Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 21

– Серебро? – опешил профессор. – Его пытались застрелить серебряной пулей?!

– Так и знал, что вас это заинтересует!

– Тут вы, безусловно, правы! – признал господин Берлигер. – Так, говорите, у него при себе не было никаких документов?

– Никаких.

– А родственники?

– Какое это имеет значение? – фыркнул врач. – Обратите внимание на его ладони.

– Что это?

– Следы краски для снятия отпечатков пальцев. Судя по всему, перед нами – закоренелый преступник, никто не станет его искать.

– И вновь ваша логика безупречна, коллега, – согласился с медиком профессор и зашуршал банкнотами, а на меня сквозь ватную апатию наркоза накатила волна дикого ужаса.

Что происходит?! Почему меня не должны искать?!

Кто такой этот профессор Берлигер?!

– Но сначала – небольшая проверка, – заявил профессор, а потом мое веко приподняли, и в глаз ударил ослепительный луч карманного фонарика. – Отлично! Зрачок реагирует на свет. Я его беру.

– Сделать дополнительную инъекцию морфия?

– Будьте так любезны, коллега. Путь нам предстоит неблизкий…

Чем плох морфий, так это отсутствием выбора.

Поначалу вам вкалывают эту гадость, чтобы унять боль, но очень скоро болью становится пропуск очередной инъекции. И не поможет никакой самоконтроль, слишком сильно привыкание. Физиология и психология свиваются в единую удавку, которую обычному человеку так просто не снять.

Сиятельному – тоже. Особенно мне.

Морфий воздействовал напрямую на мой талант, заставлял видеть то, чего не существовало на самом деле, и путать реальность с наркотическим бредом. И нет бы грезились райские кущи! Будто нарочно видения оказывались одно хуже другого. Под воздействием морфия в памяти всплывали странные и страшные события прошлого. Я вновь и вновь переживал те жуткие мгновения, только теперь они были во стократ реальней и ярче действительности.

Я бы даже наплевал на боль и потребовал прекратить колоть мне наркотики, но не мог вымолвить ни слова. Тело мне больше не повиновалось.

Впрочем, обо всем по порядку. Сначала была тьма, ничто, пустота.

Как долго – не знаю, ведь времени не было тоже. По-крайней мере, для меня.

Да и был ли я сам? Не уверен. Вовсе нет…

Слишком путано? Но как иначе, если сначала меня накачали морфием, а сознание вернулось уже в палате с белыми стенами и гирляндой фонарей под потолком. Обнаженный, я лежал на спине и пытался вспомнить, где нахожусь и как сюда попал. Пытался – и не мог.

«Операционная!» – понял вдруг я.

Но где тогда врачи? Почему меня бросили на операционном столе одного?

А потом лязгнул ящичек с инструментами и холодно прошуршал металлом о металл скальпель. Хирург склонился надо мной, и я его узнал. Узнал врача и сразу вспомнил операционную. Дернулся, но тщетно, руки и ноги были притянуты к столу прочными кожаными ремнями.

– Нет! – заорал я. – Ты мертв! Я убил тебя!

– Чепуха! – с холодной улыбкой ответил маэстро Марлини, упер острие скальпеля в мою грудь, и только вспорол кожу, как из разреза забило жгучее жидкое пламя!

«Совсем как кровь падшего…» – мелькнула пугающая мысль, а потом рана взорвалась нестерпимой болью, и меня вышвырнуло из кошмара в непроглядную тьму.

Второе пробуждение оказалось уже не столь быстрым и куда более болезненным.

Я лежал на панцирной кровати в какой-то комнатушке, которую даже не мог толком разглядеть. Перед глазами все плыло, тело грызла боль, тошнило. И хоть лежал я полностью неподвижно, меня раскачивало, словно находился в каюте морского судна.



На приставленном к койке стуле сидел кто-то в белом халате; я облизнул губы и хрипло выдохнул:

– Что со мной, доктор?

– С тобой все хорошо, Леопольд. Все просто замечательно. Пока.

Врач склонился надо мной, и я разглядел темно-синие отпечатки ладоней на его шее. Отпечатки своих собственных ладоней!

Маэстро Марлини выдернул у меня из-под головы подушку, накрыл ею мое лицо и всем весом навалился сверху. Задыхаться было мучительно больно.

Вновь сознание вернулось ко мне в полной темноте. И я не лежал. Я стоял и боялся шевельнуться. Потому что рядом во тьме был кто-то еще. Кто-то большой и страшный. И он меня искал.

Кто-то? О нет! Я прекрасно знал кто. И потому неподвижно стоял, не смея даже вздохнуть. Ноги по колено провалились в ледяное крошево, оно осыпалось и шуршало, выдавая мое присутствие, а потом во мраке мелькнул огонек зажигалки. Неровный отблеск осветил подвал фамильного особняка и темную фигуру с разделочным ножом в руке. Но фигуру неправильную, совсем не того человека, которого я страшился увидеть.

– Очень интересно… – задумчиво протянул маэстро Марлини, и лишенный последних остатков логики кошмар начал рассыпаться, будто разрушенный сквозняком карточный домик.

Меня утянуло под лед, до костей ободрав при этом с них плоть.

Та еще смерть.

Паскудная.

Вы когда-нибудь жаждали кого-нибудь убить?

Взять и удавить человека собственными руками без какой-либо корысти для себя, просто потому что накатило?

Если желали, то, без сомнения, знаете, насколько это неправильно. Страсть оставляет пробоину в душе, изменяет вас и делает другим человеком. Тянет на дно и не отпускает уже никогда.

Я знал это наверняка, ведь я не просто хотел убить, но и сделал это. И готов был убить вновь! Мои ладони стиснули шею маэстро Марлини, и пальцы дрожали от желания сжаться и удавить гипнотизера, который не оставлял меня в покое даже после смерти. Своей смерти, разумеется, не моей.

Привязанный к спинке широкой двуспальной кровати гипнотизер смотрел без всякого страха. Прежде он не верил, что у меня хватит решимости отправить его на тот свет, а теперь знал все наперед и потому нисколько не боялся развязки. Мертвецы – бесстрашные ублюдки, худшее с ними уже произошло. Они так думают.

– Ты мертв! – прорычал я.

– Разве? – удивился гипнотизер и рассмеялся бы, но я стиснул пальцы, не дав ему этого сделать.

– Ты мертв! Я убил тебя! Убил!

И я сделал это снова, для надежности на этот раз полностью смяв неподатливую гортань. Это непросто с непривычки, но у меня большой опыт в подобных делах.

Хрустнули косточки, и летний день тотчас налился зноем, с улицы дыхнуло жаром преисподней, нестерпимо завоняло серой. Я обернулся к окну и поспешно прикрыл ладонью лицо. Объятая пламенем фигура, размытая и ослепительно-белая, ступила в комнату, и вслед за ней в сон ворвался пылающий дождь. Яростный пожар в один миг пожрал мой кошмар, и, опаленный до костей, я пламенной кометой рухнул в бездонную пропасть раскинувшейся кругом тьмы.

Наверное, боль от ожогов и вырвала меня из забытья.

Да, я очнулся. И не могу сказать, что кошмары по сравнению с явью были так уж плохи…

Неприятно это признавать, но наша реальность может быть неизмеримо хуже любого, пусть даже самого жуткого кошмара. Сновидения обычно усиливают лишь одну из граней бытия, доводят ее до абсурда и тем самым вгоняют жертву в ступор, а окружающая действительность страшна своим широчайшим охватом всяческих мерзостей.

Шум тяжелого дыхания и отдаленные вскрики, испуганные и обреченные.

Едкая вонь мочи и удушающий запах хлорки.

Ноющая боль во всем теле и безмятежность, навеянная инъекцией морфия.

Постепенно все это слилось в единое целое, и тогда я впервые за долгое время совершил осознанное действие: открыл глаза.

Мягкий полумрак больничной палаты поначалу ослепил нестерпимым сиянием, и хоть я поспешил зажмуриться, в голове намертво засели обрывки деталей обстановки: белый силуэт закрытой двери, серые стены, крюк демонтированного газового светильника. Тусклые лучи осеннего солнца высвечивали на полу клетчатый прямоугольник, но само окно осталось вне поля зрения.