Книга Мирдада

Когда я рассказал о своём желании одному из местных жителей, он воззрился на меня, и, сложив ладони, воскликнул:

"Каменный склон? Не будь глупцом! Разве тебе не дорога жизнь?! Многие пытались сделать это до тебя, но никто не вернулся, чтобы рассказать о своих страданиях. Каменный склон? Нет, ни за что!"

Он стал настаивать на том, чтобы провести меня в горы. Я отклонил его предложение. Его ужас подействовал на меня с точностью до наоборот. Он лишь укрепил мою решимость.

И ранним утром, когда тьма уже почти рассеялась, я стряхнул с себя сны, взял посох, семь буханок хлеба, и отправился в путь, на Алтарную вершину. Дыхание угасающей ночи, ритм зарождающегося дня, желание узнать тайну блуждающего монаха, и ещё более настойчивое желание освободиться от себя, хоть бы и на миг, каким бы кратким он не был,окрыляло меня и будоражило кровь.

Я отправился в путь с песней в сердце и намерением исполнить задуманное. Но когда я достиг подножия склона и окинул предстоящий мне подъём взглядом, песня застряла у меня в горле. То, что издали виделось ровной тропой, на деле оказалось кручей. Всюду, куда ни посмотри, в высоту и в ширину, - лишь камни, острые, как шипы, и плоские, как заточенные ножи. Никаких признаков жизни. Впечатление было гнетущим. Я ощутил, как страх ледяной волной окатил моё сердце. И всё же я не хотел отказываться от своего плана.

Вспомнив горящие глаза человека, отговаривавшего меня от этой затеи, я призвал всю свою решимость и стал взбираться по склону. Вскоре я понял, что, уповая лишь на помощь своих ног, я не сильно продвинусь вперёд. Я скользил на каждом шагу, а шорох осыпающихся камней походил на предсмертный хрип, казалось, исполин, задыхающийся в агонии на дне пропасти, посылает мне вдогонку своё последнее проклятие. Чтобы хоть как-то двигаться, мне приходилось цепляться за камни ступнями, руками и коленями. Как же позавидовал я тогда ловкости горного барана!

Я карабкался зигзагами всё выше, не давая себе возможности отдохнуть, потому что боялся, что ночь застанет меня в пути. Мне не хотелось возвращаться.

День был уже на исходе, когда я ощутил приступ голода. До этого я не думал ни о еде, ни о питье. Буханки хлеба, завёрнутые в платок, которым я обвязался вокруг талии, сейчас казались бесценными. Я присел, достал хлеб и уже приготовился проглотить кусок, как звон колокольчика, а с ним плач тростниковой флейты заставили меня остановиться. Я был поражён. Сколь необычно было слышать подобные звуки здесь, в этой каменной пустыне!

Из-за скалы, справа от меня, появился чёрный баран. Не успел я удивиться, как меня окружили бараны. Из-под их копыт тоже сыпались камни, но не так оглушительно, как это было в пору моего подъёма. Вдруг всё стадо под предводительством вожака бросилось к хлебу. Они уже почти выхватили его у меня из рук, но тут раздался голос пастуха. Это был высокий, сильный, с лучезарной улыбкой молодой человек. Набедренная повязка была единственным его одеянием, а тростниковая флейта - единственной ношей.

-Мой вожак - избалован,- произнёс он.- Я кормлю его хлебом, когда он у меня есть. Но те, у кого есть хлеб, редко посещают эти места.- Он повернулся к барану и сказал. - Видишь, как благосклонна - к нам Судьба, мой преданный вожак? Никогда не ропщи на Судьбу.

Он нагнулся и взял буханку. Полагая, что он - голоден, я предложил ему:

-Мы разделим эту еду. Здесь достаточно хлеба для нас обоих и для вожака.

Но он кинул первую буханку баранам, затем вторую и третью, и так все семь буханок, откусывая от каждой по кусочку. Я был потрясён и содрогнулся от гнева. Но, осознавая, что теперь уже ничего не исправишь, решил успокоиться и держать себя в руках. Взглянув на пастуха, я произнёс:

-Теперь, когда ты скормил хлеб голодного человека баранам, не уж то ты не напоишь его овечьим молоком?

-Молоко моих овец - яд для глупцов, а я бы не хотел, чтобы мои овцы были повинны в смерти, пусть даже дурака.

-Но в чём же - моя глупость?

-В том, что ты взял с собой семь буханок хлеба, будто путешествие займёт семь жизней.

-Что же, по-твоему, мне надо было взять семь тысяч?

-Ни одной.

-Отправляться в такое долгое путешествие без еды - ты это мне советуешь?

-Путь, который не снабжает путника, не стоит того.

- Значит, мне нужно есть камни и запивать их потом?

-В твоей плоти - достаточно еды, а в крови - влаги.

- Ты насмехаешься надо мной, пастух. И всё же я не буду смеяться над тобой в ответ. Кто съел мой хлеб, хоть и оставил меня голодным, становится моим братом. Дело к ночи, и я должен продолжить свой путь. Не скажешь ли ты мне, далеко ли ещё до вершины?

- Ты - близок к Забвению.

Он поднёс флейту к губам и зашагал, унося с собой мотив, звучавший, точно жалоба из преисподней. Вожак пошёл следом, а за ним потянулось и стадо. И долго ещё я различал сквозь гул осыпающихся камней их блеяние и плач флейты.

Отогнав мысли о еде, я попытался восстановить силы и решимость, отнятые у меня пастухом. Если уж ночи суждено застать меня средь этих глыб, то я должен, по крайней мере, отыскать место, где мог бы вытянуть уставшие ноги, не опасаясь скатиться вниз. И так, я принялся ползти вверх по склону. Глянув вниз, я едва мог поверить, что взобрался так высоко. Подножия горы уже не было видно. Вершина же казалась достижимой.

Когда стемнело, я добрался до грота. И хоть камни и нависали над пропастью, дно которой терялось во мраке, я всё же решил заночевать здесь.

Камни, исполосовавшие мою обувь, не пощадили и моих ног. Кровь на ступнях запеклась, и когда я попытался снять сапоги, мне пришлось отдирать их. Мои ладони также были изранены, а ногти походили на кору, сорванную с сухого дерева. Одежда же превратилась в лохмотья. Голова была тяжёлой, будто налитая свинцом, и я не мог думать ни о чём, кроме сна.

Сколько я проспал, я не знал. Я проснулся оттого, что какая-то сила тянула меня за рукав. Испугавшись и ещё не до конца придя в себя, я приподнялся и увидел перед собой девушку с фонарём в руке. Она была обнажена. Черты её лица и фигура были изящны и тонки. За рукав же меня тянула старуха, настолько же безобразная, насколько красива была девушка. Озноб прошиб меня с головы до пят.

-Видишь, как благосклонна - к нам Судьба, детка?- произнесла старуха, наполовину стащив с меня куртку.- Никогда не ропщи на Судьбу.

Язык отказывался мне повиноваться. У меня не было сил ни говорить, ни сопротивляться. Я призывал свою волю, но казалось, она покинула меня навсегда. Беспомощный, я был в руках этой старухи и её дочери, несмотря на то, что мог бы выгнать их из пещеры, если бы захотел. Но у меня не было сил даже захотеть.

Не удовлетворившись курткой, старуха стала раздевать меня дальше, до тех пор, пока я не оказался голым. Раздевая меня, она отдавала одежду девушке, и та облачалась в неё. Фонарь отбрасывал тени на стену пещеры. Казалось, они исполняли какой-то танец - силуэты двух женщин сливались с силуэтом моего обнажённого тела, разъединялись вновь,- и картина эта наполнила меня ужасом и отвращением. Я наблюдал за ними, не понимая, что происходит, и не мог произнести ни слова, хотя слова сейчас мне были необходимы, они были бы единственным моим оружием в том положении, в котором я оказался. Наконец я произнёс:

-Если ты, старая женщина, потеряла стыд, то я нет. Я стыжусь своей наготы, даже перед такой бесстыжей ведьмой, как ты. Но ещё более мне стыдно перед невинностью этой девушки.

-Она унесёт твой стыд, ты же облачись в её невинность.

-Зачем девушке носить изодранные мужские лохмотья, того, кто заблудился в горах в такую ночь?

-Возможно, чтобы облегчить его ношу, а также согреться. Бедняжка дрожит от холода.

-Ну, а если мне станет холодно, что мне тогда делать? Тебе меня не жаль? Моя одежда - это всё, что у меня есть сейчас на этом свете.

- Чем меньшим обладаешь ты, тем менее ты этим одержим. Чем большим обладаешь ты, тем более ты этим одержим. Чем более ты одержим, тем меньше ценен. Чем менее ты одержим, тем больше ценен.