Страница 32 из 38
– Ты честный человек, Фитц, – безжизненным голосом сказал Шут.
Я вздохнул. Был ли я слишком честным?
– Какой смысл лгать тебе? Шут, ты выглядишь ужасно. Это разбивает мне сердце, видеть тебя таким. Единственное, что я могу предложить в утешение себе и тебе, - это то, что если ты будешь хорошо питаться, отдыхать и накапливать силы, твое здоровье пойдет на поправку. Когда ты станешь сильнее, я надеюсь при помощи Скилла подтолкнуть твое тело к самоисцелению. Это наше единственное успокоение. Но это потребует времени. И нашего терпения. Спешка не принесет нам ничего хорошего.
– У меня нет времени, Фитц. Точнее, есть. У меня есть время для того, чтобы поправиться, или время для того, умереть. Но где-то, я уверен, есть сын, которого нужно найти, прежде чем его обнаружат Служители Белых. Каждый день, каждый час я боюсь, что они уже завладели им. И каждый день и каждый час я помню о том, что далеко отсюда сотни душ по-прежнему находятся в плену. Может показаться, что это никак не связано с нами, Баккипом и Шестью Герцогствами, но это не так. Когда Служители используют их, они думают об этом не больше, чем мы, когда запираем кур или сворачиваем шеи кроликам. Они плодят их, чтобы получить новые пророчества, и потом используют эти пророчества, чтобы стать всеведущими. Если рождается ребенок, который не может ходить или почти слепой, их это совершенно не беспокоит. Если они бледные и видят пророческие сны, это все, что волнует Служителей. Они распространяют свою власть даже сюда, провоцируя события, которые покоряют время и целый мир их воле. Их нужно остановить, Фитц. Мы должны вернуться в Клеррес и убить их. Мы должны сделать это.
Я сказал то, что считал правильным:
– Нам нужно решать проблемы по мере их поступления, друг мой. Не стоит браться за все сразу.
Он уставился на меня невидящим взглядом, словно я сказал ему самую жестокую вещь в мире. Потом его подбородок задрожал, он уронил голову на свои больные руки и заплакал.
Я ощутил острое раздражение, а затем, тут же, глубокую вину за это чувство. Он сильно страдал. Я знал это. Как я мог чувствовать раздражение по отношению к нему, если я точно знал, что он испытывал? Разве я не проходил через это? Неужели я забыл о том времени, когда пережитое в темницах Регала накрывало меня словно волной, стирающей все, что было хорошего и безопасного в моей жизни, и отбрасывало меня в объятия хаоса и боли?
Нет. Я пытался забыть это, и в последние годы мне почти удалось. И моя досада на Шута на самом деле была не досадой, а сильной тревогой.
– Пожалуйста. Не заставляй меня вспоминать это.
Я вдруг понял, что сказал предательские слова вслух. Его единственным ответом был еще более горький плач, похожий на безнадежный плач ребенка, который никак не может найти для себя утешение и успокоиться. И нельзя было утолить эти страдания, потому что он горевал о тех временах, которые он не мог вернуть, и о себе – таком, каким он не будет больше никогда.
– Слезами ничего не изменишь, - сказал я и тут же подумал, зачем надо было произносить эти бесполезные слова. Я и хотел обнять его, и боялся. Боялся, того, что прикосновения напугают его, и, еще сильнее, того, что это приблизит меня к его страданиям и заставит вспомнить о собственных. Но все же я сделал три шага вокруг стола. – Шут. Здесь ты в безопасности. Я знаю, что сейчас ты не можешь поверить в это, но все кончено. И ты в безопасности. – Я погладил его волосы, грубые и неровные, словно шкура больной собаки, и притянул его ближе, прислонив его голову к своей груди. Его руки, похожие на птичьи лапки, поднялись и стиснули мое запястье, и он прижался ко мне еще теснее. Я дал ему время поплакать. Это было единственное, чем я мог сейчас ему помочь. Я вспомнил, что хотел сказать ему, что мне придется оставить его на несколько дней, чтобы забрать Пчелку.
Я не мог. Не сейчас.
Постепенно он успокоился, слезы иссякли, лишь дыхание оставалось дрожащим. Через некоторое время он нерешительно погладил мою руку и сказал:
– Думаю, я в порядке.
– Нет. Но ты будешь в порядке.
– О, Фитц, - сказал он, отстраняясь от меня. Он сел по возможности прямо, закашлялся, потом хрипло спросил. – Что с твоим сообщением? Слуга сказал, что оно важное.
- О, и важное, и нет. Королева выразила желание, чтобы мы нарядились в лучшее платье для последнего вечера Зимнего Праздника, и это значит, мне нужно съездить в Баккип кое-что прикупить.
Я нахмурился, осознав, что мне придется ехать как лорду Фелдспару в его ужасающем одеянии. Но только не в тех туфлях. О, нет. Я не пойду по ледяным булыжникам в этих туфлях.
- Что ж. Тогда тебе стоит уже идти.
- Пожалуй, - неохотно согласился я. Я не хотел оставлять его одного в его темноте. В то же время я не хотел оставаться там, где его отчаяние могло заразить меня. Я поднимался вверх по ступенькам, предполагая, что смогу безопасно доверить ему новости Неттл. На мгновение я увидел в нем друга и советчика, каким он был в дни нашей молодости. Теперь новости пеплом лежали на моем языке. Еще один Видящий, которого он не смог предсказать. Его рассказ о деформированных детях расхолодил меня; как мог я поведать ему, что скоро появится мой первый внук? Это может подтолкнуть его к еще одному витку мрачных мыслей. Еще хуже было бы сообщить, что меня не будет от шести до восьми дней. Я не мог оставить его, чтобы съездить за Пчелкой. Но я мог согласиться, чтобы ее привезли сюда. Надо будет поговорить с Кетриккен завтра. Вместе мы это организуем.
Ты выполняешь свой долг перед друзьями. Как часто Ночной Волк сидел подле меня, пока я стремился потерять себя в бесплодных попытках Скилла? Как часто Нед притаскивал меня обратно в домик и нарочно давал мне меньше оглушающих средств, чем я наказывал ему принести? Я не хотел даже думать о неделях, а затем месяцах, которые Баррич проводил, пытаясь помочь мне вернуться из волка в человека. Мои друзья не покинули меня, и я не покину Шута.
Но он все еще мог покинуть меня. И так и сделал. С трудом он поднялся из-за стола.
- Тебе следует идти и выполнить свое поручение, Фитц, - вымолвил он.
Он повернулся и дошел до кровати почти твердо, будто снова мог видеть.
Пока он забирался в постель и укрывался одеялами, я спросил его:
- Ты уверен, что хочешь побыть один?
Он не ответил. Спустя некоторое время я понял, что он и не собирается. Необоснованно, но мне стало больно от этого. Дюжина язвительных комментариев остались непроизнесенными мной. Он не представлял, как много я отдал ради него. Затем злость прошла, и я был благодарен себе, что ничего не сказал. Мне совсем не хотелось, чтобы он узнал, сколь многим я пожертвовал ради него.
Мне ничего не оставалось, кроме как выполнить свой долг. Я спустился по лестнице, освежил свой костюм лорда Фелдспара и демонстративно надел обратно свои ботинки.
Зимний Праздник мог отмечать удлинение дней, но это не значило, что мы были на пути к весне. Вчерашние облака просыпались снегом и растворились. Небо над головой было такой глубокой и чистой синевы, будто как юбки леди из Бакка, но новые облака теснились на горизонте. Иней укрыл праздничные гирлянды, украшавшие фасады лавок. Слежавшийся на улице снег поскрипывал под моими ботинками. Мороз ослабил праздничный дух, но разрозненные торговцы зимних сладостей и игрушек все еще выкрикивали свои предложения спешащим прохожим. Я миновал несчастного ослика с ледяными усами и торговца горячими каштанами, с трудом удерживавшего свою жаровню зажженной. Он грел руки над жаровней, и я купил дюжину каштанов, чтобы просто понести их в озябших пальцах. Над головой чайки описывали круги и кричали, как всегда. Вороны шумно преследовали запоздавшую сову, которую случайно нашли. К тому времени, когда я достиг улицы портных, мой нос пьяницы пламенел от холода так, как Чейд не мог и мечтать. Щеки стали жесткими, а ресницы ненадолго слипались каждый раз, когда я моргал. Я запахнул пальто поплотнее вокруг себя и надеялся, что новый костюм, ждавший меня, будет выглядеть не так глупо, как тот, что был на мне.