Страница 63 из 84
<1918>
«Минин – нижегородец…»
I. Минин – нижегородец Низкие делал поклоны Мина снарядам, Из небосклона Летевшим на приступ в порядке. А рядом – в часовнях Трясла лихорадка Москвы Богородиц С большими глазами, Тряс их озноб. Выстрел – виновник Пронесся и замер. Старое здание ранено в лоб! Стало темней! Их сердце тряслося о ребра камней, Прятались барыни, Брошены в жар они. Снаряды и ядра в бубны здания стукали. То содрогалося осью. Выстрелов серых колосья, Красного зарева куколи. Пушки, что спрятаны в Пушкине, Снимали покрывало Эн, Точно купаться вышли на улицу, Грубые, голые, У всех на виду. Готово? Сейчас наведу! А он читал железные отрывки Онегина из песен и свинца В изданьи Воробьевых гор. И кудри наклонял Над площадью менял. II. Если убитым падал медленно Мин, Он, кто надел красные перчатки, И Россия вздохнула, от Москвы до Камчатки, И сделался снег ал, Свисток забегал, И не узнавали Мина глаза никого. Он лежал, в груди чужой заряд тая, Слушайте, вы! Это произошло оттого, Что прошло Ровно три в пятой Дней От дня усмиренья Москвы. Тогда сапогом орудийного гула Раздавлены были побеги свободы, И усмиряло заводы Дуло. Если в пальцах запрятался нож, И глаза отворила настежью месть – Это три в пятой степени завыло – даешь? И убитый ответил убившему: есть! Случилось, и речь товарища выстрела Походку событий убыстрила. Лежит. Уж не узнают Мина глаза никого Из старых знакомых. Решившая летом Быть убитой, убив, Но быть верной обетам, Дала Коноплянникова Выстрел без промаха. Через три в пятой После Пресни громимой – Выстрел! теперь мертвое тело свободы Праздником смерти вымой! III. Въелось железо выстрелов до кости, Был установлен праздник жестокости, Стачка железа казалась спасеньем, Оно отдыхало лишь по воскресеньям, Месяц служил странный, как жесть, Обедню для новых железных божеств. Пушки ревели, и сквозь их вой Мы услыхали «шестичасовой!» Ночь собирала тела, как наборщики, Шашки конец покраснел – он был вор щеки, Трупами набраны страницы полей, В книгах других – письмо костылей. Оставаться в живых уходила привычка, Вспыхивало небо, как громадная спичка. О смерти мысль была трезва, И лишь вопила смерть: Азь-два! Азь-два! Холмы и поля молилися богу, Он же обрушивался ревом: в ногу! За снарядом снаряд В море огней не уставали нырять. И когда приехал мир У какого-то жалкого договора на горбах, Через три в степени пятой Был убит эсером Мирбах, Посол победившей страны. IV. Гарфильд был избран – Посадник Америки, Лед недоверия пробит. Гарфильд вершины славы достиг. Через три в пятой – это звери какие-то Гарфильд убит. V. Болгарин! радостей песнями выси мой! Если долина цветов – Болгария Ушла независимой, Встала свободною, С скамьи для подсудимых, Суда всемирного, В 78-ом году, И начала пляски и игры дуд, Это потому – что прошло Три в одиннадцатой степени дней Со дня битвы при Тырнове – Этого первого дня турецкого плена. Когда не стало много любимых Ее сыновей. Столько дней тлело плена полено! К воле вернулась, чаре ея, И прежнего рабства более нет. Жестокого ига скинута цепь. Стала свободной Болгария. VI. Царьград, морей владыка! Через три в одиннадцатой, Взятое четырежды, После великой победы греков над персами (Столетьями славился бой) – Смертной секиры жди! Турок придет, многих порубит, Три в энной степени мучит и губит. Будут глухи небеса к мольбе о защите! Три в энной степени! Два в энной степени! В каждом мозгу запишите! VII. Если Ермак, как сбесившийся тур Красный кусок полотна, яростно Поднял Сибирь на рога, Перышком к облаку кинул Множество рек и народы, Рыжебородый. А Стессель сдал Порт-Артур, И властно сказал Восток: осади! Перед русской рекою встала стена. Если для Стесселя были важнее Знамен Порт-Артура его поросята, Это потому, что после Ермака Прошло дважды три в десятой Между взятьем Искера и Боем в Мукдене – Этою точкой строчки столетий Пути на Восток.