесоша все Смоляне, и Соуждалци, и Черниговци, и Олгова дружина и вся святы(ни) взата. А бысть зажьже бысть и манастырь Печерьскыи святои Богородицы от поганых, но Бог молитвами святые Богородицы съблюде и от таковые нужа. И бысть в Киеве на всих человецехъ стенание, и туга, и скорбь не оутешимае, и слезы непрестаньные. Си же вся сдеешас грехъ ради наших», – повествует Ипатьевская летопись.
Интересно, что, перечисляя врагов Киева, летописец нигде не упоминает половцев отдельно, но, когда говорит о погроме Печерского монастыря, сетует на «поганых». То есть наличие половецких союзников в то время настолько обыденное явление, что его уже отдельно не всегда и выделяют.
Может быть, говоря о «поганых», летописец намекает на союзное войско? Ведь «все Смоляне, и Соуждалци, и Черниговци, и Олгова дружина», наплевав на свое русское происхождение и православную веру, грабят единоверных братьев как истинные «поганые», а то и похлеще.
А возможно, тут летописец тонко иронизирует над «русскими» князьями войска Боголюбского. Их, как он сосчитал, было одиннадцать. Вот они.
Суздальские Мономаховичи
1. Мстислав Андреевич (бабушка по отцу – половчанка, дочь хана Аепы Осеневича);
15
«…не можемъ на Володимире племя роукы въздати», то есть потомков великого князя киевского Владимира Мономаха, которого киевляне искренне любили.
16
Согласно «Синопсису» Гизеля, вторым именем Андрея Боголюбского было Китай.
17
Руская земля – так в летописях обычно называли Киевщину и Переяславщину (вспомним Русь Аскольда).
18
Мстиславичи – ветвь потомков Владимира Мономаха по старшему сыну Мстиславу; соперники Ю. Долгорукого в борьбе за киевский стол.
19
Ольговичи – потомки черниговского князя Олега Святославича (Гориславича).